Агафангел молчит.
— Ты спишь? — толкает Вечка товарища.
— Не сплю. Чего тебе?
— Тощища. У этих, в армяках, — одни разговоры: о земле, о савраске, о бабах. Мужики. Но ведь мы-то с тобой молодые. Ни двора, ни кола у нас. Наше место на фронте… Ты спишь, Шалгин?
— Отстань! — сердится Агафангел и повертывается к Вечке спиной…
Отсчитывались дни, похожие один на другой. Истошно свистели в высоких фермах колючие ветры. В душной полутемной избе стало еще тоскливей.
Вечка не унимался:
— Дурни мы с тобой. И как мы не догадались влюбиться? Теперь бы письма получали… Эх, девоньки, русокосые, большеглазые! Нет, не останусь я здесь.
И пришла Вечке в голову мысль — написать Кольке, чтоб вызволил, помог переводу на фронт. Поймет, как товарищ, походатайствует, если он еще в Вятке…
Казенный пакет с сургучной печатью бросили часовому с поезда.
«Красноармейцам охраны Загарского ж.‑д. моста А. Шалгину и В. Сорвачеву, на основании распоряжения губвоенкома, надлежит немедленно сдать оружие и явиться в моб. отдел губвоенкомата».
Вот когда показала свою песенную удаль Вечкина балалайка, а Агафангел, вместо бубна, отбарабанил на ведре.
— Прощайте, мужички! — трясли руки каждому повеселевшие Вечка и Агафангел.
Веселых парней вышла проводить вся караульная команда.
Вечка и Агафангел поднялись по лесенке на насыпь и оглянулись. Красноармейцы махали шапками. Старший тоже сорвал с головы фуражку, крича: «Счастливого пути! Могила Колчаку!»
Через несколько дней оба дружка ехали в стрелковый полк, находящийся в Глазове. Сидели, свесив ноги, в дверях теплушки, рассуждали:
— Кабы не Колька — коптились бы в курной избе у Загарского. Теперь не стыдно взглянуть в глаза красноармейцам.
Агафангел молчал, смотрел на мелькающие столбики, обложенные битым кирпичом, на бурые деревушки, дымчатые лесные дали.
В Глазове — на станции и на улицах — было много военных. У соборной ограды стояла батарея шестидюймовок. Распряженные лошади жевали подле орудий сено. Несколько поодаль группу призывников учили строевому шагу и ружейным приемам.
Вечке и Агафангелу выдали обмундирование. Два дня парни проторчали в казарме, знакомились с красноармейцами. Большинство в роте комсомольцы — вятские, котельничские, зуевские. Прислушивались к разговорам, что Колчак жмет, ломится к Глазову, а мы тут чешемся.
И вдруг Вечку и Агафангела вызывают к комиссару полка.
Весь в черной лоснящейся коже, с пистолетом в деревянной кобуре на бедре, еще моложавый, он встретил вошедших парней скупой улыбкой.
— Члены партии?
Вечка и Агафангел кивнули.
— Отлично. Задание вам, товарищи. Боевое задание и партийное. Короче говоря, в 17.00 выехать с группой комсомольцев к линии фронта. Прикроете, смотря по обстановке, огневым заслоном бригаду железнодорожников, которая должна разобрать железнодорожный путь и подпилить столбы у моста через речку, чтобы на время задержать вражеский бронепоезд. Есть вопросы?
— Все ясно, — ответил Вечка. — Осточертело уже безделье.
— Ну-ну? — осклабился комиссар. — Идите к командиру роты. Головы берегите. Желаю успеха.
Вагон-дрезина мчался к цели. Мельтешили стволы деревьев, телеграфные столбы, проносились мимо желтые домики путевых сторожей. И близко, может вон за тем лесочком, фронт, враг, смерть.
В полуверсте от моста перед поворотом отряд из двенадцати человек вышел из кустарника и гуськом, возле насыпи, направился к траншеям передового дозора, расположенным вдоль речки. Где-то на той стороне, на взгорке, окопались беляки.
Железнодорожники уже поджидали свою защиту, беседуя с красноармейцами дозора.
Вечка оглядел всех.
— Вот что, ребята, мы с этим парнем, — показал он на Агафангела, — тоже железнодорожники. Оставайтесь-ка в резерве, а нам дайте ваш инструмент.
Командир комсомольского отряда не возражал.
В сумерки Вечка с Агафангелом, захватив пилу и топор, поползли по дну канавки к мосту.
Придавила мгла. Насторожились кусты. Из-за облачка сверкнула и замерла в замахе сабля месяца…
Вот и речка, черная, паршивенькая, в осоке. Над головой сваи моста.
— Будем наискось пилить, — прошептал Агафангел.
Зубья пилы заскользили по толстому, точно каменному бревну, потом впились в дерево. Пила тоненько зазвенела: ззы-ззы.
Вечка лешакнулся:
— Заедает! Вытаскивай! Давай чуточку повыше.
Через минуту, забыв все на свете, кроме своего дела, они резали столб на противоположной стороне.
Наверху кто-то из железнодорожников уронил на рельс лом. Из белогвардейского дозора бахнули из винтовки, затарахтел пулемет. Комсомольцы ответили винтовочным и пулеметным огнем.
Агафангел сунулся лицом в сырую траву.
Вечка подполз к товарищу:
— Жив?
— Жив!
— Ползи с пилой обратно, а я помахаю топором. Трескотня — на руку. Не услышат.
Вечка схватил топор и начал с остервенением подрубать сваю у срезов.
Со стороны белых закрошилась шрапнель.
— Дай-кось посаблю! — схватился за Вечкину руку Агафангел, вырвал топор и принялся орудовать по-плотницки. Свая заскрипела и чуточку осела.
Перестрелка постепенно прекратилась.
Вечка и Агафангел, потные, благополучно добрались до своих.
Железнодорожники успели отвинтить скрепы и выдернуть костыли от десятка рельсов. Одному из них эта работа стоила жизни, двое были ранены. Убитого донесли до дрезины на руках. Все, кто помогал переносить убитого и стоявшие вблизи, подавленно молчали.
А Вечка ругался:
— Кто? Какой раззява шуму наделал? Ломик, видишь ли, обронил, ручки слабые!.. Из-за этого раззявы парня убило! Воевать вы сюда пришли или в бабки играть?..
Он поднялся на насыпь, подошел к дрезине, на которой под брезентом лежал убитый, откинул брезент с лица и взмахом руки подозвал Агафангела.
Тот подошел. Стал рядом.
Лиловые губы, восковое лицо, на верхней губе темный пушок, нос сапожком, и один голубой, чуть замутившийся глаз приоткрыт, словно убитый все еще вместе с товарищами на отдыхе, лежит, в полудремоте прислушивается к их разговорам и, посматривая на них, вот-вот сейчас сам скажет какое-то слово.
Агафангел видел его вчера и, кажется, прикуривал, да, точно, у него именно, от его огонька он и прикуривал.
Вечка положил руку на плечо Агафангела. Агафангел глянул в спокойное лицо друга, который много видел смертей на фронте, и понял, что Вечка намеренно позвал его сюда и показал ему мертвого.
Еще раз Агафангел посмотрел на убитого и впервые в жизни сердце его дрогнуло, пораженное не картиной смерти, а тем, что это, таинственное и страшное, происходит так быстро и просто. Как просто! Так же быстро и, наверное, просто погиб на фронте Тимоня. И Вечка Даже не успел засыпать брата землей.
— Вот, Агафангел, окрестился и ты огнем, — глухо сказал Вечка.
Когда в молчании спускались с насыпи, перед глазами Агафангела стояли два лица — убитого незнакомого парня и Вечкиного брата. «Как просто? Как просто?» — повторил он про себя. Но практический и деятельный ум Агафангела не мог долго задерживаться на этой мысли. «А ведь прав Вечка: живой бы он был, если б не тот раззява, может, и Колчаку бы досталось от этого парня на орехи. Нет, такие случайности, как этот лом, дорого обходятся!» И он подумал, что не зря Вечка заставил его посмотреть на убитого. Надо, наверное, стать совсем другим человеком — хитрым, осторожным, каким никогда в жизни не был, чтобы не погибнуть не за понюх табаку, а продолжать воевать, и воевать с толком, на страх врагам.
Начальник штаба полка, видать, лихой и такой же кожаный, как комиссар, выслушав рапорт о выполнении задания, сказал новичкам:
— Молодцы, ей-богу, молодцы!
Агафангел расплылся в улыбке, довольный похвалой, а Вечка, хмурый, шагнул к столу и выложил начштаба все, что он кричал у моста.
— И еще раз молодец! Ты что, не солдат ли бывший?
Вечка кивнул.
— Вот ты и внушай своим ребятам, как надо жить под пулями. Твоя задача.
Первомайский день. На зданиях, украшенных молодой зеленью, алые флаги, портреты Маркса и Ленина, транспаранты.
Лозунги, призывы, плакаты большими буквами кричали:
Вперед на Урал, на Колчака!
Смерть палачам и адмиралу Колчаку!
Молодежь, на фронт, на борьбу против тиранов!
Вятка жила фронтом.
В конце Ленинской улицы (бывшей Николаевской) показалась головная колонна рабочих Берегового района. Демонстранты пели «Смело, товарищи, в ногу». Их обогнал одетый в кумач агитавтомобиль. Девушки и парни помахали из кузова зеленью.
По улице Коммуны (бывшей Московской) шагала за оркестром воинская часть. Гремели трубы. В такт гулкому барабану мерно качались штыки винтовок. Красиво шли молодые курсанты, за ними — служащие учреждений, школьники с красными ленточками на груди.
