— Стреляй!
Торд сорвал лук, приладил стрелу, натянул тетиву так, что она соединила нос и подбородок, быстро прицелился и, чуточку отведя руку влево, пустил короткую крепкую стрелу туда, где еще красовались между ветвями деревьев высокие оленьи рога.
Было видно, как хищно летит туда стрела, как низвергается она вниз, в заросли, было видно, как олень, наверное, пораженный стрелой, подскочил, отчего болезненно всколыхнулись над зарослями его величественные рога, но рана, причиненная Тордом, не была, вероятно, смертельной, потому что рога, всколыхнувшись, вновь встали на свое место и полетели между ветвями быстрее и быстрее, будто на полозьях.
— Бей! — в отчаянии крикнул Ульв, видимо, окончательно решив нарушить свою вечную молчаливость.
Торд пустил вдогонку оленю еще одну стрелу, но олень продолжал лететь, неудержимый и неприкосновенный, гордо и пренебрежительно.
Тогда варяги ударили коней в бока и помчались следом, хотя и понимали всю бессмысленность такой погони, потому что на всем скаку из лука не попадешь в зверя, а догнать не сможешь тоже, ибо, судя по всему, рана, причиненная Тордом, была пустяковой. Они гнались за оленем без всякой надежды, просто по привычке доводить до конца всякое дело, даже обреченное на неуспех, однако на этот раз небо послало им вознаграждение за их веру и терпеливость, ибо не проскакали они и поприща, как олень на всем бегу упал, так, будто провалился сквозь землю. Варяги кинулись туда, считая пораженного зверя своей добычей, но с другой стороны заулюлюкало несколько всадников, мчавшихся из ольшаника наперерез варягам, и варяги невольно придержали коней, потому что среди верховых узнали посадника Коснятина.
Коснятин, сопровождаемый своими ловчими, выехал навстречу Ульву и Торду. Поперек седла у него лежал олень, истекающий кровью. Коснятин тоже был в крови, шапка у него сбилась набок, б светло-русой бороде заплутался желтый листик березы, куда и девалась аккуратность и нарядность посадника. Зато выражение у Коснятина было радостное и торжествующее: вывозя навстречу княжьим охранникам свою добычу, он хотел похвастать перед князем своим умением и удачливостью, но вдруг дернул за поводья, не заметив рядом с варягами Ярослава, и удивленно спросил:
— Где князь?
Варяги пожали плечами: кто его знает?
— Вы же с ним ехали!
Торд хоть неопределенно взмахнул рукой, а Ульв смотрел на посадника с таким равнодушием, будто ни сном ни духом не ведал о существовании какого-то там князя.
— Где он? — не унимался Коснятин.
— Велел нам ехать, — наконец выдавил слово Торд.
— Куда?
— Я забыл, — искренне признался варяг. — Сказал нам: к… куда-то к… а куда?
— Может, ко всем чертям? — засмеялся наконец и посадник.
— А может, и верно.
— Где же его теперь искать?
Варяги сочли за благо снова умолкнугь.
А Ярослав тем временем, вдоволь наблуждавшись и утратив малейшую надежду выбраться из опостылевшего Зверинца, увидев вдруг впереди себя, за негустым леском, на невысоком песчаном косогоре старую хижину. Чтобы добраться к пригорку, ему пришлось пересечь ручеек, который в сухую погоду, наверное, был еле заметен, а теперь вот разлился мутными водами. Конь осторожно переставлял ноги, выбирая путь поудобнее, он был слишком осторожным, чего не скажешь о всаднике, охваченном тревожным нетерпением: вновь закипела в нем кровь, и он, не обращая внимания на дождь и грязь, снова жил пронзительными запахами того ясного осеннего леса, где впервые повстречал удивительную девушку, которая вырвала его из многолетней спячки, швырнула в мир греховный, дикий и одновременно такой упоительный.
Конь, выбравшись наконец на песчаный склон, радостно заржал, и, словно бы рожденная этим конским зовом, из хижины выползла на свет Божий странная фигура. Это был невысокий, в лохмотьях, человек. Вместо корзна висела на нем какая-то лубяная рвань, долженствовавшая защитить его, наверное, от дождя, а может, служила ему одеждой и в зимнее время. Ярослав подъехал ближе. Он не хотел здесь видеть ни одного живого существа, кроме той, ради которой поехал в лес, поэтому в душе у него не было ни капельки милости или сожаления к этому ничтожному оборванцу. Не разжалобили князя ни добрые, почти детские глаза незнакомого, светлые, как весенний день, ни взлохмаченные рыжеватые волосы, прикрывавшие его изнуренное лицо, ни подобие оружия, находившегося в правой руке этого жалкого человека, — обожженная с одной стороны острая палка, которая, вероятно, должна была служить копьем.
— Кто такой? — грозно спросил князь, едва не сминая человека конем.
— Ловище… присматриваю… — неожиданно звонким, молодым голосом ответил тот.
— А почему такой… растерзанный?
— Потому как только у волка золотая головка, — смело взглянул тот на князя своими невыносимо ясными глазами.
— Холоп! — гневно крикнул Ярослав, вздыбливая коня над стариком. — Да ведаешь ли ты?..
Он не успел закончить, потому что открылась тяжелая, из грубых досок, дверь хижины и на пороге появилось белое видение.
Она стояла, несмотря на холод, в одной полотняной сорочке. Из просторного выреза нежно выглядывала тонкая прекрасная шея, ничем не покрытая русая головка небрежно выдвигалась под дождь; будто обрадовавшись, дождь пустился еще сильнее, щедро лился девушке на голову, стекал по лицу, по шее, свободно проникая в широкий вырез, так, что князю захотелось броситься и прикрыть девушку от холодных струек дождя, ему хотелось схватить ее в объятия, внести в теплую хижину, понести на край света.
Ярослав забыл о старике, не попытался даже догадаться, что это мог быть отец Забавы, — он просто проехал мимо него, как мимо столба или куста, спрыгнул с коня и, как-то неловко сцеживая горстью воду с бороды, подбежал к Забаве.
— Снова приехал? — без удивления отметила девушка.
— Здравствуй, — сказал князь.
— Чего забрел в такую непогоду? — Она открыто насмехалась над ним.
Ярослав растерянно молчал.
— Так что поведаешь? — уже суровее спросила девушка.
— Может… — Князь не знал, что и говорить. — Может, хоть воды напиться дашь?..
— Вон ее сколько, воды, — повела она рукой и сама уже лоснилась от воды.
— Намокнешь, — напомнил ей Ярослав.
— Не глиняная.
— Простуда возьмет…
— Пусть она врагов моих возьмет.
— А разве есть у тебя враги?
— А у кого их нет? Это и не человек, если у него нет врагов.
Он удивился ее прозорливости: о том же самом и он думал вот уже несколько дней.
— Не стой на дожде, — сказал Ярослав почти умоляюще.
— А ежели хочу стоять!
— Холодно ведь.
— А раз холодно — сделай мне тепло, ежели ты такой!
Чувствуя, что делает величайшую глупость, на которую он только способен, Ярослав подошел к Забаве, резким движением снял с себя кожаный плотный плащ, которым защищался от дождя, набросил его на девушку, а сам остался в своей дорогой княжеской одежде, вероятно, имея смешной и жалкий вид: стоит под дождем бородатый человек в шитом золотом корзне, в цветных, усыпанных жемчугом сапогах, с драгоценным мечом, с драгоценным же охотничьим ножом на широком поясе, разукрашенном тяжелыми серебряными вещицами.
Однако сначала было у него ощущение одной лишь приятности доброго дела, сначала он в полнейшем забытьи смотрел на девушку, весь отдавшись во власть темного течения страсти, а мысль о себе, чувство неловкости и стыда появились позже, когда позади зафыркали кони, зашлепала в ручейке вода под копытами, раздался отталкивающе знакомый голос Коснятина:
— Пресветлый княже, насилу нашли тебя!
Ярослав повернул к посаднику потемневшее от ненависти лицо. На него смотрели мертвые глаза оленя, переброшенного через луку седла Коснятина. Забава с любопытством переводила взгляд с князя на посадника, ждала, что же будет дальше.
Но в разговор вмешался третий, о котором все забыли. Мохнатый, ничтожный человечек протиснулся между князем и посадником, который силился слезть с коня, но никак не мог высвободиться от тяжелой оленьей туши.
— Так ты князь? — спросил старичок Ярослава. — Почему же не поведал, я бы на колени перед тобой упал. А теперь поздно. Расхотелось.
— Убирайся с глаз, Пенек, — посоветовал ему Коснятин.
— А почему бы я должен уходить, ежели это моя хижина?
— Может, и девка твоя? — Коснятин наконец слез с коня, прилаживая на плечо тушу оленя.
— Моя! А только тебе — дудки! — Пенек выставил мохнатую дулю, издалека показывая ее посаднику.
— Не болтайся под ногами: раздавлю! — прикрикнул на него посадник, неся убитого оленя к князю. — Кланяюсь тебе, княже, этим оленем…
Ярослав понял, что строгость здесь неуместна, нужно было свести все приключение К шутке, поэтому он уступил дорогу, кивнул на Забаву:
