и разобранными, наполовину сгоревшими угольными стержнями, кальциевыми конфорками, пластинами оксона, магнето высокого напряжения, альтернаторами магазинными и домашнего производства, катушками с прерывателем, предохранителями и выключателями, червячными приводами, призмами Николя, клапанами генерирования, горелками стеклодувов, излишками талофида военно-морского флота, новейшими лампами тлеющего разряда, недавно упавшими с грузовика, деталями британского «блаттнерфона» и тоннами других материалов, которые Чик, насколько ему помнилось, никогда прежде не видел.
Мерль и Розуэлл отвели их на задворки лаборатории, провели через тройные двери в маленький цех, занятый странным механизмом, из-за сохранности которого они в последнее время потеряли покой и сон— механизм привлек внимание, кажется, какой-то мутной преступной организации, создатели которой почти наверняка базировались в Голливуде.
— Смотрите, каждый объект на фотографии движется, — объяснял Розуэлл, — даже если остается неподвижным. Он дышит, свет отражается, что-то такое. Фотографирование — это то, что профессора математики называют дифференциацией уравнения движения: заморозить это движение в очень кратком отрезке времени, необходимом для того, чтобы открыть и закрыть затвор объектива. Поэтому мы решили: если сделать снимок — это как решить первую производную, тогда, возможно, мы смогли бы найти способ повернуть всё вспять, начать с неподвижного снимка и интегрировать его, восстановить его исходное состояние и освободить снимок, заставить его действовать...даже вернуть к жизни...
— Мы работали над этим с переменным успехом, — сказал Мерль, — но только когда старина Ли де Форест добавил электродную сетку в диод-детектор Флеминга, во всём этом начал появляться смысл. Тогда показалось довольно очевидным, что благодаря триоду, резистору ввода и конденсатору обратной связи, например, можно создать макет электрической цепи, которую, если правильно выбрать электрическое сопротивление и емкость, можно включить с простым переменным напряжением в сеть — назовем ее «синус t» — и получить минус косинус t на выходе.
— Значит, в теории на выходе, — ухватил идею Чик, — может оказаться неопределенный интеграл любого сигнала, который вы ввели в сеть.
— Ну вот, другой разговор, — кивнул Розуэлл. — Лучше взгляни на это, «Дик». В любом случае, электричество и свет — это практически одно и то же, лишь слегка отличающиеся растяжки спектра на самом деле, мы решили: если нам удастся достичь этого эффекта интеграции с электричеством, мы сможем достигать его и с помощью света, не так ли?
— Черт, я согласен, даю вам разрешение, — воскликнул «Дик» Заднелет.
Следующий этап для темпераментных профессоров — найти в мире оптики аналоги для триода де Фореста, конденсатора обратной связи и других необходимых физических компонентов электрической цепи. Но у Розуэлла была поразительно запущенная паранойя, это нельзя было сбрасывать со счетов. Было заметно, как дергаются его уши — верный признак умственной активности, но его разум, как уже понял Мерль, вовсе не работал с ясностью. Отрывки из предыдущих патентных заявок, меняющиеся под действием ложных воспоминаний о явках в суд, расцветали и разливались калейдоскопом в поле его внимания и за его пределами.
Лица юристов, которых он больше чем не любил, которые питали его фантазии об убийстве, даже виденные много лет назад, теперь проплывали в его мыслях, перекошенные. Не говоря уж о необъяснимом намерении распотрошить на куски оборудование, более-менее легально поступавшее в мастерскую. Один из парочки безумных изобретателей мог спросить: «Что, черт возьми, мы собираемся со всем этим делать», другой пожимал плечами и отвечал: «Всякое бывает», оборудование ложилось на полку или в шкаф, и, будьте уверены, однажды им оказывалось нужно что-то, что подключает к электричеству инфракрасную лампу, или для двойного преломления под определенным углом поляризации, и нужный предмет окажется под накопившейся горой хлама.
Мерль завел маленький бензиновый двигатель-генератор, свел два графита вместе под прямым углом и осторожно развел их в разные стороны снова, слепящая дуга пылала между ними. Настроил объектив. На стене появилось увеличенное изображение делового центра Лос-Анджелеса, монохромное и неподвижное. Мерль потряс графиты, повернул какие-то ручки, достал из встроенного сейфа сияющий красный кристалл, положил его в платиновую колбу и осторожно задвинул на место.
— Лорандит, привезен из Македонии перед начало Балканских Войн, чистый арсеносульфид таллия, более чистого качества нигде не найдете.
Электровакуумные лампы зловеще пылали. Жужжание, нельзя сказать, что созвучное, доносилось из двух-трех источников.
— …Теперь смотрите.
Так незаметно Чик пропустил то мгновение, когда фотография ожила. Лошадь подняла копыто. Трамвай вышел из состояния инерции. Одежда городских фланеров начала трепетать на ветру.
— Разве это — не самая чертовски невероятная вещь, которую мы когда-либо видели? — воскликнул «Дик» Заднелет, тем больше впадавший в изумление, чем подробнее знакомился с этим механизмом.
Следующие полчаса Мерль по очереди проецировал на стену другие слайды из жизни Америки, несомненно, в движении. Совокупный эффект занятого населения маленького города.
В каждом кадре танцы, драка в салуне, застолье, игра на тотализаторе, труды буднего дня, праздношатание, совокупления, прогулки, еда в обеденных фургонах, посадка и высадка из трамваев, игра в безик: некоторые кадры черно-белые, некоторые — цветные.
После многих лет работы над этим процессом Мерль по секрету сообщил, что начал понимать: его миссия — освободить не только фотографии, которые он делает, а всё, что попадается ему на пути, словно принц, который поцелуем пробуждает Спящую Красавицу.
Все по очереди, по всей земле, отвечали на его желание, фотоснимки дрожали, трепетали, начинали шевелиться, сначала медленно, потом ускорившиеся пешеходы уходили из кадра, ехали экипажи, лошади опорожняли кишечник на улице, зрители, повернувшиеся спиной, открывали лица, улицы темнели, газовые фонари включались, ночи становились темнее, звезды катились, проходили, растворялись в рассвете, семейные встречи за праздничным столом заканчивались опьянением и остатками еды, сановники, позировавшие для портретов, моргали, рыгали, сморкались, вставали и уходили из студии фотографа, вместе со всеми остальными предметами, освобожденными с этих фотографий, вернувшими свою жизнь, они выходили за пределы объектива, словно вся информация, которую нужно будет изобразить в неопределенном будущем, в исходном «снимке», в каком-то молекулярном или атомарном масштабе, границы которого, если они существуют, еще не достигнуты...
— Ты думаешь о состоянии размера гранулы, — отметил Розуэлл, — так что рано или поздно нам не хватит разрешения.
— Это может быть нечто, заключенное в природе самого Времени, — размышлял Чик.
— Это выше моего понимания, — улыбнулся Розуэлл. — Тут одни старики.
— На борту моего судна есть парень, Майлз Бланделл, он всегда понимает такие вещи глубже, чем большинство людей. Я хотел бы рассказать ему о вашем изобретении, если не возражаете.
— Только если он не связан с
