— Папа, я буду офицером?
— Всенепременно.
— А если, папа, я не хочу офицером!
— Нельзя, брат. Все Саблины были офицерами. Что штатские?! Штатские и не люди даже» (Краснов П. Н. От Двуглавого Орда к красному знамени. Кн. 1. Екатеринбург, 1994. С. 219).
Нельзя сказать, что предки, носившие офицерские чины, были отличительной особенностью гвардии или, более того, гвардейской кавалерии (хотя очень часто главные герои красновских произведений именно они, что и неудивительно, ведь именно в гвардейской кавалерии прослужил большую часть своей жизни сам автор):
«Козлов был самым обыкновенным пехотным офицером. Он родился в казарме, в глухом польском местечке, где отец его командовал ротой. Вероятно, и отец его также родился от ротного командира и также или в казарме, или в военном поселении. Козлов как-то этим вопросом не задавался. Их фамилия была незадачливая — дальше майорского чина не шли. Бабушка рассказывала Козлову, что их предок при Петре Великом тоже был капитаном, командовал ротой и убит под Нарвой. Прадед в майорском чине погиб в Лейпцигском бою, дед долго командовал ротою и на старости лет устроился смотрителем госпиталя. Отец умер капитаном, простудившись на зимних маневрах. Детство Козлова была казарма, потом кадетский корпус — та же казарма, потом Павловское училище — опять казарма и, наконец, Зарайским полк — казарма. Весь мир для него от рождения и навсегда замкнулся в казарме и в ее интересах: хорошо упревшей, рассыпчатой каше, жирных щах, мясной порции в 20 золотников не меньше, прицельных станках, нежной любви к винтовке, благоговении на стрельбище, церемониальном марше и штыковом бое. Мимо неслась грозная суетливая жизнь» (Краснов П. Н. От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 1. Екатеринбург, 1994. С. 545).
Из романов Петра Николаевича можно узнать то, что не найдешь ни в одном документе, что просто не фиксировалось, как, например, неписаные нормы поведения или же «изыски» увольняемых в запас казаков. Много таких эпизодов в романе «Домой!», где описывается родной полк П. Н. Краснова — Лейб-Гвардии Атаманский.
«— Идти к командиру не советую, — строго и серьезно сказал адъютант. — Что ты думаешь — адъютант тебе не друг?.. Не товарищ? Я отлично понимал, что льгота и станица — это не для тебя, но командир был непреклонен в своем решении, и, когда я ему сказал, что ты будешь проситься, он мне сказал: «скажите Кольцову — «чим ховаться — вин рекомендоваться». Загнул загадку.
— Но, постой. Я ничего-таки не понимаю. Чим бы ховаться?.. ховаться?.. Ведь это- прятаться?..
— Да, милый мой — прятаться. Уже, не напроказничал ли ты чего-нибудь и мне не сказал, вот и приходится расплачиваться.
— О, нет… Это невозможно…
И вдруг румянец стал покрывать щеки Кольцова, он отошел в угол, где стояло пианино, и сел за него.
— Ничего не понимаю, — тихо сказал он. — Ничего я такого не делал.
Он стал наигрывать на пианино какую-то грустную мелодию.
— Скажи мне, Алексей Ипполитович, Акимыч (командир полка. — А. М.) холостой?..
— Ты это не хуже моего знаешь.
— Но у него там есть?.. Понимаешь?.. какая-нибудь?..
— Хорунжий Кольцов, ваши вопросы неуместны. Семейная жизнь командира полка не касается господ офицеров» (Краснов П. Н. Домой! (На льготе). Рига, 1936. С. 55–56).
Как иначе можно увидеть ту грань, которая отделяла дружеское общение товарищей по полку от официального тона старшего — младшего? Как узнать, что могло вмиг превратить «милейшего Алексей Ипполитовича» в «господина подъесаула»?
Ярко нарисована Красновым картина отъезда на Дон отслуживших гвардейских казаков:
«Замелькали двутавровые балки «Американского» моста через Обводной канал и вдруг из каждого вагона фейерверком полетели в темные воды канала цветные казачьи фуражки.
У Кольцова от негодования задрожала нижняя челюсть. Каждый год видел он это и каждый год долго не мог прийти в себя от возмущения. Полковые фуражки, часть того мундира, который был свят для него, хорунжего Кольцова!.. «И так просто бросить!.. Быть может, с проклятием бросить!.. Да что же это за люди, или все наше учение стерто, как мел с доски, и ничего святого нет у этих людей и нет той любви к полку и ко всему тому, что связано с полком!.. Да как же это можно так? Что подумают те, кто случайно увидит или узнает про это!.. Казаки не любят своего полка!»
Кольцов подошел к Дронову.
— Павел Александрович… Ты видишь, что казаки делают… Ты видишь? — в голосе Кольцова задрожали слезы. — Полковые фуражки… Они ненавидят службу!.. Полк!..
Дронов спокойно пожал плечами.
— Ничего подобного… Это традиция! Как и многие традиции — глупая традиция. Кто ее завел, когда, — не знаю, не умею тебе сказать. Но для них она свята. Это последнее прости полку и здравствуй Тихому Дону… Поверь мне и дома, в праздник, с какою гордостью каждый из них наденет свой полковой мундир и свою цветную фуражку. Их надо понять… Они не меньше нашего любят свой полк и гордятся им» (Краснов П. Н. Домой! (На льготе). Рига, 1936. С. 65–66).
Выбрасывая форменные фуражки, казаки везли с собой на Дон мундиры, соответствовавшие их представлениям о красоте:
«Лагутин рылся в своем громадном, обитом жестью с «морозами» сундуке. Он достал оттуда фуражку.
Что это была за фуражка!.. По всем швам, по донышку, по краям околыша и по четырем швам тульи она была прошита широким, пестрым, бело-желто-черным шнуром, так называемым «вольноопределяющимся». Околыш был узкий, козырек крошечный, тулья громадная. Это был верх безвкусия и безобразия. Лагутин надел фуражку на себя — его красивое лицо стало ужасным, напомнило Кольцову клоуна в цирке.
— Лагутин… Скинь эту гадость! — крикнул Кольцов, — это же карикатура, а не фуражка. <…>
Лагутин достал из сундука куртку сине-серого офицерского сукна на беличьем меху. На ней были фантастические погоны, подобные юнкерским, обшитые позументом, и вся она, как и фуражка, была расшита «вольноопределяющимся» шнуром. <…>
— Самый станичный вкус, ваше благородие. Там, как наши бабочки такое увидят, аж сомлеют от одного вида» (Краснов П. Н. Домой! (На льготе). Рига, 1936. С. 46 — 47; 47–48).
Естественно, такого ни в одном официальном отчете не найдешь.
Крупнейшим трудом Петра Николаевича стал цикл «историко-бытовых», как обозначил их автор, — романов «От Двуглавого Орла к красному знамени», «Опавшие листья», «Понять — простить» и, публикующийся в данном издании, «Единая-Неделимая». Все четыре романа вполне самостоятельны, но имеют и много общего, помимо некоторых героев, которые проходят через несколько романов (в «Единой-Неделимой», в частности, появляется семья флигель-адъютанта полковника Саблина — главного героя крупнейшего романа Краснова «От Двуглавого Орла к красному знамени»). Всю же серию романов связывает, по словам самого Петра Николаевича, «единство времени — последняя историческая эпоха Императорской России, война и смута, единство места — С.-Петербург и Юг России, и единство быта — Русский военный и мирный быт».
В хронологической последовательности описываемого периода первым идет роман «Опавшие листья», охватывающий своим повествованием 80-е гг. XIX века. В центре событий романа — интеллигентная семья Кусковых и семья бедного чиновника Лисенко. Те же семьи, но на этот раз уже в лице их более молодых представителей, появляются и в романе «Понять — простить», где повествование начинается уже в годы российской смуты и захватывает первые годы эмиграции.
Роман «От Двуглавого Орла к красному знамени» охватывает период с середины 1890-х гг. до Гражданской войны. В центре повествования — судьба гвардейского офицера Саблина, с которым читатель «проживает» его жизненный и служебный путь от корнета до генерала. Роман полон замечательных описаний жизни и быта Императорской Российской Армии в последние годы ее существования. Кадровый офицер П. Н. Краснов с глубоким пониманием показывает те изменения, которые произошли в России и особенно в офицерской среде в ходе Первой мировой войны. С болью в душе он констатирует, что вещи, немыслимые для человека в золотых погонах три года назад, стали обычными и нормальными для прапорщиков военного времени, которые, приобретая офицерские знаки отличия, так и не могли стать настоящими офицерами.
Роман был очень популярен в среде русской военной эмиграции. Показателем этого может служить хотя бы то, что один из военных писателей Русского Зарубежья, штабс-капитан 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка К. С. Попов, выпустил в Париже в 1934 г. критическое сравнение двух, на первый взгляд, совершенно несравнимых произведений русской литературы — «"Война и мир» и «От Двуглавого Орла к красному знамени» (В свете наших дней)». Причем в описании военного быта и батальных сцен первенство безоговорочно признается за Красновым. Графу же Льву Николаевичу, с его пропагандируемым еще в классических гимназиях «образом русского солдата Платона Каратаева», по мнению современников-военных и меткому выражению К. С. Попова «Платон… удался, а солдат не получился».
