А может, Федька уже где-то здесь и наблюдает за событиями. Тогда не миновать Асеньке очередной оплеухи…
Марек обвел взглядом всю эту пестротищу и увидел то, чего видеть вообще не желал, — Димку Осокина с ней. Они сидели в глубине зала, на возвышении, за столиком, и сидели на очень близко поставленных стульях. А за соседними столиками радовалась жизни солидная публика, сытые мужчины и их эксклюзивные женщины. Это было их пространство, здесь встречались знакомцы, здесь назначались встречи.
Осокин ухаживал по всем правилам! Демонстрировал свои достоинства и водил по дорогим кабакам! Сажал в приличное общество, хвастаясь ее благосклонностью не перед своими в конторе, а перед солидными людьми. Увы — не всем дано. Марек, если бы припекло, взял денег у старшего и тоже вывел ее в дорогой кабак, но сам бы в этом кабаке был — не-пришей-кобыле-хвост. Хотя бы потому, что не захотел бы одеться, как эти сытые мужчины.
А в самом деле — неужто настанет день, когда придется покупать пиджак?
Рядом подсела к барной стойке Ксюшка.
— Леш, мне тоже коктейль, можно? — попросила она.
— Нет проблем.
Папик Леша посмотрел на девчонку, склонил голову поочередно направо и налево. Ага, подумал Марек, моложе Аськи, красивее Аськи и корчит из себя меньше! Подали кофе и коктейли, Марек отхлебнул, было чересчур горячо. Аська уже подозвала к себе какого-то лысого папика, или еще не папика, кто их, лысых, разберет, может, ему всего тридцать, как Федьке.
Они шептались — этак многообещающе. Но Аська еще успевала поглядывать по сторонам — не иначе, высматривала Федьку.
Допив кофе, Марек сполз с высокого сиденья. Папик Леша уже вовсю охмурял Ксюшку. Можно было почти незаметно выйти.
У самого выхода из зала он все же обернулся.
Осокин и она совершенно потерялись за толпой.
А вот Аська была видна. Она сидела на высоком барном табурете одна, действительно одна, лысый слинял, и смотрела куда-то в угол. Потом схватила мобилку, что висела в крошечной сумочке через плечо, и попыталась кому-то позвонить. Тот человек не пожелал ответить. И Аська, соскочив с табурета, постояла около двух секунд, приняла какое-то злобное решение и унеслась прямо в толпу.
В вестибюле Марек набрал Федькин номер.
Федька вырубил мобилку.
Выскочила Ксюшка.
— Ты на нее не обижайся, она просто дура! Чего ты, в самом деле? Оставайся! Леша хотел о рекламе поговорить, он новый магазин открывает, ему реклама нужна… там можно крутые бабки срубить…
Вспомнив пустые глаза папика Леши, Марек негромко рассмеялся.
— Хорошая ты, Ксюшка, — сказал он. — Добрая!
И хотя не собирался издеваться, издевка сама выскочила наружу.
Ксюшка ни в чем не виновата, заорал он себе, не наезжай на девчонку, кретин!
Ксюшка же, не слыша этого вопля и даже не поняв издевки, погладила его по плечу.
— Это она все — назло, все — назло… Понимаешь?
Огромные черные глаза, подумал Марек, черные глаза и светлые волосы, красиво, черт побери, и раньше, в каком-то затертом веке, светские дамы нарочно закапывали в глаза атропин, чтобы расширить зрачки и добиться такого эффекта.
— Нет, ты понимаешь?
Марек несколько раз кивнул и быстро вышел из «Марокко».
Мерзкое место, подумал он, хуже того — тупое место.
Зато теперь, пока кофе действует, можно идти, и идти, и идти, и идти, и идти…
Канкан. Чтоб он сдох!
— Ты звонил? Я неделю не писал, больше не могу, пробило! — закричал Федька. — Я тебе потом отзвоню и все прочитаю!
Идти, идти, идти… не оставляя следов… вот просто нагнуться чуточку вперед и идти, идти, идти…
* * *
Наташа Стригольникова заглянула в кабинет.
— Марик, у меня к вам дельце одно.
Не следовало бы отзываться на «Марика». Но зоологических теток уже ничему не научишь. Если для них кошки и собаки — предел интеллекта, то это все — клиника. Диагноз.
Опять же, она отсутствует — не перед кем позориться.
— Я вас слушаю, Наталья Сергеевна.
— Марик…
Опять!
— Вы ведь дружили с Зильберманом?
— То есть?..
Стригольникова как-то нехорошо замялась.
Но старый хрен не мог так просто помереть! Он же ясно сказал — с гонорара пойдем трубку выбирать, нечего курить сигары машинного производства. Настоящую сигару должна скатать кубинская мулатка на сухом и смуглом, полностью обнаженном бедре. И Марек согласился — да, если не на бедре мулатки, то и связываться нечего.
А теперь?..
— Его ночью в больницу увезли, — сказала наконец Стригольникова. — Прямо в реанимацию. Вот, шефу позвонили, он на нас задание спустил.
То есть на женщин, чуть было не уточнил Марек, но промолчал. И так ясно. От зоологических теток проку в конторе мало, пусть хоть к больному съездят.
Но почему из больницы звонят шефу? У Зильбермана же семья есть! Марек открыл рот, чтобы задать вопрос — и вдруг все понял.
Нет у старого хрена никакой семьи.
Никакой жены.
— Понятно… — пробормотал Марек.
— Мы с Оксаной хотели к нему завтра с утра съездить, но у меня никак не получается, я сантехника жду… — в голосе Стригольниковой было застенчивое вранье. — А это за городом, в кардиологическом, что ли, комплексе. Вы бы не могли съездить вместе с Оксаной? Я скажу шефу, что вас до обеда не будет. А, Марик?..
Марек пожал плечами. Зильберман жив. Надо будет купить апельсинов, апельсины — это классика больничных визитов, и побольше хорошего черного, с горчинкой, шоколада.
— И не берите ему ничего сладкого, — попросила Стригольникова. — Ему нельзя, у него диабет.
— Ни фига себе, — оценил диагноз Марек.
— Так вы поедете? Заодно Оксане вот папочку отвезите.
Почему бы и не поехать?
Оксана Левашова из зоологических теток самая вменяемая. У нее всего одна кошка, сиамочка по кличке Фроська. У Стригольниковой кот Степан, кошка Дуська и пудель Джулиан оф Кендал и еще как-то. Они столько места в квартире занимают, что на мужа уже не остается, вот он и не завелся.
— Хорошо, — согласился Марек и встал, стал копаться на полках, чтобы Стригольникова скорее убралась восвояси. Все-таки контора их всех приучила к порядку — в желтой папке под прозрачным пластиком лежит листок с адресом Левашовой, положен заранее. Вежливо и практично — зато теперь не отвертишься, не сошлешься на бытовой склероз.
Когда Марек добрался до Левашовой, было около девяти утра.
Дверь была открыта две секунды — но за эти секунды Фроська чуть не удрала на лестницу, и Оксана в последний миг подхватила ее на руки.
Дежавю, подумал Марек, ведь он уже видел это однажды! Этот порог, и этот бетонный пол, и голубые, бессмысленные от страха глазищи…
— Вот только не хватало, чтобы она на лапах какую-нибудь дрянь принесла. Видите, какая она у меня чистенькая?
Сиамочка действительно была хороша собой и даже, кажется, пахла чем-то приятным. Уютная такая домашняя кошечка, не знающая, что такое холод, слякоть, голод и боль. Чего бы и не жить в теплой квартирке? А вот прилетели ангелы — и она кинулась грудкой на оконное стекло, стала бить лапкой, призывая их, крылатых: да вот же я! ну что же вы? ну возьмите же с собой!..
А эти белые и черноликие ангелы пометались под окном, повисели в воздухе и всей стаей сгинули. Случайно залетели, случайно, покинули на минутку свой сиамский рай и обратно вернулись…
До такой степени стало жалко Фроську, что чуть слезы не созрели.
Марек сунул Оксане папку и тут же сбежал.
Успел сказать, что подождет внизу, у подъезда.
Бедная Фроська, бедная чистенькая Фроська, живущая в своей чистоте вне жизни…
Идиот!
Он ненавидел в себе эти непредсказуемые секунды кретинской сентиментальности. Он был готов схватить эту самую Фроську за бархатные задние лапки и — башкой об косяк! Лишь бы не резь в глазах!
Он мог это сделать, да, и он же ревел бы потом в тридцать три ручья, но не над кошкой, а над собой, дураком…
Вопрос возник так же внезапно, как тогда, в курилке, словосочетание «сиамские ангелы». Почему в жизни так мало любви, подумал вдруг Марек, почему нельзя любить? Женщинам легче — вон скотов себе заводят, а кто совсем отчаянная — без всякого мужа спиногрызика себе рожает. Почему нельзя мужчине честно и откровенно любить хотя бы домашнего скота бессмысленного, не вызывая у окружающих легкого сомнения в своем здравом рассудке? Почему, а главное — когда любовь стала аномалией?
Почему слова «я люблю тебя» оказались вне закона?
Он сам ни разу не произносил этих слов. Ни, понятное дело, вслух, ни даже про себя, в своих воображаемых беседах на сон грядущий — только в них она снисходила до нормального общения. И он, сочиняя невообразимо красивую прелюдию к близости на случай, а вдруг однажды понадобится, без этих слов прекрасно обходился.
Но ведь произносят же другие эти слова? Кто-то? Где-то?
