— На свете нет более одинокого существа, чем брошенная жена. Если хочешь, Кадзу-сан, приходи ко мне. Замужняя женщина! Это окончательно сбило меня с толку. Перевернуло все мои понятия о нравственности. Я спрашивал себя: «Неужели я один во всем виноват?» Нет, этого не может быть. Виновато общество, в котором царит такой разброд. А все это — следствие войны и атомной бомбы…» Люди уже погубили меня наполовину, — говорил я себе. — Пускай же они довершат свое дело. Туда мне и дорога!»
2
Деньги, деньги, деньги… Это слово стало боевым кличем Кадзуо. Он считал, что проник в суть вещей. Миром правят деньги, деньги и еще раз деньги! «Юкико бросила меня из-за денег, Тоёко спит со мной потому, что я даю ей деньги. А добываю я эти проклятые деньги, без зазрения совести шантажируя людей. Недаром говорят; «Если хочешь разбогатеть, не будь разборчивым». Эта поговорка как будто специально создана для меня».
Однако «мелкая работа», какой занимался Кадзуо, не приносила особых доходов. Одиночка-шантажист не мог запугать никого, кроме мелких торгашей; у них он и выманивал с помощью угроз по нескольку жалких иен. В поисках более крупного бизнеса Кадзуо совершенно случайно познакомился со спекулянтами валютчиками. Как-то к Кадзуо явился Дзео, один из электромонтеров, оставшихся без работы из-за бегства Наката. Дзео сказал ему:
— Послушай, в Хиросиму приехала целая группа «нисэй» (американцев японского происхождения). Они явились сюда в качестве туристов, и один из них хотел бы поменять на «черной бирже» двести долларов.
— Сколько же он хочет получить за них?
— От трехсот девяноста до четырехсот иен за доллар.
Кадзуо принялся искать человека, который интересовался бы «черными долларами». Юноша знал, что многие торговцы в Хиросиме жадно ищут валюту. За доллары они через родственников или посредников покупают в Соединенных Штатах и у военных интендантов в Японии американские товары. Вместе с неким Такэ-мото, «специалистом» по такого рода сделкам, уже имевшим несколько судимостей, Кадзуо посетил целый ряд заинтересованных лиц.
— Сожалеем, но курс на «черной бирже» ниже. За доллар дают от трехсот семидесяти пяти до трехсот восьмидесяти иен, — отвечали ему. — Если можете продать по этому курсу, — пожалуйста. Мы возьмем у вас даже вдесятеро большую сумму. И, само собой разумеется, немедленно заплатим наличными.
Сделка не состоялась, ибо предложенная цена не устраивала покупателей. Однако Кадзуо приобрел весьма ценный опыт. В частности, он узнал, какие крупные суммы втайне перекочевывают из одного кармана в другой при такого рода операциях.
3
Лето стояло на редкость жаркое. В первый раз после 1946 года в Хиросиме, которая уже опять «разбухла» и насчитывала около 280 тысяч жителей, не хватало воды. День за днем нещадно палило солнце. Город задыхался от пыли. Если не считать нескольких оазисов, в Хиросиме все еще почти не было зелени. Когда дул ветер, на улице тянуло гнилью. По-видимому, этот запах шел от обычно затопляемых, а сейчас пересохших низин с их наносными почвами или же поднимался со дна обнажившегося в результате засухи русла реки. По слухам, однако, вонь распространяли трупы, лежавшие среди развалин еще с «того дня». Жители благоустроенного городского квартала Мотомати, по соседству с которым были в свое время вырыты массовые могилы, по целым дням не могли открывать окна.
Социальная и внутриполитическая напряженность, приведшая в свое время к открытому взрыву — к беспорядкам на сталелитейном заводе «Ниппон», отнюдь не ослабевала. На заборах и стенах домов то и дело появлялись плакаты со стихотворением «Икари но ута» («Песня гнева»), в котором поэт Тогэ прославлял стачку сталелитейщиков. Коммунистов уже не удовлетворяли больше боевые лозунги; они собирались начать кампанию «прямых действий».
Со времени введения «плана Доджа» экономика всей страны переживала упадок. Безработица росла, многие мелкие предприятия обанкротились, вера в демократию была подорвана взяточничеством чиновников и аферами политиков.
Крупные чиновники в Хиросиме также оказались замешанными в скандальных сделках. В частности, чиновники в управлении провинцией были изобличены в растрате денег, собранных в фонд благотворительной организации «Красное перо». Губернатора провинции Кусуносэ некоторое время подозревали в том, что он не только покрывал своих подчиненных, но и сам наживался на их спекуляциях. Объединение «Производители пеньки, Хиросима» было обвинено в миллионной афере. Преступность, как сообщала 12 декабря 1950 года «Тюгоку пресс», достигла в Хиросиме рекордной цифры. Особенно заметно возросло число поджогов (60–80 процентов всех преступлений). Поджоги являлись актом мести и отчаяния. Судебные палаты, занимавшиеся бракоразводными процессами, сочли необходимым издать специальный отчет о своей деятельности, в котором указывали на резкое увеличение числа разводов, а также на рост преступности среди несовершеннолетних. Главным виновником этих явлений, согласно отчету, был «экономический хаос».
Война в Корее произвела на жителей Хиросимы особенно глубокое впечатление. Когда поэт Тогэ, до сих пор с верой взиравший в будущее, узнал о корейской войне, у него началось тяжелое кровохарканье. Кривая самоубийств круто полезла вверх. Если население других японских городов сравнительно быстро приспосабливалось к ожидаемой военной конъюнктуре, то у большинства жителей Хиросимы — города, подвергшегося атомной бомбардировке, — воспоминания об ужасах войны были еще настолько свежи в памяти, что в первое время их охватило чувство полной безнадежности.
Итиро Кавамото вспоминает об этих летних днях 1950 года:
«Одним ударом нас опять отбросило в прошлое. Каждый день и каждую ночь мы вновь могли оказаться в состоянии войны… На открытых платформах мимо нас проезжали танки, грузовики, тяжелые орудия. Целые составы с белыми и черными солдатами направлялись на запад Японии, где людей грузили на суда. А, когда спускались сумерки, в небе снова гудели самолеты. Они летели быстро, словно пытались догнать солнце, а потом исчезали за горизонтом. Нам казалось, что вот-вот начнется третья мировая война…»
В конце 1949 года, когда резко усилилась гонка атомных вооружений, в Хиросиме в кругах ученых, литераторов и деятелей искусства стихийно возникло внепартийное движение за мир. Участники его, напуганные затем событиями в соседней Корее, начали упорно агитировать за мир, выпуская соответствующие воззвания и листовки. После того как в газетах появились первые сообщения о том, что в Корее, возможно, будет применено атомное оружие, городские власти заявили, что они начнут собирать рассказы очевидцев о гибели Хиросимы, переводить их на английский язык и распространять по всему миру в качестве предостережения.
По городу ползли зловещие слухи. Уже давно паникеры утверждали, будто «магистраль шириной в сто метров» — гвоздь плана восстановления Хиросимы — является не чем иным, как стартовой дорожкой для реактивных истребителей, а новая набережная, по которой собирались гулять жители Хиросимы, на самом деле станет «дорогой бегства» на тот случай, если город опять подвергнется атомной бомбардировке. Эти слухи питались тем, что и магистраль и набережная строились особенно быстро — на деле, впрочем, по совсем иным причинам. Народ гадал: знают ли «отцы города» о наступающей войне? И простое ли это совпадение, что как раз теперь мэр Хамаи отправился в заграничную поездку?
4
В этой накаленной, лихорадочной атмосфере, когда подавляющее большинство людей уже не надеялись избегнуть неотвратимой войны и рисовали себе картины нового разрушения Хиросимы, Кадзуо М. наметил план собственной «военной кампании», направленной против ненавистного ему общества.
«Я хочу стать истинным злодеем, настоящим преступником. В этом выразится мой бунт против людей» — так дословно сформулировал Кадзуо свою цель, отдав сам себе приказ «действовать». И притом в письменном виде!
Конкретный «противник» был вскоре найден. В квартале Инаромати жил некий Ямадзи — спекулянт и ростовщик, снискавший всеобщую ненависть своей алчностью и жестокостью. Когда Ямадзи говорили, что он продает втридорога, этот кровосос приходил в ярость.
— Жаль, госпожа, что у вас так мало денег. Но меня это не касается. Раз вы считаете, что цена вам не подходит, можете уходить!
Случалось, что покупательница с тяжелым сердцем все же решалась заплатить требуемую сумму. Тогда Ямадзи начинал ее мучить.
— Нет, я не хочу вас грабить, — говорил он, — не желаю брать грех на совесть. Купите сгущенное молоко у кого-нибудь другого. У меня вы его, во всяком случае, не получите. Я не могу этого допустить.
При этом Ямадзи прекрасно знал, что ни у кого другого на складах нет банок со сгущенным молоком. Только он один нелегально получал этот товар от своего брата, работавшего у американцев.
