Антон Дубинин - Южане куртуазнее северян

А наутро был трубадурский турнир. Наутро — это, конечно, сильно сказано: начали изрядно после полудня, а закончили в час, когда майская короткая ночь уже полностью вступила в свои права. Пиршественный стол, к которому то и дело подходили угощаться утомленные певцы и слушатели, был перенесен к стене квадратной, ярко освещенной залы; пажи сновали с кубками, чтобы трубадуры имели возможность смочить горло, когда им вздумается. Прибывший-таки наконец великий Гиро де Борнель не возжелал участвовать в забаве — он просто разделил с госпожой Алиенорой место «высокого судьи». Однако же друг его, эн Бернар де Вентадорн, кажется, нуждался в богатом призе, долженствующем достаться победителю, более, нежели в славе, которой и так обладал с избытком; потому он все же вышел, испытанный боец, на поэтическое ристалище — и соперником ему оказался не кто иной, как Пейре Злоязычный.

Все ждали, не споет ли Овернец знаменитой своей сирвенты, поносящей по меньшей мере троих из присутствующих здесь знаменитостей; «ква-ква», — с трудом сдерживая нервный смех, прошептала Мари своему трувору, когда Пейре вышел на середину зала со своим спутником и церемонно раскланялся. Но тот всех удивил — так как темою состязанья невольно оказалась любовь, он ни разу не сбился с темы и порадовал собрание воистину прекрасным голосом и дивными стихами. Даже когда он уже отпел свое, Кретьен некоторое время еще слышал в ушах его голос:

…В чьих сердцах темнота. Но тут кругом был золотой свет, и Кретьен опять поймал золотой, взволнованный, ищущий не то защиты, не то просто ответа взгляд — и пропустил момент, когда королева вызвала его на ристалище.

…Мари воистину превзошла самое себя. И дело было вовсе не в ней — просто в самом деле Кретьен никогда не считал себя лирическим поэтом, его ироничный, повествовательский стиль сильно проигрывал в коротких чувствительных песнях, где негде развернуться — а тот же де Вентадорн только этим талантом и жил, и куда там Кретьеновым совсем недавним, едва ли не первым строчкам, его несчастным «дорогам» — то, что Мари, вчера репетируя, называла «Песней про дорожки»:

Вот именно, не нашел. А де Вентадорн — искавший столько лет — нашел, и шествовал по ним как хозяин и король. Голосом он обладал не столь роскошным, как у Пейре Овернского, и не таким чистым и звонким, как у Мари, но была в нем, глуховатом, выпевающем речитативным шепотком, некая загадочная прелесть, обаяние, заставляющее слушать. Или, может быть, дело в легкости и изяществе плетения слов?

Сколь пришедший мудрее идущего, столь нашедший превосходит ищущего… В общем, Кретьен вовсе не удивился, когда королева провозгласила наконец победителя — эн Бернара, подарив ему долгий золотой взгляд, воспетый им в «Золотой заре». Как вы говорили, эн Бернар, «Единственная обязанность мужчины — иметь свободное и доброе сердце, чтобы обожать всех дам». И немудрено, что дамы будут платить за это взаимностью — даже если ваше лицо светится только внутренним светом, зато как сильно светится, Боже ты мой!.. Потому вскоре «на ристалище» остались только двое — вторым стал великолепный овернец, но даже он недолго продержался. Скверный характер, при всей одаренности, победам нимало не способствует.

Королева сама поднесла седому поэту приз — очень красивый золотой кубок с эмалью, доверху наполненный серебряными тулузскими солидами. Сумма немалая, кроме того, старый Бернар оставался теперь в Пуату — Алиенора пожелала дать ему некую необременительную и доходную должность при своем дворе. Конечно же, он желал остаться:

Мой магнит, Mos Aziman. Вот какое имя придумал Бернар для королевы двух королей. А как мне прикажете называть ее дочь, подскажите, мэтр! Ведь южане куртуазнее северян, все это знают. Только северяне, кажется, об этом не особенно жалеют.

Раскланявшись с щедрою королевой и поцеловав, в знак благодарной преданности, край ее длинной верхней одежды — пурпурно-розовой, как небо на закате — старый поэт поднял руку, показывая, что хочет говорить. Не дожидаясь, когда шум более-менее уляжется, он сказал несколько слов, утонувших в гуле, и, поняв тщетность своих намерений, пересек квадратный высокий зал, направляясь к удивленному донельзя Кретьену, и при всех, не дав ему подготовиться, заключил северянина в объятья.

Тот даже спросить не успел — Бернар заговорил сам, обращаясь к Алиеноре, и на этот раз голос его услышали все. Затесавшуюся в зал длинноносую собаку, тыкавшуюся под столом в колени кому попало, пнул под ребра сапог Сайля д`Эскола, дабы не мешала слушать. Годфруа, похмельный дворянин из Ланьи, сделал попытку дунуть во флейту, но был соседом пресечен и подавлен.

— Госпожа и благородные друзья мои, видит Бог, я не вправе принимать эту награду, покуда не будет она разделена по справедливости.

— Но, э… — Кретьен попытался что-то вставить, но учтивый старик, бывший, кстати, его слегка пониже ростом, но схожего телосложения, не дал ему говорить:

— Друг мой, о знакомстве с вами я думал многие годы. И надеюсь, вы из ложной скромности не будете отрицать, что сегодня сражались не своим оружием. Любовные песни — это не то, чем вы сильны, ваш домен — поле романов и жест, но как всякий честный рыцарь, вы бились по правилам, назначенным распорядителем турнира. Потому не обижайте меня отказом — прошу вас разделить награду и почести со мною пополам.

— Эн Бернар, — улыбнулся раскрасневшийся Кретьен, невольно поддаваясь обаянию трубадура — обаянию его бледно-голубых, совсем светлых, будто бы выцветших, как небо в жару, глаз. — Эн Бернар, послушайте, как вы намерены делить на двоих один-единственный кубок? Неужели работу столь искусного эмальера мы с вами посмеем разбить? Нет, лучше пусть будет так, как решил суд госпожи нашей…

— Тогда мы поступим иначе, — не отступил южанин, не обращая внимания на улыбки и смех. — Отдадим этот подарок одной из дам, освещающих этот замок своей красотою, и предмет спора найдет себе достойного обладателя!..

— Помедлите, господа мои, — голос Алиеноры вмешался неожиданно и очень громко. Она уже стояла совсем рядом, возле стола, но взгляд ее был направлен ни на одного из спорящих победителей. На кого-то совсем постороннего и очень маленького. — Прежде чем вы изберете себе достойную даму, я хотела бы, чтобы все присутствующие в замке донны собрались в этом зале. Мессир Гийом, если вы позволите…

И, протянув узкую руку, она одним движением сдернула шапочку с головы Кретьенова жонглера. Мари, пылая от смущения или же от моментально обратившегося к ней всеобщего вниманья, шагнула через скамью и обняла свою смеющуюся мать, пряча лицо у нее на плече и в собственных рассыпавшихся волосах.

— Что же, матушка… А разве я была столь дурным юношей, что тебе понадобилось сделать из меня еще одну даму?..

Но, когда юная графиня Шампанская, облаченная в Кретьеново сюрко, наконец обернулась к гостям, чтобы поприветствовать их, уже как дочь владелицы замка, ей пришлось еще раз отвлечь свое внимание. На двух коленопреклоненных мужчин, которые протягивали ей снизу вверх драгоценный приз за состязание, соединив руки на его высокой золотой ножке.

…Чрезвычайно славным человеком оказался Бернар де Вентадорн!.. Алиенора наконец завладела своей дочерью безраздельно — дочерью, узнанной еще вчера, узнанной с первого взгляда; и теперь обе дамы — Мари, правда, ненадолго удалялась, чтобы переоблачиться в женскую одежду — восседали во главе стола, толкуя о новостях. Третьей в их компании стала кузина Изабель, очень красивая черненькая девица со смуглым румянцем на щеках. А Кретьен с Бернаром тем временем замечательно напивались вдвоем, утоляя духовную жажду наряду с физической. Правда, слегка опьянев, вентадорнский поэт позабыл весь свой небогатый запас французских слов, но Кретьену не составило труда перейти на окситанский; после многоязычного Парижа он мог общаться на этом языке, как на своем родном. Раскрасневшись, обладатель «свободного и доброго сердца» заявил Кретьену, что он, Кретьен — «лучшее в смысле поэзии, что есть на севере». И пока трувор размышлял, восхваление это ему либо же хула северу, Бернар успел признаться, что устал от южного соперничества, как от горба за плечами, и по такому поводу безмерно рад видеть поэта, который пришел не столько состязаться, сколько стихи послушать. «Поэты, они ревнивый народ — они редко стихи любят… Кроме разве что своих собственных, мессен», — горестно сообщил певец любви, и Кретьен, опираясь, и сам во хмелю, на крепкое Бернарово плечо, радостно размышлял, что — вот надо же! — этому милейшему человеку он в детстве едва ли не поклонялся, как недоступному величию. Надо же, как все меняется… И ведь всегда — к лучшему…