Но тут все девушки сказали разом:
— Ну, Таня! Наутек! — не допуская мысли о бегстве Тани от кого бы то ни было.
Соня добавила:
— Когда за другого боишься, о себе не думаешь!
Машенька Цебрикова ахнула:
— Ну, верно, Соня, вот уж верно, так верно! Я ночью боюсь ходить, а за бабкой бегу в полночь, коли она задержится в церкви, аж себя не помню… Машенька сложила губы в трубочку. — Она у меня такая богобоязненная… Она же ничего не видит, девочки. Однажды в какую-то яму угодила, когда от вечерни шла, и вылезть не может. Мы с батей ее целый час искали. Раза два мимо прошли. А потом слышим: «О господи, слепые тетери! Да вот она я!» Я потом спрашиваю бабку: «Ты что же молчала?» А она мне: «А чего кричать? Бог не даст живой душе пропасть». — «Однако же, говорю, все-таки закричала?» А она: «Это я, говорит, к господу богу воззвала». Тут я не утерпела — и ей: «А кто же слепая тетеря? Бог, что ли? Ведь ты кричала: «О господи, слепые тетери!»
Девчата расхохотались.
— Ну, а она?
— Что она, — сказала Машенька, — ткнула меня в загривок и говорит: «Бог сам разберется, кто там слепая тетеря, а ты нечестивая, говорит, вот увидишь, тебя бог-то в соляной столб обратит!» А что мне делать, если я нечестивая?.. — закончила она со вздохом, скорчив уморительную гримасу.
Они шутили, болтали, смеялись, но за всеми шутками твердо стояло сознание их нераздельности, единства, удивительной близости их друг к другу, какой не дает обыкновенная жизнь. А их жизнь была необыкновенной, и кто знает, что могло случиться с ними завтра, вечером, через час. Они не прекращали своей работы, эти девушки из рабочего предместья; об этом говорили листовки забастовочного комитета, требовавшие от рабочих Владивостока солидарности. Листовки разлетались с Первой Речки по всем уголкам Владивостока, и не было в Приморье человека, который не знал бы, за что борются первореченцы. Пятерку Тани не останавливали караулы и расстояние; девушки оказывались ежедневно в самых разных местах. И следами их пребывания на Мальцевском базаре, на Второй Речке, на Эгершельде, на Чуркином мысе, на рыбалках, на фанерном и кожевенном заводах, в районе расположения флотских экипажей, на базаре и в садиках частных домов оставались эти маленькие листки бумаги, на которых крупными буквами стояли слова: «Почему мы бастуем?»
Они смелели, девушки с Первой Речки…
Однажды Соня Лескова забежала к Тане. Таня уже вставала с постели и в этот момент сидела у раскрытых дверей вагона, греясь на солнце, которое заливало светом землю. Соня молча прижалась к щеке Тани, и та услышала, как у Лесковой бьется сердце.
— Ты что? — спросила Таня, встревоженно вглядываясь в темные глаза подруги.
Соня отделалась ничего не значащими словами. Однако Таня инстинктивно почувствовала в подруге что-то такое, что ей никогда не было свойственно: какую-то лихорадочность в движениях, торопливость и совершенно неожиданную ласковость.
— Ты куда? — спросила Таня, когда Лескова так же быстро и неожиданно, как пришла, стала собираться.
— На Вторую Речку, — ответила та и опять, обняв Таню, всем телом прижалась к ней и поцеловала. — До свидания, Танюша! Увидишь девочек привет передай.
— Да ты сама их скорее меня увидишь! — сказала Таня.
Соня на секунду задумалась, точно не услышав слов подруги. Потом торопливо сказала:
— Да, конечно… Но ты передай все-таки, если я немного задержусь.
Таня поймала подругу за полу жакета.
— Соньча! Ты что-то задумала? Смотри у меня, не лезь куда не надо!.. Как бы чего не случилось!
Лескова рассмеялась коротким смешком.
— Ну, что со мной может случиться, Танюша!
Она спустилась со ступенек вагона, обернулась к Тане, махнула ей рукой и быстро скрылась за вагонами. Таня, высунувшись из дверей, сколько могла, смотрела на сильную фигуру Сони. Тревога невольно закралась в ее сердце, когда она, оставшись одна, вспомнила необычную ласковость Сони. Она все прислушивалась к каждому шороху и стуку, ко всем шагам за дверями, ко всем звукам, доносившимся извне, то и дело оглядываясь на двери.
Алеша и Виталий не могли не заметить нервозности Тани. Она рассказала, что ее тревожит. Виталий нахмурился и заметил, что за девчат своей пятерки Таня отвечает полностью. Алеша пытался было обратить все в шутку, сказав веселым тоном:
— С кавалером, поди, свидание у Сони на Второй Речке. Знаем мы вас!
Таня только глазами на него повела, не удостоив ответом. Да и сам Алеша знал, что изо всех подруг Тани меньше всего это можно было сказать про Соню, — так серьезна была Соня, так неприступно строга она была с первореченскими ребятами, из которых многие вздыхали по ее темным, удивительной красоты глазам, смуглому лицу с чуть заметным пушком над уголками губ, по тонким бровям, что соединились на переносице темной линией и характерно изгибались каким-то изломом, точно крылья птицы… Нет, не свидание с кавалером волновало Соню. Если бы пришелся ей по сердцу какой-нибудь человек, Соня не стала бы таиться и прятать свою любовь. Она сказала бы о ней своим подругам… Да и не полюбила бы она такого, которого нужно было бы прятать от них. Нет, Соня не из тех, кто крадет любовь.
И все-таки у Сони было свидание.
…Она сошла с поезда на Второй Речке. Через минуту дачный состав исчез за косогором. В чистом небе рассосался бесследно дымный султан, тянувшийся за паровозом, ушел в помещение дежурный по станции, стало слышно стрекотание телеграфного аппарата из раскрытого окна вокзала, понемногу разошлись пассажиры, высадившиеся из поезда. На перроне было еще довольно людно: второреченцы ждали поезда в город, который должен был прийти через полчаса. Вдоль путей прогуливались молодые люди с девушками. Молочницы, расставив около себя бидоны с молоком, восседали на них, закрывая их широкими юбками и придерживая руками. Несколько скамеек было занято пассажирами. На небольшом виадуке, который соединял перрон с вокзалом, тоже толпились ожидающие.
Среди гуляющих по платформе было много японских солдат и офицеров. День был воскресный, и солдаты в начищенных ботинках и новых мундирах, топорщившихся под мышками, расхаживали вдоль путей, курили, то и дело обращаясь к проходившим мимо русским женщинам или глазели на залив, волны которого с немолчным шумом накатывали на каменистый берег.
Соня огляделась. На одной из скамеек сидели два японских солдата. Встретив их откровенно восхищенные взгляды, Соня подошла к скамейке. Солдаты тотчас же потеснились, уступая место девушке. Соня села, мимолетным взглядом окинув их. Рядом с ней оказался солдат, как видно, давней службы, уже не молодой, лет тридцати пяти. У него было сухощавое нервное, интеллигентное лицо; плотно сжатые крепкие губы небольшого рта обличали в нем человека молчаливого, а пристальный взгляд карих глаз говорил, что солдат этот был человеком пытливым, вдумчивым и не привык по-пустому тратить слова и время. Заметив, что Соня оглядывает их, этот солдат сказал негромко:
— Садитесь, мы скоро уйдем! — русские слова он произносил медленно, старательно выговаривая их.
Второй солдат, первогодок, быстро заговорил, наклонился, через товарища заглядывая на Соню:
— Пожалуста, мадам, ероси, очень хорошо… Сибирка.
Что это должно было обозначать, Соня не поняла, но очень довольный собой, довольный тем, что он «говорит по-русски», солдат заулыбался и загоготал, не будучи уже в состоянии что-либо выразить словами.
— Да сидите! — отозвалась Соня, в намерения которой вовсе не входило отпугивать японцев от себя. — Места не просидите! — добавила она.
— Спасибо! — сказал старший солдат.
— Не на чем! — опять сказала Соня.
Видя, что русская девушка не отказывается от беседы, старший солдат повернулся к ней.
— Хорошая погода! — сказал он. В такой день хорошо гулять, да?
— Неплохо, — ответила Соня.
— Учите меня росскэ язык! — сказал солдат.
Соня усмехнулась. «Нового-то ничего выдумать не могут!» — презрительно подумала она. С этой фразы все японцы начинали знакомство с русскими. Вслух она сказала:
— А чего вас учить-то, когда вы и так по-русски говорите!
Японец живо сказал, что он знает русский язык недостаточно хорошо, что он любит Россию, ее природу, ее песни и так далее, что он хочет знать и понимать русский народ. Соня не удержалась и заметила вполголоса:
— А чего вам понимать? Все равно скоро в Японию поедете.
Солдат отвел глаза от Сони и замолчал. Второй стал торопливо расспрашивать, о чем идет речь. Первый ответил сухо и коротко, резким тоном, словно что-то приказав. Второй солдат озадаченно посмотрел на своего старшего товарища, поднялся с выражением глуповатого недоумения на толстогубом, розовокрасном лице с раскрытым ртом, с шумом втянул слюни и, козырнув, отошел к другим солдатам, вдруг утратив интерес к Соне.
