конец, женщина завыла, но ее мужа уже повалили на какую-то скамью, которую вытащили из хижины, стоявшей рядом. Два дюжих дружинника перетянули ему горло собственным платком и держали, пока он не прекратил сучить ногами. Мокрое пятно на штанах умирающего вызвало брезгливую усмешку отца, который не отводил взгляда от жуткого зрелища.
Тело Храмна бросили в хижину, и туда же затолкали орущую от ужаса женщину с детьми. Дверь подперли той же скамьей, а стены забросали валежником.
— Огня! — заорал король.
В хижину полетели факелы, и она вспыхнула с веселым треском, который заглушили истошные вопли сгорающих заживо. Вскоре все было кончено. Король плюнул на пепелище и поехал в свой шатер. Им еще предстояло ограбить эти земли. Воинам нужна добыча, их мало волнуют семейные разборки в королевской семье.
— Ты понял, брат, зачем отец все это устроил? — кони Сигиберта и Гунтрамна шли рядом, стремя в стремя. Эти двое были самыми разумными в семье, и, если так можно было сказать про кого-то из Меровингов, самыми человечными. По крайней мере, они никого не убивали из-за пьяной прихоти, не грабили церкви и не насиловали с дружками дочерей сенаторов. Этим как раз отличался покойный братец Храмн.
— Понял, конечно, — ответил Сигиберт. — Чтобы нам была наука. А то вдруг и мы что-то такое задумываем. Спаси Христос душу нашего непутевого брата!
Оба перекрестились.
— Кстати, ты слышал, какого вепря недавно добыл Хариберт? — спросил Гунтрамн.
— Нет, — заинтересованно заказал брат.
— Говорит, тот был размером с теленка.
— Врет! — убежденно сказал Сигиберт.
— Да он поклялся секирой бога Донара [18]! Сказал, тот вепрь двух кобелей порвал, но он достал его копьем.
— Если Донаром поклялся, не должен соврать, — с сомнением сказал Сигиберт. — Его же тогда молния убьет.
— Спаси нас, святой Мартин, демонов поминаем! Тьфу! Ввел в грех с этим вепрем, — сплюнул Гунтрамн.
— Что ты заёрзал, как монашка под епископом? — удивился Сигиберт. — У тебя половина дружины старым богам жертвы приносят. Один бог — хорошо, а десяток — лучше. Кто-нибудь, да поможет.
— Не говори мне такого, брат, — перекрестился Гунтрамн. — Бог накажет. Кстати, у меня кувшин хорошего вина есть. Помянем нашего бестолкового братца? Мы же теперь его долю поделим, грех за такое не выпить.
— Само собой, — оживился Сигиберт. — Это дело надо отпраздновать. — Выпить он был не дурак, впрочем, как и все германцы.
* * *
Год 6068 от Сотворения Мира (560 год от Р.Х.), Клермон
— Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae. Et in Iesum Christum, Filium eius unicum, Dominum nostrum: qui conceptus de Spiritu Sancto, natus ex Maria Virgine, passus sub Pontio Pilato, crucifixus, mortuus et sepultus: descendit ad inferos; tertia die resurrexit a mortuis: ascendit ad caelos; sedet ad dexteram Dei Patris omnipotentis: inde venturus est iudicare vivos et mortuos. Credo in Spiritum Sanctum, sanctam Ecclesiam catholicam, Sanctorum communionem, remissionem peccatorum, carnis resurrectionem, vitam aeternam. Amen! — Епископ клермонский Каутин взял ножницы в руки и срезал пряди волос с головы юноши Георгия, который с чувством повторял слова пастыря.
— Веруешь ли ты, Георгий, в господа нашего Иисуса Христа и святую троицу?
— Верую! — Георгий перекрестился.
— Отвергаешь ли ересь арианскую и иные с ними?
— Отвергаю!
— Отрекаешься ли ты, сын мой, от этого бренного мира?
— Отрекаюсь, — ответил юноша.
— Готов ли вручить тело и душу свою Господу нашему, Иисусу Христу?
— Готов, отче, — склонил голову Георгий.
— Готов ли ты отринуть самое имя свое, сын мой? — спросил его епископ.
— Готов.
— Нарекаю тебя братом Григорием, и да пребудет с тобой благодать господня, — торжественно сказал Каутин.
Новоиспеченный монах Григорий встал с колен, и перекрестился. На голове его сияла свежевыстриженная тонзура, а глаза налились слезами радости. Тщедушный паренек со слабым здоровьем, он чудом выжил несколько лет назад, когда слег в жестокой лихорадке. Только молитва святому Мартину уберегла его тогда от гибели, в этом он был абсолютно убежден. Георгий Флоренций, так звали его в миру, принадлежал к одному из знатнейших сенаторских родов Галлии. В его предках числился почитаемый церковью мученик Веттий Эпагит, а епископ Галл, причисленный позже к лику святых, приходился ему родным дядей. Старая римская аристократия прочно заняла высшие церковные должности, и множество его родственников становились дьяконами и епископами. Иного пути сохранить богатство и влияние семьи просто не было. Дикие, не знающие законов, короли и герцоги не ведали другой узды, кроме страха. Они боялись либо силы, либо божьего наказания. Галлы считали православных [19] франков куда меньшим злом, чем готов-ариан, а потому страна покорилась им без боя. Но каждый король знал, что епископы в любой момент могли поднять людей на бунт, и потому признавали их власть. Франки были неграмотны почти поголовно, они были воинами, а потому епископские кафедры столетиями находились в руках одних и тех же семей. Впрочем, все меняется, и ходили слухи, что сын короля Хильперик сочиняет стихи на латыни, в корне отличаясь этим от своего звероподобного отца и деда. Хотя, по отзывам, рифма в этих стихах весьма хромала, и сам принц был не менее звероподобен, чем его родня, но и это уже было немало.
Сегодняшний день монах Григорий проведет в своей келье, и посвятит его молитвам. Господь услышал его и приблизил к себе. Он будет служить ему изо всех своих слабых сил. Деньги его не интересуют, у него их предостаточно. Да и суетно все это, деньги, власть… Он не станет уподобляться епископу Каутину. Тот не знал меры в стяжательстве. Он правдами и неправдами захватывал земли, прилегающие к его владениям, не слушая ни стонов, ни жалоб разоряемых им людей.
Григорий сегодняшний день проведет на хлебе и воде, да и ближайшую неделю тоже. Господь узрит его рвение. Ему предстоит служить чтецом в церкви, но он уверен, что чин дьякона не за горами. А если господь будет благосклонен к его усердию, то он станет епископом, как его дед, дядя и множество уважаемых предков. Его семья — одна из самых могущественных в Оверни [20], и одна из самых богатых.
Молитвы шли одна за другой, а Григорий вошел в то состояние, когда, казалось, он оторвался от грешной земли и вознесся в небеса. Он не видел каменных стен, не видел кусочка неба, что ярким пятном затянуло крошечное окошко под потолком. Он был не здесь. К Священному Писанию, что лежало перед ним, он даже не притронулся. Книга сейчас была не нужна ему. Григорий, обладавший удивительной памятью, знал ее почти наизусть. Так же, как знал
