– Не печалься, браток, – мигом сообразил старшина. – Сыщем мы твоего касога, хоть из-под земли, а достанем. И ежели он, гад, предал тебя – будет ему славная размычка[49].
– Так, может, его хазары словили? – задумчиво произнес воевода.
– Какие хазары? – продолжая смотреть в глаза Ворону, отвечал Стрет. – Ты же говорил, что ушли они восвояси.
– Да ушли, – батько чуть смутился, что упустил такую важную составляющую хазарского набега и вспомнил об этом только сейчас, – но пока мы первую сотню отстреливали, вторая мимо нас и проскочила. Может, за гонцом, а может, и за касогом вдогон. Кто же их знает…
Губы воина сжались, и он разогнул свою спину. Рука его невольно легла на рукоять меча, красноречиво говоря, что этот человек хорошо знает, что ему делать, и нисколько не сомневается в своей правоте. Лицо его слегка нахмурилось, и он, чуть поведя плечами, повернувшись к воеводе, тихо сказал:
– Что ж, батько, видно, нам пока рановато сиживать за разговорами.
– И то правда, Стрет, – устало откликнулся батько. – Иди, повоюй маленько, и пусть Среча, как всегда, улыбнется тебе.
Воин не обернулся, делая быстрые шаги к своему коню, и только, с разбегу взлетев в седло и пришпоривая еще неостывшего коня, полуобернувшись, крикнул:
– Спасибо, батько, на добром слове!
– Да на здоровье, – проворчал воевода, плюхаясь на сваленные бревна.
Глаза его еще какое-то время следили, как полусотня уходит в ворота заставы и, пыля по степи, тянется вдаль, а потом опустились в зеленое кружево травинок, спрятавшихся от зноя в добротную бревенчатую тень.
– Да и вам всем, ребятки, удачи, – проворчал он себе под нос. – Ох, как она вам всем теперь пригодится. Мало вас, соколики, а этой черноты из степей вон сколько надуло. Ох, затопчут они вас, ребятки, да и Стрета моего тоже.
Глаза его горестными думами поползли по сплетению тонких стеблей, словно там, в неповторимом природном узоре, можно было отыскать что-то свое, сокровенное. Но что можно найти в простой охапке перепутанных трав? И все-таки, продолжая глядеть туда затуманенным взглядом, он улыбнулся какому-то непонятному, странному чувству совершенной уверенности, что все будет хорошо.
«Вот ведь трава, она как человек, – вдруг подумалось ему. – Топчут ее и так и сяк, и косят ее, и скотина ее всякая стрижет, а дай ей хоть какую защиту малую – и она тут как тут, сразу же зазеленеет. И словно и не было с ней горя никакого».
– Ничего, – проворчал он снова самому себе под нос. – Стрет, он парень не промах. Побьет хазар, да и ребят своих в обиду не даст.
Батько встал и, хлопнув себя по бокам, взялся снова за свое воеводское дело.
Мягко и вкрадчиво поскрипывают сафьяновые сапоги, расшитые бисером, под легким и уверенным шагом боярина. Словно стяг самого Перуна, колышется красное корзно, небрежно свесившись с левого плеча знатного воина. Из-под высокой шапки, отороченной соболями, щедрым потоком серебра льются непослушные седые волосы. Ветерок без труда подхватывает их тонкие пряди и крутит в своих озорных руках, как ему вздумается.
«Такие легкие, шелковистые волосы бывают только у славян», – вспомнил Велегаст слова какого-то грека, услышанные на одной из торговых площадей далекого Киева.
Он шел теперь за боярином, и его взгляд, невольно скользя по летящим складкам плаща, следуя их стремительным движениям, взлетал то и дело к серебристо-пепельным волосам знатного воина. И вдруг он поймал себя на мысли, что среди этих седых волос ему мерещится красный воспаленный взгляд, который пристально и недобро изучает его, пытаясь пролезть сквозь морщины лба к самому мозгу и его потаенным мыслям.
Велегаст тряхнул головой, словно пытаясь прогнать наваждение, но красный глаз снова возник на затылке боярина. То есть, собственно, глаза и не было, а это был образ внутреннего ока, которое было доступно лишь немногим волхвам. Как боярин смог развить в себе это око и откуда он вообще смог получить такие знания? Думать об этом было некогда, ибо напряженный красноватый взгляд скреб по черепу Велегаста, отбрасывая в сторону, как луковичную шелуху, ненужные вторичные мысли и пробираясь все глубже и глубже в поисках сокровенного.
Волхв быстро сотворил заклинание зеркала и прикрылся им, как щитом. Взгляд красноватого глаза уперся в невидимую преграду и стал сердито наливаться кровью. Сквозь волшебное стекло Велегаст смотрел завороженно, как разрастается красный зрачок, пытаясь пробить мысленную броню. Вдруг боярин остановился и, обратив к волхву лицо, светящееся самой естественной простотой, восторженно заговорил:
– Посмотри, божий человек, как прекрасен княжеский замок!
Велегаст оторопело проследовал взглядом за рукой боярина, которая указывала на две высокие боевые башни с зубцами, смело выступавшие из стены и прикрывавшие низкую надвратную башню с резным коньком на двускатной, причудливо выгнутой крыше. Солнце, утопая в морских волнах, источало на эти стены необычайной нежности золотисто-розовый свет, и казалось, что замок парит и взлетает, растворяясь в этих лучах.
– Да, очень красиво, – откликнулся волхв, начиная сомневаться в том, что он видел на затылке своего собеседника красный внутренний глаз.
– В такие моменты душа невольно вспоминает Светлых Богов, – проникновенным голосом продолжил боярин. – Говорят, когда они правили миром, силы можно было черпать прямо из света и воздуха, а народы Тьмы даже не смели подходить к городам потомков Светлых Богов.
Боярин с выражением сердечной тоски взял волхва за руку и продолжал говорить искренним голосом глубокой душевной муки:
– Мало в наше время тех, кто остался верен Светлым Богам, кто не предал веру отцов, но всего трудней теперь тем, кто почитает своим долгом не только прятать эту веру в сердце, но и продолжать открыто служить ей. Я всей душой преклоняюсь, волхв, перед твоим мужеством и клянусь тебе помогать во всем, что доступно моей силе и власти.
– Спасибо, боярин, – растроганно ответил Велегаст, окончательно решив, что внутренний глаз под боярской шапкой ему просто померещился с усталости и от крайнего напряжения духовных сил. – И пусть Светлые Боги щедро наградят тебя за твое доброе сердце и даруют тебе победу в смертельном бою.
– И тебе, Вел… – боярин слегка запнулся, но тут же поправился, изобразив волнение на своем красивом лице. – И тебе, волхв, спасибо на добром слове.
Он крепко пожал руку Велегаста и предложил следовать за ним дальше. И волхв, не колеблясь, зашагал за красным корзном снова. Однако по дороге он несколько раз снова пристально взглядывал на затылок боярина, но больше ничего не видел. Ну, точно – померещилось, подумал он с облегчением, и вдруг новая мысль, как гром, поразила его. Да ведь он едва не назвал меня Велегастом, когда начал говорить «и тебе, Вел…». Ведь не случайно же он запнулся и совершенно точно мысленно прочитал мое имя.
Тут перед глазами Велегаста снова всплыло открытое лицо боярина с ясным взглядом и вспомнились его проникновенные сердечные слова.
– Боже мой, да что ж это я! – в полном отчаянии про себя ругнулся волхв. – Ну, нельзя же всех подозревать! Ведь он такой же русский человек и верит, как и я, в Светлых Богов.
Велегаст закусил губу и постарался выкинуть из головы черные мысли. Это тем более нужно было, что они уже стояли почти у порога княжеского терема, и требовалось собрать все свои душевные силы, для того чтобы совершить главное свое дело – убедить князя выслушать его и прислушаться к нему. Все остальное неизбежно довершат его слова, ибо его голосом станут говорить сами Светлые Боги. В этом волхв был убежден.
Боярин сделал рукой знак остановиться волхву и его отроку, а сам подошел к княжескому крыльцу, около которого, опираясь на копья, стояли двое дружинников в длинных кольчужных рубашках. Правой рукой он вдруг сильно и резко ударил в плечо дружинника, что был постарше, и тут же поймал его ладонь в крепком рукопожатии.
– Здоров будешь, Колояр[50]! Всегда удивляюсь силе твоей, – боярин широко и простодушно улыбнулся. – Бить по тебе – все равно что по стене каменной. Хоть бы для виду пошелохнулся, старика потешил, а то стоишь себе, как истукан каменный.
– И я тебе, боярин, удивляюсь, – дружинник повел широченными плечами. – Как ты мою руку перехватываешь, прежде чем я тебе отвечу.
– Так мне иначе и нельзя, – засмеялся боярин. – Ты ж меня своим ответом тут же и прибьешь запросто, а жить-то мне еще хочется.
– И то правда, – усмехнулся богатырь. – Могу ведь и прибить ненароком.
– Эх, Колояр, Колояр! И за что я тебя, негодяя, люблю? – боярин снова ударил дружинника в плечо, но уже полегче и не правой рукой, а шуйцей. – Нет в тебе никакого почтения к боярскому роду, одна только силища дикая.
– Должно быть, за искренность мою, боярин, и простоту, – угрюмое лицо богатыря осветилось довольной улыбкой. – А еще и за силищу дикую.
