— Если вы что‑то утаили, не ждите пощады.
— Надо поспешить, – напомнил Буря.
Царь жестом пригласил узников следовать за ним.
Поднялись в тот же зал. Правитель Арама, сложив руки за спиной, задумчиво прошелся по залу. Наконец ответил.
— Поспешить можно, ошибиться нельзя. Хазаил подтвердил – в замке творится что‑то непонятное.
Затем Бен–Хадад пожаловался.
— Ассирийские посты перекрыли дорогу к горам. Они, правда, редки.
— Государь, Шаммурамат в опасности, – напомнил Буря. – Она ждет. Позволь мне доставить приказ вернуть Нинурту?
— Как же ты минуешь ассирийские посты?
— Я знаю тайное слово.
Бен–Хадад усмехнулся. К нему на глазах возвращалась прежняя, щедрая на иронию самоуверенность.
— Кто бы мог подумать, что мне придется воспользоваться услугами человека, который открыто назвал себя лазутчиком врага.
— Я не лазутчик! – возмутился Буря.
— Помолчи! – поморщился Бен–Хадад. – Не раздражай меня. Я не могу отправить тебя в замок. Это ничего не даст.
— Потому что я лазутчик? – простодушно спросил Буря.
— Потому что Гула не исполнит приказ.
— Что же делать? – воскликнул молодой скиф.
Наступила гулкая протяжная тишина. Царь, устроившись в кресле, принялся ласково поглаживать каменную голову правого льва – видно, советовался со своим ламассу. Сарсехим, только что проклявший все на свете и, прежде всего, этого дуралея Бурю, который признался в том, в чем нельзя признаваться, отошел к стене, которую украшали внушительные, в рост человека, барельефы. Клинопись на аккадском, сама манера обработки камня свидетельствовали, что резные изображения по драгоценному алебастру были выполнены мастерами из Ассирии. На том участке, возле которого очутился Сарсехим, была изложена история сотворения мира. Осмотрев первые метры, изображавшие победу верховного бога Хадада над изначальной тьмой, которую в Вавилоне называли Тиамат,13 раздел ее исполинского, смутного тела на землю и небо, он шагнул вдоль стены – двинулся к подвигам героев, первым из которых был запечатлен Ризон I, основатель Сирийского царства.
Кто может сказать, когда это было?
Помнится, когда‑то учитель в их деревне утверждал, что Дамаск был первым городом, который Ной отстроил после всемирного потопа. С другой стороны в Вавилоне человека, пережившего всемирный потоп, звали Атрахасис * (сноска: Атрахасис «весьма премудрый) – имя или прозвище разных древних героев, в частности, героя, пережившего потоп.), вот и разберись, кто же из них выстроил Дамаск.
Тем временем Ардис, неуютно чувствовавший себя в царских покоях, присоединился к скопцу, который, почуяв, что есть повод похвалиться многознанием, начал объяснять варвару смысл каменной резьбы. Он указал на следующего за Ризоном героя. Это был дед Бен–Хадада – Таб–Риммон, чья фигура простерла руку над разрушенными крепостями и вереницами пленников, угоняемых в рабство. В отличие от ассирийских настенных летописей здесь почти не было массовых злодеяний, их повсюду обильно замещали сцены совокупления, которым предавались и победители, и побежденные. Понятно, что победители всегда изображались сверху и были значительно крупнее своих жертв. Ждущие своей очереди пленницы жались в сторонке, испуганно разглядывая громадные члены, которыми повелитель грозы и бури Хадад наградил своих любимцев. Эти сцены священно–простодушного насилия осенялись Ашерту, наполовину высунувшейся из материнского лона и простершей руки над головами смертных.
Владыка Арама неожиданно соскочил с кресла и присоединился к Сарсехиму и Ардису. Следом за ним, словно на веревке, подтянулся Буря. Когда евнух добрался до барельефа, изображавшего отца нынешнего владыки – Бен–Хадада I, государь как бы между делом, распорядился.
— Сарсехим, собирайся в дорогу. Ты, парень, тоже.
— Мы вдвоем повезем приказ? – перепугался евнух. – Государь, я слаб и немощен.
Бен–Хадад II хмыкнул.
— Ничего, справишься.
— Но какая от меня польза? – воскликнул евнух. – Гула вряд ли послушает меня. Жертвы будут напрасны. Эта свихнувшаяся никому, кроме тебя, владыка, не покориться.
— В этом ты прав, урод, – согласился царь. – Значит, я отправлюсь вместе с вами.
Наступила тишина.
Первым ее нарушил Ардис.
— Великий царь! Ты представляешь лакомый кусок для самого захудалого ассирийского вояки. Он получит за тебя гору золота. Стоит ли рисковать жизнью?
— Иного пути нет, старик! Как иначе я могу спасти свой народ. Этому учил меня отец. Вот он, с секирой в руках. Я обещал богам и грозной Ашерту, чья милость несоизмерима с милостью вашей Иштар, что властвовать буду бескорыстно, служить народу честно. В случае беды, меня есть кем заменить, – его голос дрогнул. – Неужели ты полагаешь, старик, что боги позволят разрушить Дамаск. После Потопа первое, чем занялись Ной и его сыновья, это возведением стен нашего города
— Царь… – еще раз начал Ардис.
— У меня нет выбора, старик? Ты полагаешь, у ассирийцев не хватит колов для моих подданных?
— Полагаю, хватит, государь, – ответил Ардис.
— Вот и я говорю, – подхватил Сарсехим, – мне в замке делать нечего.
Бен–Хадад подтвердил свое распоряжение.
— Мы отправимся втроем!
— Возьми меня с собой, государь, – попросил Ардис. – Моя секира не знает промаха.
Сарсехим горячо подхватил.
— Возьми его, господин. Его секира не знает промаха. А меня оставь…
Бен–Хадад поморщился.
— Помолчи, а?..
Затем царь обратился к Ардису.
— Оружие здесь не поможет, старик. Впрочем, – он положил руку ему на плечо, – если настаиваешь.
— Благодарю, государь, – поклонился Ардис и предупредил. – Нам не обойтись без Хазаила.
— Этот зачем?
Сарсехим, отчаявшийся, страстно желавший нахлестать себя по щекам, вновь с неумеренной горячностью поддержал Ардиса.
— Без него, великий царь, нам не справиться с охраной замка.
— Ты в этом уверен, плут?
— Да, государь. И будь готов узреть страшное.
— Страха никогда не испытывал. Ты готов, евнух?
Сарсехим, поколебавшись, кивнул.
— Я готов, царь.
— Я тоже, – подхватил Буря, уже совсем другими глазами глядевший на царя.
— Я тоже, – поклялся Ардис.
Оставшись одна, Шаммурамат по запаху отыскала костровище, у которого еще совсем недавно грелись сидевшие в засаде сирийцы. Место было укромное, вдали от тропы, под вывернутой с корнем сосной. Женщина долго вглядывалась в затухающие, кроваво посвечивающие угольки и вспоминала то утро, когда, схваченная волосяной петлей, упала в объятья Нинурты.
Этот миг перевернул ее жизнь, обернулся долгим бесценным счастьем. Теперь Иштар требует оплатить долг. Она пристально смотрят на нее, смертную женщину, посмевшую назваться дочерью звезды.
Надо идти, но подняться сил не было. Хотелось еще посидеть, еще чуть–чуть помечтать, вспомнить все до секундочки, до последнего волоска на бороде любимого человека. Затем решительно встала, отыскала на чистом темном небе свою покровительницу, подтвердила – я готова. Мерцающая, небесная Иштар подбодрила – ты смелая, ты сможешь, я с тобой. Зрячая, словно кошка, женщина вернулась на тропу и двинулась в сторону замка.
Шла долго, отыскивала, как учил ее Ардис, едва натоптанные следы. В рассветных сумерках подкралась к замку – часовой на башне откровенно спал. Она еще успела удивиться – разве можно спать на посту? – затем решительно ударила рукоятью меча в деревянные ворота.
* * *
Начальник немногочисленного караула, не решаясь сразу войти в святилище, каким казалась ему спальня госпожи, несколько минут восторгался, затем, собравшись с духом, легонько постучал в дверь. Сердце забилось гулко, неоднозначно – быть в числе послушников, это одно, а удостоиться чести доверить повелительнице свое семя, это совсем другое. Может, теперь госпожа, к которой благоволит могучая владычица подземного мира, снизойдет к нему и откроет доступ в святилище. Пустит на ложе, на котором сейчас пребывал поганый враг. Говорят, он смирился…
Ответа не было. Воин постучал погромче.
Опять молчание.
Внезапно дверь распахнулась, и грозная Гула гневно глянула на отшатнувшегося стража.
— Зачем ты разбудил меня, Намтар?
— У нас гость, – ломким от страха голосом предупредил страж.
— Что за гость? Откуда здесь взяться гостям?
— Не знаю, госпожа. Он стучит в ворота. Своего имени не назвал.
— Пустите в него стрелу и дело с концом.
— Он спрятался, госпожа и не отвечает. Требует, что ты, госпожа, вышла к нему.
— Я?! Чего ради. Откройте ворота и убейте его.
— Ее, госпожа. Это женщина.
— Значит, гостья?
— Да, госпожа.
