– Как к вам относились арестованные вместе с вами генералы Корнилов, Деникин, Марков? – спросил Судоплатов.
«А вот этот вопрос из сегодняшнего дня, – подумал Суровцев. – Думай, думай, – понукал он себя. – Что? Что за этим вопросом кроется?» Он отметил, что из троих в живых сейчас только генерал Деникин. Он где-то в эмиграции. Также чекист почему-то не спросил о генералах Романовском и Лукомском, которые до последнего дня перед побегом находились в Быхове. Он приказал себе запомнить эту деталь и, поняв, что его откровенность делает свое дело и располагает к нему, продолжал:
– Ко мне они относились по-отечески, даже с некоторой нежностью. Некоторым из них по возрасту я в сыновья годился. Не знаю, известно ли вам то, что я начал военную карьеру восьмилетним ребенком?
– Каким образом? – удивился Судоплатов.
– Я из военного рода. Все предки и по русской, и по немецкой линии были военные. Родители мои умерли рано, а воспитывавшие меня тетушки посчитали, что женское воспитание пагубно сказывается на моем юном характере, даже уродует его. Ребенком я был весьма своенравным. Из кадетского корпуса вышел в пятнадцать лет. В корпусе и в училище за выказанные способности мне было позволено сдавать экзамены экстерном. А в двадцать один год закончил академию. Это легендарный факт. Если среди нынешних ваших военных еще остались выпускники царской Академии Генерального штаба, то они подтвердят, что я был самым молодым выпускником академии за все время ее существования. И закончил я ее с отличием, – гордо произнес Суровцев, сразу же напомнив Судоплатову, что он из «бывших».
– Вы лично были знакомы с маршалом Шапошниковым?
Мирк невольно вздрогнул. Вопрос был слишком неожиданным. Ему пришлось признать, что за последние годы власть сумела воспитать грамотные кадры органов безопасности. Допрос велся мастерски. Он взял на заметку и этот вопрос. Но теперь, беря тайм-аут, спросил сам:
– Уж не хотите ли вы почерпнуть у меня сведения, порочащие красного маршала? И потом, почему вы спросили «был знаком»? Что-то случилось с Борисом Михайловичем?
Ритм допроса, казалось, был сломан. И теперь, когда чекист должен будет пуститься в уточнения, появится время еще раз задуматься о том, что от него хотят в этот раз. А ведь что-то им нужно, о чем прямо говорить они не желают. Нет. Судоплатов оказался человеком опытным. Он не только не сбился, но и стал набирать обороты в ведении допроса, правда, выказав на этот раз крайне серьезный интерес к Суровцеву со стороны НКВД:
– Мы спросили Шапошникова о вас. Он вас, оказывается, помнит. А вы?
– Я был с ним знаком как с командиром Мингрельского полка на Юго-Западном фронте во время германской войны.
– У вас замечательная память.
– Сам удивляюсь, как до сих пор не выколотили при допросах.
– Чем сейчас занимается маршал Шапошников, вы знаете?
Здесь осторожничать не приходилось, и без всякого напряжения Мирк признался:
– Только то, что писали в газетах до моего ареста.
– Маршал Шапошников охарактеризовал вас как блестящего офицера. Искренне пожалел, что вы были по другую сторону баррикад. Вы, оказывается, владеете почти всеми европейскими языками...
«Чего же он от меня хочет? – продолжал гадать арестованный. – Сдается мне, и сам ты иностранными языками владеешь. Сначала вопрос о Деникине, теперь вот о Шапошникове». Кстати, именно Шапошников вполне мог просветить чекистов о некоторых фактах его биографии. Во время Гражданской войны по обеим сторонам фронта кадровые военные очень ревниво и тщательно отслеживали судьбы своих коллег и сослуживцев по царской армии. И не раз можно было слышать проклятия и ругань от бывшего гвардейца-семеновца, дерущегося с красными, в адрес бывшего сослуживца, в прошлом поручика того же полка, а теперь красного командарма Михаила Тухачевского: «Чтоб он сдох, христопродавец!» По другую сторону фронта также не скупились на крепкие выражения. «Я этого фон Дергольца еще по германской знал. Таких скотов еще поискать надо», – говорил какой-нибудь красный военспец о своем бывшем сослуживце. Тут Суровцев неожиданно для себя вспомнил, что барон фон Дергольц был одно время непосредственным начальником нынешнего советского генерала Жукова, чья звезда так головокружительно взошла в последние годы. Смешно, но и с Жуковым сводила его военная судьба. Незадолго до ареста в кинотеатре перед фильмом он смотрел кинохронику. Была такая практика в советское время: перед самим фильмом обязательно показывали фильм документальный. Так их называли. И вдруг с экрана на него взглянул Георгий Жуков, которого он сам лично представлял к Георгиевскому кресту за захват в плен немецкого полковника. На момент выхода фильма на экраны Егор Жуков командовал ни много ни мало военным округом. Сказать кому – не поверят. Но этого говорить он никому не собирался. И без того хватало проблем. Да и сам этот факт только повод лишний раз сказать, что «мир тесен».
– А генерал Степанов Александр Николаевич так же по-отечески, как Корнилов и Деникин, относился к вам? – резко и неожиданно спросил чекист. – Отвечать быстро! Когда в последний раз вы виделись и говорили со Степановым?
– Осенью 1917 года.
– Выполняли ли вы особые поручения Степанова?
– Да.
– Почему вы не сказали ничего этого следователям?
– Их интересовало только золото Колчака.
– Это Степанов посоветовал вам на время войны избавиться от немецкой составляющей вашей фамилии?
– Да.
– Почему Степанов не перешел на сторону советской власти, как другие генералы контрразведки?
– Не знаю.
– В Белом движении он участвовал?
– Я этого не знаю.
– Нет, знаете! – почти крикнул Судоплатов.
– Не знаю.
– Где теперь находится бывший генерал Степанов?
– Мне это неизвестно.
После таких перемен в манере ведения допроса обычно следовало избиение допрашиваемого. Оба об этом знали.
– Встать!
Суровцев, морщась от боли, с усилием встал на избитые ноги. И опять боль в ногах отозвалась во всем измученном теле. Судоплатов кнопкой электрического звонка на столе вызвал дежурного по изолятору. Тот сразу же вошел вместе с надзирателем.
– Увести, – приказал Судоплатов.
Арестованного увели. Судоплатов несколько раз пощелкал выключателем мраморной настольной лампы. Встал. Прошелся по камере-кабинету. Сел в кресло. Его начинал тяготить тяжелый запах тюрьмы. После таких визитов уже дома его жена Эмма, морща милый носик, как правило, с укором говорила: «Павел, от тебя опять пахнет козлятиной». Захотелось скорее выйти на свежий воздух, под яркое мартовское солнце. К тому же здесь, в атмосфере тюрьмы, трудно собраться с мыслями, а ему нужно было хорошо подумать. Он положил папку с делом Суровцева в портфель и, оставив его на столе, захватив по пути пальто с вешалки, быстро вышел.
Как он и предполагал, дежурный с его портфелем в руках вышел на тюремный двор несколько минут спустя.
– Товарищ комиссар госбезопасности, ваш портфель...
Точно не слыша его, щурясь от яркого солнца, Судоплатов всей грудью с наслаждением вдыхал какую-то, так показалось, арбузную свежесть весны. Насыщенный влагой воздух точил ноздреватый снег. Прохлада в сочетании с влажностью и ярким солнцем была изумительна. А с крыш уже не капало. Казалось, вот-вот потекут целые потоки талой воды.
– А снег с крыши вы сами не догадаетесь сбросить? – указал он дежурному.
Дежурный сам об этом думал, но рассудил, что это дело начальника изолятора, а никак не его. «Пусть думает, кто будет сбрасывать снег с крыши. Хорошо в обычной тюрьме. Там зэки все делают. А здесь заработки хоть и большие, а вечно под страхом ходишь. Да что говорить, когда дерьмо приходится самим за заключенными выносить», – с досадой закончил свои размышления дежурный.
– Арестованного я забираю. К вечеру помыть, побрить, переодеть. Если есть вши – вывести, – отдавал распоряжения майор госбезопасности.
– А как с документами?
– Оформите его на меня. Необходимые документы у вас будут.
Не склонный к проявлению барства Судоплатов все же не взял у дежурного свой портфель, заставив сопровождать себя до машины. Однажды Берия с чисто кавказской откровенностью, но с уважением и любовью к чисто русским речевым оборотам сделал ему замечание по этому поводу: «Подчиненный должен не только знать. Он должен всегда чувствовать, что он никто и звать его никак. – И со смехом добавил: – Но тебя, дорогой, это не касается!» Дежурный по изолятору в очередной раз почувствовал именно то, о чем любил говорить Берия. Его, дежурного, как никого другого, это касалось. Опыт подсказывал, что его в самое ближайшее время это коснется, если уже не коснулось следователя, который вел допросы. А также, наверное, и «молотобойца». Что-то сделали не так, если сам заместитель Берии приезжал и вот теперь забирает заключенного на Лубянку.
