Сокол сидел у нее на запястье, но перчатка уже не защищала руки, и острые когти, вцепившиеся в нежную кожу, разодрали ее в кровь. Тонкая струйка крови текла по атласной кисти и капала с кончиков пальцев.
Она не чувствовала раны и не замечала крови. Душевные переживания притупили ее чувствительность. Всецело поглощенная своим неосторожным поступком, уже почти раскаиваясь в нем, она не замечала ничего, пока лошадь не остановилась под окнами дома.
Отдав повод конюху, она легко спрыгнула на землю и тихонько направилась к боковому входу, надеясь войти незаметно.
У себя в комнате она могла без стеснения дать волю чувствам, бушевавшим в ее груди.
Но ее надежды не оправдались. Не успела она переступить порог, как чей-то звонкий голос окликнул ее с террасы, в ту же минуту хорошенькая девушка, почти такая же прелестная, как и она сама, выбежала ей навстречу и пошла с нею рядом.
Это была Лора, Лора Лавлейс, ее кузина, о которой она вспоминала в лесу.
– Дай мне моего любимца! – воскликнула Лора, повернувшись к ней и снимая сокола с ее руки. – О Марион! – вскричала она, отшатнувшись при виде крови. – Что это такое? Ты ранена?
– Да, правда! Я и не заметила. Наверно, сокол оцарапал меня когтями. Вот злючка! Надо подрезать ему коготки. Да ты не беспокойся, это пустяки.
– А где же твоя перчатка, Марион? Если бы она была у тебя на руке, он бы тебя так не исцарапал.
– Ах, верно, перчатка! Где же она? Дай-ка я ее поищу.
Марион осмотрела свое платье, встряхнула шляпу – словом, перебрала все, за что могла зацепиться перчатка, и ничего не нашла.
– Должно быть, я обронила ее, – сказала она, прикидываясь удивленной. – А может быть, она зацепилась за что-нибудь в седле? А если нет, значит, я потеряла ее дорогой. Ну, ничего! Куплю себе новую пару, вот и все.
– Милая кузина, – сказала Лора умоляющим тоном, – мне делается так страшно, когда я вижу кровь! Я очень беспокоюсь, когда ты уезжаешь одна так далеко на соколиную охоту! Ты должна брать с собой кого-нибудь, Марион. Или не выезжать за ограду парка. Я уверена, что за оградой тебе грозит опасность!
– "Грозит опасность"! Ха-ха! Может быть, ты и права, милая Лора. Может быть, это-то и манит меня за ограду парка. Когда я отправляюсь на охоту с собаками или с соколом, мне тесно в этой ограде, я чувствую себя, как в клетке. То ли дело охотиться на просторе, глубоко в лесной чаще!
– Но ты только подумай, Марион! Ты ведь слышала все эти рассказы о разбойниках? Это они напали на одну знатную даму и остановили ее карету на Красном Холме. Дядя говорит, что это правда и что они с каждым днем становятся все отчаяннее, потому что у нас плохие порядки. Ах, кузина, послушайся моего совета, не езди больше одна!
– Хороший совет, дочка, хотя ты слышишь его от младшей сестры! И я надеюсь, что ты последуешь ему и не заставишь меня подкрепить его приказанием.
Высокий пожилой джентльмен со строгим благородным лицом, который так неожиданно вмешался в их разговор, был не кто иной, как сэр Мармадьюк Уэд, отец Марион и дядя Лоры.
– Твоя кузина говорит правду, – продолжал он, – и хорошо, что мне об этом напомнили. Дороги сейчас небезопасны. А уж если сказать правду, даже у себя в доме небезопасно, потому что по всей нашей нищей, несчастной стране идет разбой – и при дворе короля, и на королевских дорогах. Поэтому прошу вас, дети, не выходите за пределы парка: за оградой небезопасно даже и с провожатыми.
– Правда, – подтвердила Лора. – Ведь у той леди, которую ограбили, было несколько слуг. Кажется, вы так говорили, дядя?
– Да, ее карету сопровождало шесть человек. Подумайте, какая надежная охрана! И все до одного разбежались. Так и следовало ожидать! Откуда же им быть честными и верными при таких негодных правителях! Скоро у нас в стране исчезнет всякое представление о чести. У скверного хозяина и слуги становятся скверными. Ну ничего, детки! Будем надеяться на лучшие времена. А для того, чтобы воскресить дух доброй старой Англии, я хочу устроить для вас праздник и пригласить всех наших друзей и соседей.
– А что же это будет такое? – спросила Лора, которую перспектива праздника обрадовала, по-видимому, гораздо больше, чем ее молчаливую кузину.
– Это будет сельский праздник.
– Где? Здесь? В нашем парке?
– Ну конечно, у нас в парке.
– А кого же вы пригласите, дорогой дядя?
– Всех окрестных соседей на десять миль вокруг, а то и дальше, если захотят приехать. Я не пожалею пары лишних быков ради такого дня.
– Но какой же день, дядя? Ведь это не Рождество, не Троицын день и даже не Майский праздник!
– А разве ты ничего не можешь припомнить, кроме праздников? Ну, а если это день рождения?
– Ах, правда! Ведь на той неделе день рождения Уолтера! Но, папа, разве он приедет домой?
– Вот именно. Он должен приехать как раз накануне своего дня рождения. Бедный мальчик! Долго он пробыл вдали он нас, но, я надеюсь, все же не так долго, чтобы его успели испортить в этой опасной школе. Так вот, мы устроим ему встречу по старому обычаю, достойную Бэкингемшира. А вам, девочки, придется поработать и принять на себя заботы по приготовлению к приему гостей.
С этими словами сэр Мармадьюк повернулся и пошел к себе, оставив племянницу и дочку обсуждать эту приятную перспективу.
После его ухода кузины стояли молча, каждая погруженная в свои мысли.
«Ах, какой это будет счастливый день! Ведь Уолтер уже будет здесь!» радовалась про себя Лора.
А Марион шептала, замирая:
«Ах, какой это был бы счастливый день, если бы Голтспер был здесь!»
УОЛТЕР УЭД
В воздухе еще чувствовалась осень, но это была уже поздняя осень, и буковые леса давно оделись в багряно-желтый наряд. Кукушка уже не куковала в роще, а ласточки собирались стаями на деревенской колокольне; дикие голуби попрятались в долинах; перепела сновали там и сям. Фазаны со своими выводками выходили из чащи, куропатки водили птенцов по сжатому полю, а зяблики, воробьи и коноплянки собирались каждый своей семьей в летучие отряды, готовясь к холодным, ненастным дням, когда они будут так нуждаться друг в дружке, чтобы сохранить бодрость.
Надо отдать должное этому прекрасному краю: он прекрасен и ранней весной, и жарким летом, и еще прелестнее в октябре. Куда бы вы ни поехали, вы нигде не найдете таких чудесных буковых лесов, а цветущие долины, окаймленные мягкими холмами, недаром славятся своей красотой. Здесь нет скалистых гор, редко попадаются озера, но всюду перед вами и вокруг вас простираются отлогие склоны волнистых холмов, романтические долины; взор путешественника беспрестанно пленяют всё новые лесные красоты, и он, восхищенный, останавливается и долго не сводит с них глаз.
Так думал юный всадник, покидая окраины города Эксбриджа и въезжая на своем рослом коне на старый мост, перекинутый через реку Колн.
Солнце уже садилось за Чилтернскими холмами; их лесистые склоны, пронизанные золотым сиянием, сбегали в долину, словно встречая и приветствуя его.
Чудесный пейзаж расстилался перед глазами всадника. Из-за гребня Красного Холма лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь заросли буков, окрашивали их блеклую желтизну в червонное золото. Там и сям дикая вишня выделялась яркой листвой, светло-зеленый дуб, черно-зеленый падуб пятнами выступали на склоне, а на другой стороне, глубоко между холмами, долины Элдерберна и Челфонта постепенно окутывались сумраком в угасающем пурпуре заката.
Справа и слева глубокие излучины Колна прорезали изумрудную зелень лугов, и его широкая гладкая поверхность отражала сапфировое небо; стада упитанных коров бродили в густой траве или стояли неподвижно в воде, словно их поставили туда для завершения картины, изображающей спокойствие и довольство.
Поистине это была картина, достойная кисти Ватто ( Ватто Антуан (1684 1721) – знаменитый французский художник.) или Кейпа ( Кейп – семья голландских художников XVII века, из которых наиболее известен Альберт Кейп (1620 – 1691) – портретист и пейзажист.) и словно созданная для того, чтобы вселить спокойствие и мир даже в сердце чужеземца. Так, вероятно, думал Уолтер Уэд, который после долгой разлуки с родным краем любовался теперь его лесистыми холмами и долинами и узнавал знакомые места, где протекало его детство.
Его охватило неизъяснимое чувство радости. Поднявшись на высокий настил старого моста, откуда Чилтернские холмы предстали перед ним во всей своей красе, он задержал лошадь посреди дороги, и из груди его невольно вырвался восторженный возглас.
– Милые Чилтернские холмы! – воскликнул он. – Вы – словно друзья, простирающие ко мне объятия! Какими светлыми и чистыми кажетесь вы после дымного Лондона! Как жаль, что я не выехал на час раньше – я мог бы тогда полюбоваться чудесным закатом с вершины Красного Холма! Ну, не беда! К тому времени, как я поднимусь на перевал, выйдет месяц, и это не менее чудесно! Солнечный или лунный свет – все равно, только бы мне проскакать на коне по нашим буковым лесам.
