турецкие дворы жестоко враждовали между собой. Троны шахов и султанов переходили из рук в руки. В Персии и Турции ежедневно вспыхивали мятежи, возникали новые независимые княжества… И только армянский народ оставался в бездействии, только он один не думал об освобождении. Это сильно ранило сердце Степаноса, последнего отпрыска рода Шаумянов. Как же это так? Самый угнетенный из всех наций, исстрадавшийся, отверженный армянский народ, словно впал в летаргию. Казалось, в нем умерла мечта о достойной жизни.
И все же молодой князь Степанос не терял надежды. Он верил, что народ нравственно и духовно не мертв, что сердце его еще бьется для великих дел. Нужно только повести, зажечь его. Народ терпеливо несет ярмо рабства, но в удобное время готов сбросить его. Он осторожен и дальновиден. Вот причина его медлительности. Где он чувствует поспешность и непродуманность, там проявляет сдержанность и благоразумие. Сам Степанос не видел в этом ничего хорошего. Его девиз был прост — умереть или жить достойно. Рабское существование было ему ненавистно.
Знал он и то, что народ подобен стаду — кто-то должен вести его за собой. Но кто же? Кто способен возглавить толпу? Он обращался к армянским князьям, но безуспешно. Степанос не знал никого из народных главарей, кто бы сочувствовал его замыслам. А сам он? Что он мог сделать? Народу нужен авторитет. Чтобы воздействовать на него, надо быть человеком с именем. Хотя сам Степанос был далеко не безвестен, но что мог предпринять лишенный владений молодой князь, от фамильных богатств которого остались лишь конь да немного оружия! Провинция Генваз, вотчина его отцов и дедов, перешла в собственность персидского хана. А сам он бродил, бесприютный, по стране, словно рыцарь-авантюрист, и ему давали ночлег только из страха.
Погруженный в свои мысли, Степанос гнал коня по дороге в Ордубад и так задумался, что не замечал дождя, мелкими капельками осыпавшего его. Вечерние сумерки еще не успели спуститься, и впереди можно было различить утопавший в садах Ордубад. Поодаль серебристой лентой вился в ущелье Аракс. На том берегу высокую вершину Кам-Ку окутали темные тучи. Молния рассекла их, вслед за этим послышался сильный грохот. Казалось, небо встряхнули, и дождь сразу перешел в ливень. Тут молодой человек очнулся, отпустил поводья, и конь остановился. Степанос отстегнул привязанную к крупу лошади накидку и старательно завернулся в нее. Впрочем, не столько для того, чтобы согреться, сколько чтобы защитить от дождя оружие. В эту минуту подоспели двое его попутчиков.
— Джумшуд, — обратился князь к одному из них, — ты не знаешь, на какой улице живет тот еврей?
— Знаю, — ответил Джумшуд.
— Ступай вперед, веди нас прямо туда.
Джумшуд выехал вперед, молодой человек последовал за ним; сзади ехал Агаси, другой его слуга.
Ветер усилился, буря становилась все более грозной. Крестьяне в страхе гнали скотину домой. С гор доносились крики пастухов. В тех краях во время сильных дождей случаются ужасные наводнения. Вода уносит не только людей, но и обломки скал, вырванные дождевыми потоками из лона горы.
Князь въехал в Ордубад затемно, улицы пустовали, все ворота были на запоре. Дождь уже несколько утих, но все еще моросил. Пройдя мусульманские кварталы, путники очутились в армянской части города. Евреи здесь занимали отдельную улицу. Джумшуд остановил коня у ворот одного дома, спешился и постучал. Ему долго не открывали. В столь неурочное время хозяин не решался отпереть дверь заезжим людям. Казалось, дом пуст, однако сквозь щели пробивался свет.
— Может, выломать? — предложил Джумшуд.
— Нет, — ответил князь. — Постучи посильнее, пусть откроют.
Изнутри донеслись шарканье ног и тихие голоса.
— Сейчас я сам открою, — сказал Агаси, подвел коня к стене и встал на седло. Стена была довольно высокой, хватаясь за неровности, юноша с кошачьей ловкостью взобрался на крышу дома. Через минуту его голос раздавался уже со двора. Он спорил с хозяином, требуя ключи.
— Эй, вай, не убивай!.. — вдруг послышались горестные вопли хозяина. Видимо, он съел пару оплеух от Агаси.
Наконец отворилась дверь, и на пороге появился старик со свечой в руке. Другой рукой он водил по лицу, словно стирая следы пощечин, и непрестанно ворчал:
— А я и не знал, что приехал ага. Что же ты молчал? Кто посмеет закрыть перед ним дверь? Мой дом — это дом аги… Проклятый, ну и тяжелая у него рука!..
— Говорил я тебе, тысячу раз говорил, — отвечал Агаси, — но ты все не хотел открывать.
— Ну, ну, ничего, — сказал князь, спускаясь с коня. — Гарун хороший, не надо его бить.
— Да, это верно, благослови тебя бог, — произнес Гарун и, обратившись к Агаси, повторил: — Что за тяжелая рука у этого проклятого!
Отведавший пощечин старик стал мягче воска, он сгибался в поклонах, пустив в ход все свое лицемерие. Он сразу повел коней во двор, а гостей пригласил к себе домой, где жил вместе с женой и детьми.
Гарун был единственным в Ордубаде ювелиром, который владел еще и граверным ремеслом. Он был довольно богат, как всякий еврей, имеющий дело с драгоценными камнями и металлами. Неожиданный визит князя, о котором он знал понаслышке, но в лицо не видел, сильно напугал его. Какая нелегкая принесла этого бродячего рыцаря, да еще ночью, когда соседи давно уже спят? Что ему понадобилось? Как бы там ни было, старик был убежден, что ничего хорошего его не ждет.
Лачуга, куда привел своих гостей Гарун, состояла из двух небольших комнат, одна служила кладовой, здесь беспорядочно были свалены друг на друга предметы хозяйства, вторая — спальней, гостиной, кухней и чем угодно.
— Заходите, дорогие гости, — пригласил Гарун, — прошу садиться.
Джумшуд с Агаси остались стоять, а их хозяин обвел глазами помещение в поисках стула. Пол в комнате был ниже уровня двора, и на нем скопилась дождевая вода. Единственным местом, которого не коснулся этот потоп, был сундук хозяйки, принесенный, видно, в приданое из отцовского дома. Князь сел на него. Видя, что они больше не нужны своему господину, Джумшуд с Агаси вышли.
Дождь прекратился. Весеннее небо теперь было ясным, как зеркало, звезды улыбались. Буря утихомирилась, как капризный ребенок, который плачет, шумит, а через минуту успокаивается и снова улыбается.
Джумшуд и Агаси направились к лошадям, привязанным во дворе. Джумшуд поднялся на соседнюю крышу, где высился стог сена, стянул несколько охапок и бросил лошадям. Потом слуги присели на курятник и закурили.
Степанос все еще восседал на сундуке. Гарун сидел на корточках возле стены, не решаясь опуститься на
