Вскоре все были в сборе. Командир отряда, учитель, бывший прапорщик Иван Шаболин, обеспокоенно поглядывая по сторонам, спросил у Громова:
— Что случилось, Игнат Владимирович?
— Белые заняли Камень. Будем отходить к Барнаулу.
— Я так и знал! — громко вздохнул Шаболин. — Кулаки начали себя очень уж нагло вести. Арестовали мы тех, что членов Совета убили, так нас целая толпа обступила, угрожать начала. Едва утихомирили.
Отряд быстро выстроился в походную колонну и двинулся по пыльной дороге на Барнаул. Уже на окраине деревни его догнала группа плотниковских жителей. Коренастый, белобрысый парень, возглавлявший группу, заявил:
— С вами пойдём. Беляки нам не с руки.
Первый привал сделали в селе Батурово. Послав Ивана Шаболина в Шелаболиху задержать пароходы с красногвардейцами, Громов направился в местный Совет. Его встретил председатель, худой, с красными от бессонницы глазами, человек. Громов рассказал ему о захвате Камня белыми и попросил нарядить лошадей до Шелаболихи.
— Не дадут, — мрачно ответил батуровский предедатель. — Село-то кулацкое…
— Надо взять.
— Попробую, — неуверенно пообещал председатель и, оставив Громова, направился к сборне.
Прошло с полчаса, а батуровский председатель не возвращался. Игнат Владимирович не вытерпел и с группой конников двинулся в центр села. На площади шум, крики, ругань. Доносятся голоса:
— Не дадим большевикам лошадей!
— Не да-а-вать!..
Председатель Батуровского Совета стоит на высоком крыльце церквушки и пытается что-то сказать, но его никто не слушает.
Красногвардейцы, подъехав к толпе, спешились. Шум сразу же смолк. Вперёд протиснулся крепкий, небольшого роста мужик с аккуратно расчёсанной курчавой бородой и хитрыми глазками, прячущимися под лохматыми бровями. Окинув Громова с головы до ног быстрым взглядом, спросил:
— А чего, паря, в чём дело?
Игнат Владимирович, сдерживая ярость, проговорил:
— Да вот приказ советской власти не желаете выполнять, так думаем за неподчинение кое-кого арестовать.
Мужик усмехнулся и как ни в чём не бывало заметил:
— Так ты, паря, давно бы так сказал, а нам и невдомёк, что это приказ советской власти. Мы ведь неграмотные…
Не прошло и двадцати минут, как на площади собралось около десятка подвод — больше, чем требовалось.
До Шелаболихи отряд добрался без происшествий…
Шелаболиха — большое кулацко-торговое село. Центральные улицы застроены крестовыми просторными домами с резными карнизами и наличниками. Зато на заречной стороне, где живёт беднота, домишки маленькие, вросшие в землю.
По обе стороны главной улицы, как по линейке, выстроились жители, поглядывая на въезд в село.
— С почётом встречают, — заметил красногвардеец, едущий на первой подводе.
— Как бы от этого почёта не пришлось кровью харкать, — проговорил сердито другой, заряжая винтовку.
Едва подводы втянулись в улицу, стоящие до этого с самым безмятежным видом мужики кинулись к лошадям, хватая их под уздцы. Передняя пара, испугавшись, поднялась на дыбы, отбросив в сторону двух здоровенных парней, и помчалась вдоль улицы.
«Видно, из Батурово сюда сообщили о приходе отряда, кулачьё и решило с нами расправиться», — подумал Громов и, хотя знал, что в отряде ни одного пулемёта нет, скомандовал:
— Пулемёты, к бою!
Красногвардейцы дали залп из винтовок в воздух, и нападавшие разбежались.
Подводы остановились на площади. Появился Изан Шаболин.
— Плохи дела, Игнат Владимирович, — говорит он. — «Крестьянин» уже ушёл на Барнаул, а «Лейтенанта Шмидта» нет… — Шаболин помолчал, тихо добавил: — И не будет. Капитан сволочью оказался, выбросил в условленном месте пароход на берег, а там его уже белогвардейцы ждали. Красногвардейцев постреляли, членов Совета арестовали. Сколько хороших людей погибло…
Иван сдёрнул с головы фуражку. То же делают Громов, красногвардейцы. Печальная тишина устанавливается на площади…
Громов идёт на телеграф и вызывает Барнаул, дядю Васю.
— Передай Главному штабу, чтобы выслали нам навстречу подводы и продукты, — просит Громов.
— Передам, — отвечает дядя Вася, — только быстрее двигайтесь вперёд, иначе вас могут отрезать беляки.
Под вечер отряд прибыл в село Шахи, а ночью сюда барнаульский красногвардеец Молчанов и возчик татарин Хайруллин доставили обоз с продуктами и сообщили, что в Барнауле спокойно.
Утром, лишь только занялась заря, отряд двинулся дальше, выслав вперёд разведку. Не проехал он и двух вёрст от Малых Шах, как разведчики привели большую толпу обросших, одетых в рваную, грязную одежду людей. У многих головы были повязаны платками в виде тюрбанов.
— Нехристей поймали, — доложил старший разведчик.
— Каких?
— Сам чёрт не разберёт. Ничего не говорят. Наверное, пленные турки.
— Что в Барнауле? — спрашивает Громов у ближнего пленного.
Молчание.
— Не понимаешь, что ли?
Турок мотает головой.
— А ну поболтай-ка по-своему, — предлагает Громов красногвардейцу-татарину. — Язык-то у вас, наверное, одинаковый, одному аллаху молитесь.
Татарин, размахивая руками, долго старается что-то растолковать турку, наконец, сердито ворчит:
— У, шайтан! Ничего не понимает.
— А ты его прикладом, сразу поймёт, — замечает один из красногвардейцев.
Хайруллин не заставляет себя ждать и замахивается винтовкой. И вдруг — о, чудо! — турок заговорил:
— Пленные мы, лагерь бешали, — и он махнул в сторону Барнаула. — Там война, думали, стрелять нас будут.
— Война? — удивлённо переспрашивает Громов.
— Война, война, — кивает головой турок.
Сообщение турка озадачило Игната Громова. После долгого молчания он, наконец, спрашивает Ивана Шаболина:
— Что будем делать?
— Положеньице… Куда ни кинь — везде клин. Назад ходу нет, идти — так уж вперёд. Может, турки напутали.
Решили ехать дальше. Версты через две-три встретился крестьянский обоз. Громов останавливает первую подводу.
— Что в Барнауле?.. Кто кого бьёт? — спрашивает он у соскочившего с телеги бородатого мужика в новом армяке из верблюжьей шерсти. Мужик долго разминает затёкшие ноги.
— А вы кто будете?
— Мы-то? — переспрашивает Громов, соображая, что ему ответить. — Мы-то солдаты Временного правительства.
— А не врёшь?
— Не видишь, что ли?
— Свои, значит, — благообразное лицо мужика расплывается в улыбке. Он сплёвывает на дорогу, растирает каблуком и довольный продолжает: — Мать их так, в Барнауле большевиков побили.
— Ну да? — притворно удивляется Громов.
— Вот те крест, — божится мужик. — Наши в городе поднялись и всех побили.
«Эх, кулачья твоя душа! — думает про себя Громов. — Пристрелить бы тебя, да нельзя — себя выдашь. Уйдёт обоз дальше, возчики карателям об отряде расскажут». — И он тоже осеняет себя крестом, говорит:
— Ну, слава богу!.. Туда им и дорога.
Обоз уходит, а отряд ещё долго совещается, решая, куда двигаться. Одни предлагают повернуть назад, другие — небольшими группами разойтись по деревням, третьи — продолжать путь. После долгих споров было решено идти на Барнаул, ударить по вокзалу, захватить эшелон и ехать на Семипалатинск, там ещё должна держаться советская власть.
К Барнаулу красногвардейцы подошли около полуночи. Залегли у одинокого домика с покосившейся крышей, приютившегося около оврага.
Стоит мёртвая тишина, но всем кажется, что она обманчива. Бывшего водника из Барнаульского затона Петрова Иван Шаболин отправил в разведку.
Прошло с полчаса. Тишина ничем не нарушается, лишь изредка доносятся из района вокзала глухие гудки «кукушки». И вдруг раздаётся пулемётная очередь. Но она такая короткая, что кажется, будто ночной сторож спросонья крутанул деревянную трещотку.
И снова тихо. Наконец появляется Петров. Его окружают, нетерпеливо расспрашивают, что делается в городе.
— Плохи дела, — едва переводя дыхание отвечает Петров. — Говорят, наши отступили за Барнаулку[5].
— Что предпримем? — спрашивает Громов у собравшихся возле Петрова красногвардейцев.
— Ударим по вокзалу. Выхода больше нет. Захватим состав и… в Семипалатинск.
Отряд раскинулся в цепь и перебежками двинулся к монастырю, направляясь на вокзал. В городе снова вспыхнула стрельба: стучал пулемёт, доносились редкие винтовочные залпы, одинокие ружейные хлопки.
У монастыря красногвардейцы задержали пожилого рябоватого человека в шинели без погон, с винтовкой и привели к Громову.
— Кто такой? — приступил к допросу Игнат Владимирович.
— А вы кто? — смело ответил вопросом на вопрос солдат.
— Тебе каких надо?
— Мне-то?.. Своих.
— А какие свои?
