Отдельный зал ресторана господина Танаки был тихо освещен. В хибачи слабым огнём горели угли, рядом сидела гейша с белёным лицом и перебирала струны на высоком грифе сямисэна. Девушки в ярких летних кимоно неслышно ступали по татами и ставили перед каждым небольшие деревянные, уже сервированные столики.
Ели много, пили тоже много.
Вначале разговор был тихий, степенный, но по мере опрокидывания сакадзуки с сакэ становился всё громче.
Последнюю такую пирушку он помнил примерно год назад, когда с несколькими такими же, как он, вновь прибывшими на службу в ЯВМ офицерами они отмечали своё назначение…
Кэндзи стоял у окна, воспоминал вчерашний вечер и не заметил, как прошла головная боль, только саднил поцарапанный правый кулак.
Последним блюдом вчера принесли донабэ с тонко нарезанной говядиной.
«Мраморное мясо, говядина с овощами в кипящем масле – это вкусно!»
Уже застолье подходило к концу, уже был заказан счёт, и никто не помнил, сколько было сказано тостов и выпито сакэ, когда двое, которые весь вечер шептались между собой, вдруг предложили:
– А теперь, господа, в Фуцзядянь! Но это только для господ военных. Гражданские могут ехать спать! Их завтра будут рано будить.
Сказано было что-то ещё, очень громко, все тут же расхохотались и посмотрели на Кэндзи…
«Хм!» Он усмехнулся своим воспоминаниям.
По узкому коридору, пошатываясь, протискивался проводник с подносом, на котором стояло с десяток полных стаканов с подрагивающим чаем. Кэндзи посторонился. Поезд мчался на полной скорости, и ветер уже больно хлестал по лицу, он прижал плечом к стенке назойливую занавеску и немного прикрыл окно.
На такой же пирушке в прошлом году он выпил слишком много, и, когда офицеры по традиции решили обойти несколько публичных домов, он уже спал.
«Это было в прошлом году, а на сей раз, господа военные, у вас не прошло! Вчера некоторые гражданские к вашим выходкам были готовы!»
– Не желаете ли чаю? – вдруг раздалось у него за спиной.
Погружённый в собственные мысли, он не заметил, что его сосед по купе взял у проводника четыре парящих стакана и они на столике позвякивали торчащими, как серебряные перья, ложечками.
Кэндзи повернулся, и ему в нос ударил запах сигарного дыма.
«У, мерзость!» – только подумал он, как тут же услышал:
– Догадываюсь про вашу беду. Извольте, сейчас проветрю!
Занавеску заполоскало ещё больше, свежий ветер подул сильнее, и запах сигары выветрился.
– Присаживайтесь! – сказал сосед, снял ногу с ноги, давая возможность пройти. На Кэндзи смотрели два внимательных глаза.
Он оторвался от окна и неожиданно послушно, почти безвольно, вошёл и сел. Пружины бархатного дивана под ним прогнулись, и затылок мягко лёг на высокую бархатную спинку. Ему с самого начала не хотелось ни с кем разговаривать, он думал, что до ночи простоит у окна, а потом просто ляжет и заснёт, а утром проснётся в Дайрене.
Когда Кэндзи сел, сосед снова закинул ногу на ногу.
– Майкл Боков! – представился он. – Вы, наверное, удивлены, что я с вами, японцем, говорю по-русски? Не стану вас интриговать… – Господин Боков замкнул пальцы на поднятой коленке. – Я видел, как вы садились в вагон, и слышал, как обменялись парой слов с проводником…
Кэндзи слушал, смысл до него доходил медленно, и очень мешало странное сочетание «Майкла» и «Бокова».
– Наверное, вчера у вас было что-то вроде пирушки?
Кэндзи вдруг услышал перестук колёс, моментально отозвавшийся в его голове.
«Чёрт бы его побрал!»
Однако голос соседа звучал успокаивающе, с лёгкой хрипотцой:
– Ну что же вы? Чаю, не стесняйтесь! Хотя сейчас вам это не поможет!
– Вы предлагаете что-то другое? – Кэндзи произнёс это не очень уверенно, просто пытаясь нащупать нить разговора.
– Предлагать не стану, поскольку уверен, что откажетесь…
Кэндзи ждал продолжения, но его не последовало; нога собеседника, обутая в светлую замшевую туфлю, покачивалась в такт с идеально отутюженной брючиной и стоящим на столике чаем в стаканах. Кэндзи отвёл взгляд. Его мутило.
Сосед открыл стоящий рядом с ним саквояж и вытащил оттуда зашитую в толстую тёмную кожу округлую плоскую стеклянную фляжку:
– А вы – чаю, чаю!
Кэндзи уже забыл, о чём он думал, когда стоял у окна.
Сосед поправил волосы, сбиваемые сквозняком.
– Вы хорошо знаете русский, но не думаю, чтобы вы так же бойко изъяснялись по-английски.
Кэндзи пожалел, что на втором курсе университета оставил занятия английским, он уже понял, что перед ним сидит…
– Майкл Боули! – сказал сосед и слегка поклонился.
– ???
– А что, если бы мы с вами, ну предположим, вдруг выпили и перешли на «ты», то есть стали бы обращаться друг к другу по имени…
Кэндзи понял:
– Моё имя Кэндзи, фамилия Коити. Коити Кэндзи!
– Однако, Кэндзи-сан, к сожалению, мы ещё не выпили…
Боль обозначилась в затылке и поползла к глазам, и он потянулся к стакану с чаем.
– Вчера у меня тоже была вечеринка, но, в отличие от вас, с русскими. – Сосед положил фляжку на стол. – Тяжёлые господа. Хотя сделка получилась хорошая. Спать после этого пришлось всего часа два, но… – Он крутанул фляжку на столе и с довольным видом развёл руки, как бы хвастаясь своим здоровым и цветущим видом, потом взял её и стал отвинчивать крышку. – Вот! Как видите!
Англичанин действительно выглядел здоровым и цветущим; напомаженные волосы, коротко подстриженные стрелочки усов, мягкий воротничок тонкой летней рубашки под гладко выбритыми скулами, хорошо отглаженный светлый костюм – всё ему очень шло, этому блондину. Только галстук – кричащий, в широкую чёрно-зелёно-белую горизонтальную полоску.
Майкл Боули перехватил взгляд Кэндзи:
– Последняя мода. Только не люблю, когда галстуки вяжут слишком коротко, это любую фигуру делает приземистой.
«Чёрт! А красиво!» – сыграло в Кэндзи что-то неяпонское.
– Я сын бывшего служащего представительства английской пароходной компании. Родился и вырос в Санкт-Петербурге, в России, и моя нянька никак не могла выговорить Майкл, у неё получалось просто Миша, поэтому она звала меня Мишенькой. А в питерской ЧК из Боули меня быстро перекрестили в Бокова… – Сосед продолжал лёгкой скороговоркой: – Не обращайте внимания, у нас это называется small talk. Вы едете, я еду, мы вместе куда-то едем и немного разговариваем…
Говоря это, он отвинтил крышку, которая оказалась ещё и стопкой, и в такт поезду, балансируя широко расставленными локтями, налил в неё:
– Я ровесник века и в ЧК попал в девятнадцатом, но, как подданный её величества, был отпущен под расписку.
– А ваши родители? – Кэндзи наконец-то почувствовал себя в какой-то степени участником разговора.
– Мои родители? – Он хмыкнул. – Слава Создателю! Маменька перед их переворотом отправилась отдыхать в Марокко, папенька вёл переговоры здесь, на Дальнем Востоке, звали меня, мама к себе, папа к себе, но мне, видите ли, было любопытно! Дело в том, что учёбу в Петербургском университете я совмещал с… – Майкл поднял фляжку на просвет и наклонил её. – Писал репортажи в лондонскую «Тайме»…
В это время Кэндзи наконец дотянулся до стакана, отхлебнул и обжёгся.
– Вот видите… – Собеседник улыбнулся, ловко махнул стопку и, как показалось Кэндзи, чуть-чуть…
Нет! Он не поморщился! Просто махнул. Можно было только позавидовать его ловкости – японцы, перед тем как выпить сакэ, шумно вдыхали и так же шумно выдыхали, как будто делали какую-то тяжёлую работу или о чём-то сильно сожалели. А этот просто махнул…
– …Вот видите, – повторил он, – этим язык не обожжёшь! Виски! Настоящий шотландский скотч. Рекомендую! В нашем с вами состоянии надо выпить рюмки две, максимум три, а потом отпиваться чаем. Это закон!
Англичанин говорил, и Кэндзи начал успокаиваться – обычная болтовня двух случайных попутчиков, у них в Европе так принято, да и в Японии…
Последние свои слова Боули сопроводил приглашающим жестом, Кэндзи вежливо поклонился, англичанин было взялся за фляжку и стопку, но Кэндзи замахал руками.
– Ох уж эти ваши японские поклоны! Я подумал, что вы соблазнились! Ну, воля ваша!
Он высунулся в коридор и крикнул проводника. Тот мигом оказался рядом и на вопрос англичанина объяснил, что ресторан находится в третьем вагоне по ходу поезда.
– Ланч! Не желаете присоединиться? – спросил англичанин и на отказ Кэндзи вежливо поклонился и вышел, хлопнув дверью.
Кэндзи остался один. Он огляделся. На откидном столике продолжали позвякивать ложечками три стакана, четвёртый он держал в руках, и лежала закрученная фляжка, отсвечивая от окна своим кожаным, обтёртым до блеска чехлом. Он отхлебнул чай, поставил стакан на столик и сдвинул занавеску к дальней раме окна. Мимо поезда, почти не перемещаясь, плыла плоская, пустынная маньчжурская равнина.
