— Правда, выходит, ваша. Теперь мы видим.
Те, кому не удалось быть на митинге, жадно расспрашивали товарищей. Они хотели, чтобы им повторили каждое ленинское слово, и сокрушались, что не слышали сами, своими ушами. Был среди этих ребят и Ваня Скоринко.
— Как же так, как же так? — твердил он. — Я должен, я обязательно должен увидеть Ленина!
Для тысяч и тысяч людей этот день был поворотным в их жизни.
* * *
Вскоре после митинга, на котором выступал Ленин, происходило собрание молодых рабочих. Оно было особенно боевым. Разговор начался с того, что молодежь должна участвовать в выборах наравне со взрослыми. Потом стали говорить обо всем вперемежку — о фокусах заводского начальства, о том, что генералы готовят наступление на фронте, чтобы утопить революцию в солдатской крови, о «разгрузке» Питера. Только допусти ее, — вовсю ударят по рабочему классу. Не раз поминали «Труд и свет», который подпевает Временному правительству. Революционная молодежь должна от этого «Труда и света» отмежеваться.
Ребята тесно сидели на скамейках и на подоконниках. От цигарок бежал к потолку едкий дым. Лузгали семечки, кричали, поддерживая ораторов: «Так их!», «Правильно!», «Давай, братва!»
Представитель партии меньшевиков, пришедший, чтобы «упрочить узы идейной связи с молодежью», уговаривал подождать решения «коренных вопросов» Учредительным собранием. Ребята топали ногами, из рядов неслось «долой!» и кое-что еще покрепче.
Меньшевик обиделся и ушел. Зернов улюлюкнул вслед и пообещал сделать из него котлету.
Выступали по нескольку раз, список требующих слова не был исчерпан до ночи. На следующее утро Скоринко принес Васе Алексееву резолюцию, принятую на собрании. Он сам писал ее.
— Здорово у тебя вышло, — похвалил Вася. — Писатель…
Он, конечно, не думал тогда, что Скоринко в самом деле через несколько лет станет писателем. В тот момент это и не имело для него особого значения — так же, как то, что он сам был поэтом. Важно было другое — резолюция получилась горячая. Как кипяток! В ней не было гладких и круглых слов. Скоринко обладал воображением, он находил сильные эпитеты, чтобы сказать о меньшевиках, «которые продолжают сожительствовать с буржуазией». Ну и о самой буржуазии, и обо всем остальном тоже.
— Надо отвезти резолюцию в «Правду», — предложил Вася.
— Чего ж, очень просто. Доставим.
Редакция «Правды» помещалась на Мойке, у самого Невского. Скоринко бывать в «Правде» еще не доводилось. По дороге, стоя на площадке скрипучего переполненного трамвая, он всё обдумал — как войдет и что скажет. Было приятно представить себе, что, может быть, завтра написанное им прочтут тысячи, а то и сотни тысяч людей. Резолюцию, конечно, напечатают черным броским шрифтом и дадут ей название покрепче» «Молодежь Нарвской заставы требует!» Или что-нибудь в этом роде.
Все-таки, войдя в редакцию, он почувствовал себя не очень уверенно, хотя обстановка там была совсем не официальная. Редакция помещалась в небольшой и довольно темной квартире. Старые обои местами отставали от стен, на них были видны бурые следы плесени, — видно, не успели переклеить после прежних хозяев. «У Шевцова на одного квартира богаче, чем у всей нашей „Правды”», — подумал Скоринко.
В прихожей пахло табаком и солдатской одеждой, входная дверь то и дело хлопала, пропуская посетителей. В первой комнате за столами сидело несколько человек. Одни читали, что-то исправляя, другие писали на узких — в половину ширины обычной тетради — полосках бумаги. Третьи разговаривали деловито и горячо. О чем именно, Иван сразу не мог разобрать. Он только подумал, что всем здесь сейчас не до него. Потоптался в дверях и решил заглянуть в другую комнату.
Выбирать особенно не приходилось. Квартира состояла всего из трех комнат. Та, в которую он зашел, была совсем маленькая. За столом сидел человек, державший перед собой влажный газетный лист с широкими, неровно оборванными краями.
«Тоже занят, видно», — подумал Скоринко, остановившись на пороге. Но человек отложил газету.
— Здравствуйте, юноша, — сказал он так, точно ждал Скоринко. — Откуда и с чем пришли к нам?
Он протянул руку к бумажке, которую держал Иван.
— Садитесь, пожалуйста. Значит, с Путиловского. Прекрасно. Собрание было вчера? А сколько присутствовало молодежи? Сколько выступало? Как приняли резолюцию?
Он читал, то и дело поглядывая на собеседника, и засыпал его вопросами — о заводе, о районе. Как работает молодежь, как настроена? Охотно ли вступает в Красную гвардию,? Как относится к большевикам? Как к другим партиям?
Потом сказал с едва приметной улыбкой:
— Свое отношение к «Труду и свету» вы выразили предельно ясно.
— У нас с ними отношений нет. Были, да кончились. На дворе революция, а они нас тянут куда? За вас, говорят, всё Керенский Александр Федорович решит…
— Чем же они предлагают заниматься вам?
— Как чем? Самоусовершенствованием. Танцами можно или художественной гимнастикой, домоводством, хоровым пением… Только от политики подальше. Шевцов там такой есть, студент, что ли. Может, слыхали?
— Слыхал немного. А как, по-вашему, он пользуется влиянием на молодежь?
— Влияет на тех, у кого в голове неразбериха. Храните, говорит, в чистоте свою беспартийность. Что же нам, от большевиков, от Ленина храниться?
В глазах человека, сидевшего за столом, мелькнула искра веселого смеха.
— Нет, этого я вам, разумеется, советовать не стану. Но как вы думаете быть с организацией «Труд и свет»?
— Что думаем о ней, мы в резолюции написали. А больше и думать нечего. У нас с ней дел нет, хлопнули дверью и ушли. Теперь уж туда ни ногой.
— Так, значит, и ни ногой?
Человек, сидевший за столом, повернулся к Скоринко всем корпусом и оглядел его быстрым внимательным взглядом:
— Вы хлопнули дверью, а другие туда ходят?
— Только не из нашего района.
— Из вашего или из других, но ходят. Так ведь? Значит, соглашатели и либералы имеют возможность влиять на рабочую молодежь. Вы ушли, и думаете, что поступили архиреволюционно. А на деле вы просто-напросто уступили противнику поле боя. Добровольно, без сопротивления. Революционно же было бы противостоять влиянию буржуазных прихвостней на молодежь. И не только противостоять, но и, конечно, наступать на них. Всеми силами наступать! Бороться за молодежь, показывать ей, что Шевцовы говорят на чуждом ей языке, вырывать ее из-под влияния соглашателей и либералов.
Он снова улыбнулся, как бы ободряя смущенного собеседника:
— Я не хочу вам навязывать никаких готовых рецептов. Молодежи нужна самостоятельность. Знаете, нередко бывает, что люди пожилые, старые не умеют подойти как следует к молодежи, которая по необходимости вынуждена приближаться к социализму не тем путем, не в той обстановке, как ее отцы. Организационной самостоятельности молодежи боятся оппортунисты. А мы за нее стоим безусловно. Без полной самостоятельности молодежь не сможет ни выработать из себя хороших социалистов, ни подготовиться к тому, чтобы вести социализм вперед.
В комнату вошла женщина в синем халате и остановилась возле дверей.
— Извините. Еще одну минуту, — сказал ей человек, сидящий за столом. — Обещаю, что не задержу вас.
Он провел рукой по влажному газетному листу и снова повернулся к Скоринко:
— Мы за полную самостоятельность организаций молодежи, но и за полную свободу критики их ошибок. А в данном случае, на мой взгляд, совершена явная ошибка. Подумайте об этом. А за критику не взыщите…
Сколько длился их разговор, Скоринко потом не мог сказать. Ему казалось, что он пробыл в редакции совсем недолго. И вместе с тем было такое чувство, что он шел туда с резолюцией, воображая, как удивит и обрадует всех, даже не сегодня, а давно-давно, словно очень многое произошло с тех пор, очень многое изменилось. То, что он услышал от человека, сидевшего за столом, заставляло по-новому думать, по-новому взглянуть на происходящее.
Он вышел на Невский. Вечер был теплый. По тротуарам медленно текла густая толпа. Господа в котелках перемежались с офицерами, которые шли, тесно держа под руку нарядных барышень в белых платьях. Молодые люди в полувоенных с иголочки френчах из добротного английского сукна небрежно размахивали стеками. Это были сынки богатых отцов, должно быть за взятки избавленные от военной службы. На Невском они чувствовали себя героями.
Ване Скоринко нечасто случалось бывать здесь в такую пору. Публика, двигавшаяся по тротуару, была ему чужда и противна. В другой раз он обостренным ненавистью глазом подметил бы в ней много такого, о чем можно зло и забавно рассказать ребятам. Сейчас было не до того. Полный впечатлений от недавнего разговора, он быстро шел через толпу гуляющих, иногда задевал плечом какого-нибудь господина. Вслед ему отпускались ядовитые фразы о «неумытых товарищах», от которых даже на Невском не стало покоя. Но Скоринко не обращал внимания. Всё это сейчас просто не имело значения. Надо было скорее добраться за Нарвскую к Васе Алексееву, к друзьям, передать разговор, который был в «Правде».
