Семёнову пришлось подчиниться, и, признавая свою капитуляцию, он откинул одеяло. Как выяснилось, старушка была права, Семёнов действительно спал весь день в гимнастёрке. И всё же, пытаясь воззвать к совести старушки, он спросил:
– Вы что, подглядывали за мной?
– Что ты, что ты, да я просто мельком взглянула, гляжу – спит. Гляжу, гляжу – спит. А вот раз – и проснулся. Хорошо, я рядышком проходила, так бы пропустила, ты бы и усвистел, солдатик. Ну так чего? – Марья Иосифовна уставилась на Виктора своими бездонными светлыми глазами.
– Чего-чего? – переспросил Семёнов, хотя предмет разговора был ему давно известен.
– Ну… чего? Всего восемнадцать копеек, а вкусное, м-м-м! – Марья Иосифовна смотрела на упрямого дачника, изображая чувство невероятного блаженства.
– Марья Иосифовна, да не нужно мне ваше молоко! Я каждый день его пью в столовой! Я вам уж сто раз говорил. Молоко мне не нужно!
Старушка замахала руками, будто отгоняя слова красноармейца:
– Да что там в столовой, солдатик? Да что там в столовой? Всё уж кипячёное, сто раз перекипячённое, в ступе толчённое, в воде моченное. Лучше ты парного выпей глоток с утренней зари. Это ж на весь день тебе сила будет!
– Марья Иосифовна…
– …а молочко у меня сладкое, Пеструшка – коровка ведёрная, мощная, только на клеверах. А зимой – на сене. Первый сорт молочко!
Виктор, преодолев отупение вечернего пробуждения, сел на диване.
– Марья Иосифовна. Я вам уже много раз говорил, что не люблю молоко. Ни парное, ни кипячёное, ни замороженное.
– А потому что ты, солдатик, настоящего парного не пил никогда. Хочешь, я тебе сперва так буду носить, ну недельку там, а потом, если понравится, договоримся?
Почему у Марьи Иосифовны обреталась в частном владении корова племенного завода, не знал никто. Марья Иосифовна жила не в Вершках, она, сколько себя помнила, обитала в Козодоеве – старой деревне за рекой. Марье Иосифовне было 67 лет. Крепостного права она не застала, но при случае могла поделиться красочными воспоминаниями. Случай однажды представился, и её рассказ (вместе с фото) появился на первой полосе «Крестьянской газеты».
После этого она стала местной достопримечательностью, и её никто не трогал. Умение вовремя уловить момент не раз выручало Марью Иосифовну: при ней шли войны, случались революции, происходили продразвёрстка, нэп, коллективизация, но всё это проходило как-то «мимо» Марьи Иосифовны. Самым дальним местом, до которого она добиралась из Козодоева, были Вершки. Это около семи километров. А ещё Марья Иосифовна была вдовой.
Муж Марьи Иосифовны считался без вести пропавшим на полях сражений Империалистической войны. Злые козодоевские языки поговаривали, что эта война и послужила причиной появления волшебной коровы, но наверняка, как было уже сказано, не знал никто. Из того, что её муж, как считалось, погиб в борьбе с германцами, можно было бы сделать вывод, что он-то оказался дальше Вершков, как минимум в Москве. Но на этом он не остановился.
Так уж вышло, что муж Марьи Иосифовны был зачислен в экспедиционный корпус для отправки на Западный фронт в помощь французскому правительству. Муж Марьи Иосифовны после Москвы видел и Самару, Уфу, Красноярск, и далее – на Восток, в составе экспедиционного корпуса, – Иркутск, Верхнеудинск. Затем он близко столкнулся с иностранцами в Харбине, поглядел на бескрайние морские просторы (впервые в жизни) в Дайрене, чуть вместе со всей ротой не отравился до смерти в Сайгоне. Катался на живых слонах на Цейлоне, помирал от жары в Адене, ждал очереди для французских транспортников перед Суэцким каналом и наконец вступил на землю в знаменитом Марселе, где подхватил гонорею от портовой проститутки Жаклин.
После этого корпус был переброшен на фронт, но муж Марьи Иосифовны ни разу не ходил в атаку (до него не дошла строевая очередь, так как он попал в госпиталь) и уже через несколько месяцев был снова переброшен в Грецию. Там ему воевать тоже не пришлось, потому что как раз к тому времени, как полк перебросили в Грецию, пандемический характер приобрели братания между солдатами Антанты и Четверного союза, офицеры не знали, как с этим бороться, а мужу Марьи Иосифовны очень нравилось обниматься с болгарскими братушками.
Он говорил, что понимает, «чего они там несут». Через восемь месяцев он и ещё с десяток солдат дезертировали. Больше их никто не видел. Интересный факт: в тот момент, когда Марья Иосифовна уговаривала Виктора покупать у неё по утрам молоко, её муж в Амстердаме наивыгоднейшим для себя образом сбывал поддельные гульдены в крупных суммах небольшой группе американских поэтов, окончательно решившихся перебраться в Европу. Русский к тому моменту он почти забыл.
– Не буду, Марья Иосифовна, и не просите!
– Ну, солдатик, да ты же попробуй только…
– Марья Иосифовна! – Виктор встал. – Послушайте, я слышал, на этой неделе прибывает много дачников в Вершки. Может быть, к ним обратитесь? Городские из Москвы очень любят парное молоко. Я-то в деревне вырос.
– Ой ли? – Взгляд Марьи Иосифовны был более чем недоверчив. Она не верила ни тому, что никак не хотевший покупать молоко Семёнов из деревни, ни особенно тому, что скоро у неё появятся потенциальные покупатели.
– Точно-точно. И если сегодня-завтра никто из Москвы не приедет, я сам куплю у вас молоко!
Семёнов рисковал, делая такие опрометчивые заявления, но рекламная кампания (точнее, атака) старушки становилась невыносимой.
Ликующим взглядом Марья Иосифовна посмотрела на красноармейца:
– Вот это правильно, солдатик! Молодец!
Счастливая обладательница коровы слегка поклонилась и быстро ретировалась. «На станцию», – подумал Виктор, и, конечно, был прав. Он опять остался один.
Он провёл рукой по лицу, почувствовал грубую двухдневную щетину и пошёл бриться. Бритва его, как всегда, была уже наточена. Когда Семёнов вышел из дома, было уже пять часов, но голова проходить не собиралась. Чтобы как-то размять мышцы, он решил прогуляться по территории товарищества. Он потянулся на крылечке (весьма условном) собственной дачи и спустился в проулок. Боль в голове заставила его обещать, что он будет пытаться выдерживать режим. Неужели армейская дисциплина ничему его не научила?
Разыгрывалась самая настоящая драма
Разыгрывалась самая настоящая драма. Когда капитан выходил в чёрных юфтевых сапогах на центральную Соломенную улицу Вершков, в этот самый момент в домике номер 4 по той же улице разворачивалась даже не драма, а самая настоящая трагедия…
Надо сразу заметить, что Кудасову сложно было назвать темпераментной женщиной. Ольга Дмитриевна была одной из тех женщин, про которую говорят «сделала себя сама». Она происходила из самых низов общества (прямо совсем из самых низов, говорили, её мать отдавалась за еду при старом режиме, но, скорее всего, нагло врали). Кроме того, Ольга Дмитриевна была замужем в третий раз. Когда Ольга Дмитриевна овдовела во второй раз, её будущий тогда ещё ей незнакомый муж Лёша был обычным алкоголиком. Ни от первого брака (с бедным почтарём из Пскова, ещё при Керенском), ни от второго (со смазливым, но образованным нэпманом) детей у неё не было. Оба её мужа умерли. Первый от тифа, второй – от чрезмерного увлечения наркотиками, которые доставались ему как-то на удивление легко. С таким реноме выйти замуж третий раз само по себе было бы удивительным достижением для, давайте честно признаемся, далеко не самой красивой женщины тридцати пяти лет. Но Кудасовой (к тому времени уже довольно успешному педагогу в Москве) удалось не только это. Ольга Дмитриевна поступила так, как поступают бедные старушки на рынках, у которых нет денег на то, чтобы сходить в отдел гастрономии универсального магазина. Ольга Дмитриевна Кудасова, без пяти минут доктор педагогических наук, взяла «лежалый» товар.
Товаром был Лёша. Его фамилия и отчество перестали что-то значить довольно давно и довольно естественно. Как уже было сказано, Лёша был алкоголиком. Не по диплому, но по жизни и призванию. До того как встретить свою первую и последнюю любовь – Ольгу Дмитриевну, – с настоящим и искренним чувством Лёша делал только одно дело на Земле – пил. Лёша пил каждый раз так, как боги вкушали амброзию, причём уровень прикрытости его далеко не аполлоновского тела зачастую был таким же.
Очевидно, что Лёша был холостяком. Но его это никогда не беспокоило. Его бы не беспокоило это ещё столько же лет, если бы не Ольга Дмитриевна. История их знакомства – это просьба поискать залежавшийся пятачок в рюмочной, куда Ольга Дмитриевна пришла пропустить стаканчик через сорок суток после похорон второго мужа. История пошлая, некрасивая и, в общем, весьма похабная, так что мы не будем её тут приводить. Скажем только, что наутро стыдно было обоим. Хотя Лёше чуть поменьше, конечно. Конечно, он же мужчина. Во всяком случае, он таковым сейчас себя считал.
