По дороге домой Константин задержался на небольшом пригорке, чтобы взглянуть на место великой битвы, положившей конец войне и освободившей от осады Фессалоники, спасшей Грецию, Родос, Кипр и все Ионическое побережье от жестоких тевтонских завоевателей. Он стоял прямо, гордо держа голову, ибо в своем воображении был он теперь самим императором Клавдием и получал донесения о битве от трибунов[25], командовавших легионами, а в ответ рассылал нарочных с приказами, обрекавшими захватчиков на окончательное поражение.
Мир Константина ограничивался городом Наисс и окружающими его горными районами Далмации. Но живое воображение позволяло ему свободно скитаться по всему пространству Римской империи, простиравшейся от Стены Адриана[26] через Британию на северо-западе до персидских земель за Евфратом на востоке и от Дуная на севере далеко на юг, до нильских водопадов в Египте.
В своих мечтах Константин чаще всего видел себя в восточном центре империи — во дворце императора Диоклетиана в Никомедии; этот город находился в прекрасной провинции Вифиния, чьи берега омывались теплыми водами Эвксинского, или Черного, моря. Но, случалось, это бывал и Медиолан, или Милан, — город в Северной Италии, где держал свой двор и правил западной половиной империи соправитель Диоклетиана Максимиан. Ибо, как потомок императора, Константин очень надеялся, что в скором будущем он наденет пурпурный плащ августа и станет править в одной из двух столиц, если не в обеих сразу.
С восточной стороны Константин различил знакомую линию на горизонте, темную и неровную: там тянулся каменистый кряж горы Гем, куда прошлой весной он с отцом и дядей Марием ездил поохотиться. Некогда соратник императора Диоклетиана, Констанций был на высоком счету среди римских военачальников и в настоящее время состоял в должности губернатора провинции, именуемой Далмацией, — гористом приморском крае, лежащем между дунайскими бастионами Паннонии и, южнее, Грецией. Занятость государственными делами не позволяла Констанцию часто появляться в Наиссе, но мальчик чувствовал, что нехватка времени — не единственная причина все более редких его приездов и что это как-то связано с положением его матери Елены, которая, хотя они с отцом и состояли теперь в законном браке, по-прежнему оставалась в глазах людей всего лишь конкубиной[27].
С ожесточением он еще раз напомнил себе о том, что семья матери, пусть и незнатного рода, но все же занимала важное положение в Дрепануме, который считался их семейной резиденцией, а также в столичном городе Никомедия. Знал он и то, что дядя Марий, хотя и был ненамного старше Елены, исправно служил с его отцом в армии до тех пор, пока в сражении с персами на берегах Тигра не был покалечен ударом меча.
Более дотошный человек мог бы недоумевать, почему это он и его мать живут здесь, в Наиссе, а не в столице провинции вместе с отцом. Но Константину довольно было и того, что в этом городе его царственный предок одержал знаменитую победу, что место это приятно радовало глаз: неподалеку две реки, сливаясь воедино, образовывали приток, бегущий на север, к Дунаю и границе с германскими племенами, — и что Констанций обещал позволить ему вскоре приступить к военному обучению.
Вспышка солнечного света, отраженного от медной крыши, привлекла внимание Константина к скромному храму, стоявшему неподалеку от городского центра, где находилось пересечение двух главных дорог. Когда-то посвященный Асклепию, греческому богу врачевания, храм последнее время служил местом встречи членов странной секты, известной как христиане.
Он знал, что его мать сочувствует этим людям, нередко подвергаемым гонениям и казням. Его также интриговали рассказы школьных товарищей о странных и жутких обрядах, во время которых участники якобы пьют кровь и предаются самым разнузданным оргиям. Но когда он и еще несколько мальчишек, заметив приоткрытую дверь, пробрались однажды в храм, они не увидели ничего ужасающего, обнаружив всего лишь потускневшую роспись на стене, изображавшую мужчину, распятого на грубом деревянном кресте, над которым был написан странный, прежде не виданный Константином символ. После этого он, не долго думая, выбросил христиан из головы, ибо ему импонировали воинственные боги — Митра и Юпитер. И когда пришла его пора думать о таких вещах, он не сомневался, что будет следовать традициям римской армии.
Константин вдруг вспомнил, что как раз перед тем, как его внимание привлекла крыша храма, он приметил двух приближавшихся к Наиссу с востока всадников. Теперь же, когда он присмотрелся, то увидел, что они подъезжают к центру города, и поспешил спуститься с холма, решив, что это курьеры государственной почты, развозящей по всей империи письма и важных пассажиров.
Время от времени, особенно когда на границе начиналась заваруха, он вместе с другими школярами любил после уроков поторчать во дворе гостиницы, что возле перекрестка, надеясь услышать рассказы запыленных курьеров, торопливо налегающих на мясо, хлеб и вино в ожидании смены лошадей. Но если не считать выскочки Караузия, захватившего римскую провинцию Британия, пока Диоклетиан и Максимиан были заняты подавлением восстания где-то еще, да галльских мятежных крестьян-багаудов, периодически устраивавших беспорядки, на границах империи в настоящий момент было спокойно.
Шагая знакомой улицей под теплыми лучами солнца, Константин снова дал волю своей фантазии: и снова мчался он на коне во главе атакующей турмы. Но тут ему в плечо ударил комок земли. Он резко повернулся. Перед ним стояла компания ухмыляющихся подростков во главе с вожаком, постарше и покрупней. Они, очевидно, ждали его, желая окружить у стены мясной лавки, отрезавшей ему путь к отступлению, а он, погрузившись в фантазии, позволил им захватить себя врасплох.
— Ублюдок! — бросил в лицо Константину тот, что был выше всех ростом, и его широкая крестьянская физиономия с маленькими свиными глазками растянулась в ехидной ухмылке.
— Дай-ка пройти, Трофим! — Константин пропустил мимо ушей оскорбительный эпитет и, быстро обведя глазами всех окруживших его одного за другим, снова остановился на самом длинном. Этот мгновенный осмотр позволил ему заключить, что главный заводила — Трофим, как это не раз случалось и раньше, и если справиться с ним, то остальные вряд ли полезут в драку.
— Сегодня я не один, — похвастал длинный. — Нас четверо против тебя.
— Ну-ка, поведай нам о своем знаменитом предке, императоре Клавдии, — язвительно предложил другой, но Константин оставил его без внимания, ни на секунду не теряя из виду того, кого звали Трофимом.
Захваченные драматизмом ситуации, они не заметили приближения двух всадников — тех самых, что недавно видел въезжающими в город Константин. Когда тот, что был пониже ростом, явно начал пришпоривать коня, желая поспешить к месту начинающейся драки, чтобы помешать ей, его спутник сделал протестующий жест рукой. Он превосходил первого и ростом и шириною плеч, и хотя дорожный плащ, нужный ему как защита от пыли, скрывал форму и звание, в его манере сидеть на лошади и держать осанку видна была военная выправка и привычка командовать.
— Погоди, Марий, — мягко остановил он первого. — Лучше посмотрим, как наш герой справится с ситуацией.
— При таком перевесе сил?
— Ничего, впереди у него схватки покруче.
Снова заговорил Константин, упреждая то, что могли бы сказать ездовые.
— Вас четверо, а я один, — подчеркнул он, обращаясь к сознанию нападавших. — Я предлагаю драться с каждым из вас поодиночке, начиная с этого бочонка сала, что стоит передо мной.
От этой колкости парень по имени Трофим покраснел, но все еще медлил, будучи неуверен в том, что другие последуют его примеру. Наконец, сообразив, что они ждут от него первого шага, Трофим приступил к действиям: правая рука юркнула к ремню и тут же взметнулась вверх, сжимая рукоятку ножа. Нет, не кинжала — просто короткого лезвия с деревянной ручкой, каким мясники срезают постное мясо с хребта Забитой коровы или свиньи. Но против невооруженного юноши этот ножичек был, что ни говори, опасным оружием.
Теперь уж второй путник стал пришпоривать лошадь, но задолго до того, как он смог вмешаться, Константин, Действуя стремительно и безжалостно, сам позаботился о том, чтобы отвести от себя угрозу. Когда всадник увидел, что юноша вполне способен постоять за себя, он сдержал лошадь, впрочем ни на секунду не спуская с него глаз и готовый действовать, если бы кто-то из этой четверки вздумал напасть.
Видя сверкающее на солнце лезвие, Константин сделал к Трофиму два быстрых шага, одновременно стягивая с плеча связку со свитками. Он старался держаться на безопасном расстоянии от ножа, но задумавший напасть на него был так поражен быстротой, с которой намеченная им жертва вдруг стала охотником, что не успел пустить в ход оружие.
