Подняв голову, смотрел пустым взором мимо улыбающегося капудан-паши. «Што стряслось-то? Одним махом все труды насмарку? Ножом по живому телу! Кровушки-то сколько пролито, живота положено!» Протянул фирман турку.
— Мне не ведомо сие. Покуда от государя указ не поступит, действий никаких предпринимать не ста-ану. — Кивнул головой, мол, разговор окончен.
Согнав улыбку, так же ловко подхватив полы халата, капудан-паша быстро спустился по трапу, явно недовольный приемом.
Глядя вслед удаляющейся шлюпке, Апраксин вдруг подумал о Петре: «Воевал бы у моря, как Доси-фей завещал, а то ринулся очертя голову в омут. — Запершило в горле, закашлялся. — А ежели сие все правда?..»
На этот раз, обыкновенно осторожный, царь промахнулся, забыв поговорку «Не ставь неприятеля овцою, ставь его волком ».
Битва с турками в излучине Прута могла бы привести и к успеху русских войск. Но, не зная всех сил неприятеля и опасаясь разгрома, Петр не стал рисковать, быть может, и сдрейфил. К тому же он больше прислушивался к Шафирову и Екатерине Алексеевне, чем к генералам…
По мирному договору царское войско покинуло место битвы с оружием, развернутыми знаменами. Под грохот барабанов… Как и водится у азиатов, турки взяли заложников: Шафирова и сына фельдмаршала, генерала Шереметева, чтобы заставить царя до конца выполнить обязательства. Царь, покинув армию, отправился с женой в Варшаву, а Апраксину послал весточку, где изливал душу: «Хотя яниколи б хотел и вам писать о такой материи, о которой принужден ныне есмь, однако ж, понеже такволя Божия благословила и грехи христианские не допустили… и тако тот смертный пир сам окончился, которое хотя и не без печали есть, лишитьсясих мест, где столько труда и убытков положено,но однако ж чаю сим лишением другой стороны великое подкрепление, которое несравнительною прибылью нам есть».
Письмо несколько успокоило душу: Петр сглаживал свои промашки, старался приглушить их делом, вселить надежду в Апраксина.
— Мудро государь рассуждает, — сказал он Крюйсу, — теперича у нас единая забота — шведа побить до конца, флот Балтийский крепить. Давай-ка, вице-адмирал, поторапливайся, уводи кораблики, которые можно, да поезжай на эскадру в Петербург.
С болью в сердце уничтожали они корабли — разбирали, сжигали, некоторые добротные, как «Преди-стинация», «Ласточка», продавали туркам за десятки тысяч червонцев.
Добротные галеры Крюйс повел по Дону в Черкассы.
После Нового года Апраксин передал туркам Азов, спустя месяц взорвал крепость Таганрог.
На Азовском море прощались с флотом, а на Балтике распоряжался шаутбенахт Боцис: отгонял шведов от Котлина, прорывал блокаду, снабжал Выборг боевыми припасами и провизией.
Понемногу осваивали новые базы. В Ревеле появились новые купцы из Голландии и Англии. В разгар .лета у входа в Ревельскую бухту показалась странная шхуна. Без флага, осторожно лавируя, приблизилась к берегу, бросила якорь. От борта отвалила шлюпка. Комендант крепости с недоумением рассматривал гребцов: «Какие-то бродяги, в рвани, бородатые». На корме шлюпки, приподнявшись во весь рост, сухощавый бородатый старик в полусгнившем кафтане размахивал шапкой, что-то кричал.
Как было коменданту угадать в нем Якова Федоровича Долгорукого, одиннадцать лет назад сгинувшего под Нарвой, обманом плененного с другими офицерами?..
Петр следил, чтобы с пленными офицерами обращались человечно. Кормили их наравне с солдатами. Использовали на строительных верфях Петербурга. Не раз обращался Петр к королю, предлагал разменять пленных. Карл отмалчивался.
Русских пленных поначалу отправили в Швецию. Так было под Нарвой, где Карл обманом пленил семьсот русских генералов и офицеров. В последующие годы Карл приказывал пленных русских убивать сразу, после сражения. Слишком стало накладно отправлять их в Швецию. Расправлялись с ними просто: связывали веревками, клали пластами по трое и кололи штыками или палашами. Лично Карл, в свободное от богослужения время, не однажды развлекался таким способом в походах… Благословлял такое изуверство пастор Нордберг…
Пленников, попавших в Швецию, использовали на самых тяжелых работах: на рудниках, шахтах, лесосеках, кормили как скотину. Большая часть их погибла, выживали немногие. Среди выживших оказался семидесятилетний князь Долгорукий. Когда-то он привез Петру астролябию из Франции, служил верой и правдой царю. Генералом попал в плен. Десять лет томился в неволе, но надежды не терял. Зимой 1711 года сорок четыре таких же пленных работали в лесу на финском берегу около Якобштадта. Еще когда везли морем из Швеции, зародилась мысль о побеге. Понимал, что сушей не доберешься. А тут прослышали, что русские уже в Ревеле. Зимой уговорил своих товарищей по несчастью бежать, сам стал вожаком. В июне за ними пришла шхуна, чтобы переправить сорока четырех пленников обратно в порт Умео на шведском берегу. На шхуне, как всегда, пленных держали в трюме, не выпуская, но было одно исключение. Набожные шведы разрешили иногда совершать молитву на палубе. Этим и воспользовались пленники.
Князь Долгорукий хоть и стар был годами, но боевой дух не поубавился. Распределив всех сорока четырех сотоварищей — кому сбить шведов на баке, кому на юте, сам с дюжиной пленников взялся сбить капитана.
— Како услышите на молитве «Аминь», тако враз все по местам — шведов крушить, — шептал он четверке подручных накануне вечером.
По условному сигналу сбили с ног караульных солдат, кого-то бросили за борт, завладев их оружием, остальных загнали в трюм. Стали к снастям, к парусам, к штурвалу. Шкиперу сказали коротко:
— Хочешь жить — веди шхуну в Ревель.
Так море сослужило добрую службу русским морякам в лихолетье. А без моря не видать бы им родной земли.
Петр при первой же встрече расцеловал старого верного служаку:
— Знать, силен бойцовский дух у русичей, сколько лет веру не теряли на избавление от неволи…
Последовал указ назначить Долгорукого начальником нового военного комиссариата, генерал-кригс-комиссаром и сенатором.
Так уж совпало нечаянно по времени возвращение князя Юрия Долгорукого на родную землю с другим событием, на другом конце моря Балтийского.
Племянник князя Юрия, опять же князь, Василий Лукич Долгоруков, посол российский при короле Дании, принимал царского посланца Федора Салтыкова.
Не первый раз вступал на землю островной державы корабельный мастер Салтыков. В прежние вояжи по Европе верфи Дании не привлекали особого его внимания. Первоначально, отправившись с Великим посольством за рубеж, он с другими стольниками трудился и осваивал «азы» строения кораблей на верфях Голландии. В Саардаме, Роттердаме, Амстердаме сооружали тысячи купеческих и военных судов. Они-то и составляли могущество и гордость богатой Голландии. Во вторую поездку он отправился уже заправским корабельным мастером. Да и цели у него были иные. Небольшие верфи Копенгагена, по сравнению с Голландией, выглядели худосочно, не привлекали его внимания ни новизной дела, ни оригинальностью корабельной архитектуры.
Теперь же он вынужденно прибыл в датскую столицу. Так повелел государь — начать свою миссию в Копенгагене.
Однако в столице посла не оказалось. Князь Василий следовал в армии за свитой короля Фредерика IV. Датские полки вступили только что в Померанию и двинулись к шведской крепости Штральзунд.
Нагнав королевскую свиту, Салтыков разыскал посла. Долгоруков хорошо запомнил делового мастера еще во время первого визита в Копенгаген. О его приезде он уже знал.
— Прислал мне весточку Александра Данилыч о тебе, — добродушно пояснил он гостю, — выкладывай, в чем суть да дело государево.
Слушая Салтыкова, он недовольно причмокивал губами:
— Писал-то я государю о судах малых, фрегатах, да поменьше, и все же наведаемся к министру Вебе, что он скажет.
По дороге Долгоруков предупредил Федора:
— Сей министр Вебе, лис хитрый, на словах к нам благоволит, а по делу сторону шведов держит.
В самом деле, словоохотливый, юркий министр с улыбкой выслушал молодого русского гостя, довольно бегло говорившего на его родном языке. Закатив глаза, он минуту-другую как бы размышлял, а потом неторопливо пояснил:
— Да-да, я прекрасно помню совет царю его величества нашего короля, но, насколько я знаю, в Дюнкерке вы не сыщите больших, многопушечных кораблей, разве что один-два фрегата, я рекомендую вам лучше всего побывать в Голландии.
«Ну, это-то я и без тебя знаю», — с досадой подумал Салтыков.
— Я завтра же доложу его величеству о вашем приезде, — щебетал Вебе, — надеюсь, что мы сумеем оказать вам содействие…
Долгоруков был рад приезду редкого гостя из России и вечером, за ужином, расспрашивая его о новостях в Петербурге, неожиданно проговорил:
