Видно, придется ехать за границу и служить прусскому королю, благо он хорошо говорит по-немецки. Но старый генерал Михаил Михайлович Философов его от сего проекта отговорил и всё ему растолковал: император просто не хочет сохранять Инженерный и артиллерийский корпус, созданный ненавистным ему Зубовым, а против офицеров ничего не имеет. В самом деле, генерал-инженер Алексей Васильевич Тучков, исключенный против воли из военной службы, был произведен в генерал-аншефы, сделан сенатором и награжден имением в тысячу душ, Сергея же из майоров конной артиллерии перевели подполковником в Московский гренадерский полк, шефом которого был Философов — смоленский генерал-губернатор. Он сделал молодого офицера своим помощником по военной и гражданской части.
Начало новой службы оказалось не из легких. С начала зимы в разных губерниях вспыхивали волнения крестьян: в Орловской, Московской, Ярославской, Пензенской, Калужской, Вологодской, Новгородской; усмирять их государь отправил генерал-фельдмаршала Репнина. В феврале обнаружились беспорядки в Псковской губернии и Полоцком наместничестве — в Себежском, Невельском, Городецком, Суражском и Несвижском уездах: мужики грабили господские дома, грозя барам расправой. Туда хотели отправить Философова, однако Михаил Михайлович, сам будучи псковским помещиком, полагал, что вышло недоразумение, и убедил государя не делать из мухи слона. Вразумлять крестьян в случае необходимости надлежит при помощи военной команды под началом какого-нибудь майора: если этим станут заниматься генералы в столь высоких чинах, иноземные посланники могут неверно сие истолковать. Император с ним согласился, подчеркнув, однако, необходимость выявить корень возмущения. Поэтому Тучков, отправленный в Себеж, вез с собой членов комиссии, которым и предстояло во всём разобраться.
— Зачем вам туда ехать, да еще с войском? — пытался его урезонить генерал Долгоруков. — Я уже послал туда батальон с майором и местным исправником. Завтра наверняка всё будет кончено.
Сергей Алексеевич на это возразил, что даже если завтра всё будет кончено, он должен отправиться с членами комиссии на место беспорядков для выяснения причины оных, а потому просит подготовить еще один батальон и две легкие пушки, которые можно будет поставить на сани. Князь пожал плечами, но отдал соответствующие распоряжения.
Наутро он всячески задерживал отъезд Тучкова, уговаривая хотя бы позавтракать. Да и посланный им давеча батальон вернется с минуты на минуту. Когда закуски уже стояли на столе, за окном действительно показалась вереница саней — в них лежали раненые солдаты. Батальон был разбит восставшими крестьянами, майор и исправник взяты в плен.
Захватив свежий батальон и пушки, Тучков немедленно отправился к месту происшествия, но мятежники уже покинули эту деревню. Местные же крестьяне в бунте не участвовали; избитых майора с исправником они отнесли в дом своей помещицы, своевременно уехавшей в город. Убедившись, что жизни раненых ничего не угрожает, Сергей Алексеевич бросился в погоню за злодеями, чтобы изловить их и наказать.
…Взойдя на престол, император Павел велел присягать на верность себе всем без изъятия. Некоторые сельские священники, которые должны были приводить к присяге крестьян, толковали им это так, что они отныне не помещичьи, а государевы. Тотчас пошли слухи о воле — дескать, новый государь освободил крестьян, только помещики это скрывают. Равенства захотели мужики — чтоб, как дворяне, быть только в воле царской. А того не понимают, думал про себя Репнин, что на злого помещика они могут государю пожаловаться, а на государя где управу найдешь? У Господа разве. Только прежде надобно предстать перед ним.
Чаще всего крестьяне, завидев солдат, тотчас каялись, падали на колени и просили у своего барина прощения; в таких случаях Репнин ограничивался отеческим увещеванием и разъяснениями, строго-настрого приказав войскам обывателей не обижать и спокойно живущих не притеснять, поддерживая порядок и дисциплину. Но некоторые ослушники, озлобленные дурным обращением с ними помещиков, упорствовали, не страшась даже и ружей; войско же должно было сохранить к себе почтение и уважение, а это значит — применить силу.
В село Брасово Орловской губернии, где взбунтовались крестьяне генерал-лейтенанта Апраксина, вступили восемь гусарских эскадронов генерал-майора Линденера. Между кавалерийскими авангардом и арьергардом шел батальон пехоты с четырьмя пушками и четырьмя единорогами; ружья, карабины и пистолеты зарядили пулями, пушки — ядрами и картечью, и фитили держали наготове. Толпу было приказано подпускать не ближе чем на сто шагов, а после стрелять, как по неприятелю. Сии мятежники имели наглость потребовать, чтобы фельдмаршал Репнин явился к ним сам. Крестьян было более двух тысяч человек, они не сдавались и не покорялись. После тридцати трех пушечных выстрелов начался пожар, охвативший шестнадцать домов; ружейной пальбой убили два десятка человек и ранили еще семь, но и крестьяне, вооруженные дубинами и цепами, больно ранили двух гусар, упавших вместе с лошадьми, а Репнина, оказавшегося от усердия среди толпы, вытянули дубиной по спине. Бой продолжался таким образом добрых два часа, после чего крестьяне наконец пали на колени, прося помилования. Тогда пожар принялись тушить, раненых крестьян перевязывать, отыскивая при этом зачинщиков; главного из них, Емельяна Чернодырова, вытащили из погреба, где он скрывался. Собрав на следующий день крестьян всей вотчины в церкви Брасова, Репнин обратился к ним с увещанием и взял подписку о беспрекословном повиновении помещику.
Тела убитых зарыли в особую яму, отказав им в христианском погребении на кладбище, и над ямой поставили знак: «Здесь лежат преступники против Бога, Государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечом по закону Божию и Государеву». Дом Чернодырова, находившийся в деревне Иваново, разломали, чтоб и следа от него не осталось.
Такая расправа наделала страху, и в Медынском уезде Калужской губернии крестьян привели в повиновение без употребления силы и оружия, так что коннице генерала Шевича с мужиками воевать не пришлось. Гражданские власти справились сами: вице-губернатор Митусов прибыл в деревню помещицы Давыдовой, не обнаружил там никого из крестьян и, чтобы выманить из укрытий старост и зачинщиков возмущения, зажег отдельно стоящую клеть и перепорол всех баб и детей-подростков, однако никто так и не явился. В имении Воейковых крестьяне, напуганные именем Репнина, поверглись перед Митусовым с раскаянием; тот представил зачинщиков в уездный суд, а развратителей, то есть сельских священников, предал суду духовного правления. Фельдмаршал распустил войска.
Тучков со своей задачей тоже справился дней за десять; главных злодеев били кнутом, наиболее опасных сослали в дальние губернии. Священников и бродяг, в свое время добывших себе дворянство, подполковник отослал к высшему начальству. Павел лишил их духовного и дворянского звания, после чего велел высечь кнутом и сослать на каторгу в Сибирь, разрешив таким образом вопрос о равенстве. Тучков же получил крест командора ордена Святой Анны второго класса, — голштинского ордена, принятого теперь и в России. Его командорство, состоявшее из ста пятидесяти душ, находилось в Московской губернии, но Сергей Алексеевич его так и не увидел, поскольку вместе со своим начальником выехал в Минск.
Бывший король Понятовский со всем двором всё еще пребывал в Гродно; охваченные беспорядками губернии находились в опасном соседстве с Литвой, и власти опасались, как бы искры пожара не переметнулись и туда. Философов уверял Репнина, что никаких заговоров в Литве и Белоруссии нет и противу государя ничего не открыто, однако подозрительный Павел всё же велел схватить воеводу Хоминского — того самого, что год назад призывал Огинского вернуться в Россию и молить о прощении: на него поступил донос. Произвести арест надо было осторожно и скрытно.
Хоминский проживал в своей деревне в шестидесяти верстах от Минска; посылать за ним пехоту было неудобно, а конницы в городе не имелось. Полицмейстер подсказал Тучкову выход из положения: надо использовать татар, прежде служивших в польском войске; они верны присяге, и если им объявить что-либо именем государя, они это исполнят. Татары и явились ночью за Хоминским. Воеводу привезли к генералу Философову, который препроводил его в Петербург, написав, однако, императору, что донос о нём ложный. Старика вернули обратно и даже наградили.
