— Ой, лихо, лихо, лихо, лихо! заоралъ и оралъ Малина во все горло, катясь чуть не кубаремъ съ горы внизъ.
Его веселый голосъ ободрилъ всѣхъ еще больше, чѣмъ видъ раненыхъ и бѣгущихъ. Кто и думалъ было обманомъ остаться и просидѣть въ кустахъ, въ особенности татары, всѣ теперь полѣзли внизъ. Атаманъ тоже не дремалъ. Устя палила чаще другихъ, и едва только задніе бросились бѣжать, Устя выскочила, нашла своего укрытаго въ чащѣ коня, лихого Киргиза, и, вскочивъ на него, махнула въ догонку.
— Стой, стой, зря поранятъ! крикнулъ отчаянно эсаулъ. — Обожди всѣхъ, Устя! Ахъ, Господи, убьютъ еще! Устя!
Но Устя уже пронеслась верхомъ, прыгая чрезъ лежащихъ на землѣ солдатъ.
Молодцы устинцы лихо бросились на бѣгущаго въ безпорядкѣ врага. Татарва, разумѣется, какъ всегда, кинулась со своими ножами и вилами на раненыхъ и упавшихъ, просящихъ помилованья, и доканчивала ихъ. Ихъ дѣло — обшарить карманы и взять что-нибудь подъ шумокъ — деньги, сапоги, шапку или солдатскій походный мѣшокъ съ разной мелочью по обиходу.
Молодцы-разбойники, какъ Малина, Мустафа или Черный, бросились въ пылу удали догонять, конечно, бѣгущихъ. Завязалась перестрѣлка, и устинцы соблюли наказъ эсаула: пока одинъ рядъ, выпаливъ не спѣша, уступалъ мѣста и заряжалъ вновь ружья, другой и третій выступалъ впередъ и палилъ въ свой чередъ… Команда, благодаря разсвѣту, уже сосчитала врага глазами и, ободрясь, начала отстрѣливаться мѣтко. Стали валиться и устинцы, но раненые отходили въ сторону, въ кусты, тогда какъ упавшихъ, падавшихъ солдатъ наступавшій врагъ добивалъ на тропѣ.
Орликъ нагайкой собралъ грабящихъ татаръ и погналъ тоже за другими.
— Бейся, поганцы! Успѣешь наживиться послѣ, и Орликъ пустилъ татарву на перерѣзъ врагу.
Куча калмыковъ, башкиръ и мордвы волей-неволей бросились тоже, подгоняемая нагайкой и пистолетомъ есаула и лѣзла чащей по сторонамъ дороги, чтобы обогнать и обойти отступавшую кучку солдатъ, человѣкъ уже не болѣе двадцати. Атаманъ, всегда пылкій и увлекавшійся въ битвахъ, теперь лихо врѣзался на конѣ въ самую кучу команды. По немъ выпалили раза четыре, но все мимо. Наступавшіе сзади часто стрѣляли и, настигнувъ, уже налѣзали… Обогнавшая татарва спереди бросилась съ своимъ оружіемъ поневолѣ въ рукопашную. Остатокъ команды разсыпался сразу по кустарнику чащи, какъ если бы солдатъ вдругъ разбросало чѣмъ-нибудь… И началась травля ихъ въ одиночку…
Уже на каждаго солдата приходилось по два и по три разбойника. Малина кидался опять звѣремъ отъ одного къ другому и рубилъ топоромъ; наконецъ, въ пылу ярости онъ ошибкой зарубилъ на смерть одного изъ башкиръ.
— Ну, плевать! Не въ счетъ! крикнулъ онъ и бросился далѣе на коннаго врага, но выстрѣлъ въ лице повалилъ его навзничь.
Когда команда вдругъ разсыпалась въ кусты — командиръ ея, оставшись одинъ, выпалилъ въ упоръ по сибирному, но болѣе не выдержалъ и, пришпоривъ коня, трусливо пустился вскачь на утекъ.
— Эхъ, обида, уйдетъ капралъ, завопилъ кто-то съ такимъ отчаяніемъ, какъ если бы въ этомъ было особое огромное несчастье.
— Шалитъ, не уйдетъ! крикнулъ атаманъ и, подтянувъ поводья у своего Киргиза, гикнулъ по-казацки и, припустился.
Хорошо и размашисто летѣлъ сѣрый конь барчука-командира, будто чуя, что уноситъ хозяина отъ смерти, но Киргизъ Усти былъ не конемъ, а соколомъ… Онъ не скакалъ, а летѣлъ, когда Устя пускала его во весь махъ. Много забралъ переда капралъ, но атаманъ на полуверстѣ скаку, при выходѣ изъ Козьяго Гона въ открытое поле настигъ бѣгуна и выпалилъ изъ мушкетона. Сѣрый конь съ-маху грохнулся объ земь и перекувыркнулся, а за нимъ покатился по травѣ и всадникъ.
Устя подскакала, осадила Киргиза и глядѣла… Конь вскочилъ, хромая, съ перебитой ногой, а всадникъ лежалъ ничкомъ и недвижимо.
— Убитъ? Нѣтъ! пуля-то одна вѣдь, стало, убился! думалъ атаманъ.
Въ полдень устинцы были дома.
Отъ команды, что билась въ ущельи, осталось въ живыхъ, раненыхъ и въ плѣну 18 человѣкъ и капралъ. Остальные были всѣ перебиты, а кой-кто спасся отъ плѣна или отъ смерти, запрятавшись подъ шумокъ въ дебряхъ и чащѣ Козьяго Гона.
Небольшой отрядъ Петрыня уже утромъ былъ весь уничтоженъ самимъ эсауломъ, благодаря хитрому обходу и лихому натиску. Онъ былъ почти весь перестрѣленъ, разогнанъ, а четыре человѣка съ Петрынемъ захвачены. Всѣ плѣнные, конечно, были пригнаны въ Устинъ Яръ, какъ стадо барановъ.
Не дешево обошлась устинцамъ битва съ командой.
Ефремычъ былъ слегка раненъ въ ногу, но могъ ходить прихрамывая. Малина былъ раненъ всѣхъ сильнѣе въ щеку и шею на вылетъ, но не стоналъ и злобно молчалъ, однако онъ былъ на ногахъ и не собирался лечь; это былъ послѣдній выстрѣлъ Засѣцкаго, сдѣланный въ упоръ по каторжнику, рубившему всѣхъ топоромъ, но передъ тѣмъ онъ убилъ и другого молодца изъ устинцевъ.
Ванька Черный, знахарь и болтунъ, мечтавшій о женитьбѣ на дочери дяди Хлуда, былъ принесенъ четырьмя калмыками въ Яръ въ безсознательномъ состояніи тоже съ пулей капрала въ головѣ…
Бѣлоглазый и бѣловолосый Кипрусъ изъ невѣдомой стороны былъ тоже въ другихъ невѣдомыхъ предѣлахъ, на томъ свѣтѣ: съ прострѣленнымъ сердцемъ, въ самый разгаръ битвы, онъ повалился, не пикнувъ ни звука на своемъ чудномъ языкѣ.
Орликъ былъ легко раненъ около локтя въ ту же руку, что еще болѣла отъ старой раны въ плечо, полученной на бѣлянѣ. Съ десятокъ татаръ было переранено, и почти два десятка легли въ Козьемъ Гонѣ, когда бросились въ рукопашною съ ножами и вилами на мѣткіе залпы изъ ружей еще не оробѣвшей и не разсѣянной кучки солдатъ.
Но если дорого обошлась битва разбойникамъ, то команда саратовская поплатилась совсѣмъ, вся… Команды не было — она растаяла, будто снѣгъ весной. Ущелье было покрыто трупами. Бѣжавшихъ могло быть изъ обоихъ отрядовъ не болѣе полуторы дюжины. Въ плѣну было почти столько же… Но самое главное, что утѣшило и веселило устинцевъ, былъ плѣнъ живьемъ командира отряда и ихъ Іуды предателя, Петрыня. Всѣ ждали на другой день поглазѣть съ удовольствіемъ, какъ ихъ будутъ казнить среди поселка, на площадкѣ, съ соблюденіемъ всякихъ затѣй ради потѣхи.
— Потѣшимся завтра, ребята! слышалось повсюду. — Спасибо, живьемъ достались; могли вѣдь быть убиты ненарокомъ. Капралъ былъ въ домѣ атамана и сидѣлъ въ горницѣ, на скамьѣ, связанный по рукамъ. Петрынь, скрученный веревкой по всѣму тѣлу, лежалъ, какъ чурбанъ, на полу въ чуланѣ, откуда еще наканунѣ бѣжалъ при помощи своего врага. Онъ лежалъ не двигаясь, въ растяжку, на боку, такъ какъ связанныя назади руки не позволяли лечь на спину. Лицо его, прижатое ничкомъ къ полу, было мертво-блѣдно, будто не живое. Недавно, будучи здѣсь узникомъ, онъ надѣялся еще на милость Усти, на свою хитрость, на время, на случайность, на все, на что только можетъ надѣяться человѣкъ, хватающійся за соломинку. Теперь же Петрынь зналъ навѣрно, что это его послѣдній день на землѣ. Завтра въ эту пору онъ будетъ уже зарытъ въ землѣ, какъ трупъ казненнаго.
— Батюшка! Родитель! изрѣдка шепталъ Петрынь какъ бы въ полубредѣ. И у него отъ отчаянья и ужаса положенія, дѣйствительно, сдѣлался къ вечеру бредъ. Онъ видѣлъ отца и говорилъ съ нимъ. Лихой Тарасъ, умершій по собственной волѣ, утѣшалъ сына и что-то обѣщалъ ему хорошее, изъ-за чего стоитъ постараться.
— Коли казнятъ, я тебя къ себѣ уведу! слышалось Петрыню, и онъ говорилъ вслухъ:
— Батюшка, уведи поскорѣе… не мѣшкай, идутъ. Помилосердуй, Устя! За всю мою любовь…
Къ вечеру голодъ сталъ мучить парня. Онъ не ѣлъ уже болѣе сутокъ. На о немъ забыли всѣ; забылъ и атаманъ, бывшій теперь подъ той же кровлей.
Но атаману не грѣхъ было его забыть. Ему было не до того: съ нимъ что-то чудное приключилось. Ефремычъ звалъ его въ кладовую запереть добычу, доставшуюся отъ команды съ возовъ ея обоза… Устя не шла и говорила:
— Ладно, успѣется еще.
Ефремычъ попросилъ настоя Чернаго для своей раны — Устя обѣщала и забыла дать. Надо было на гору сходить, выкопать деньги, напрасно зарытыя, и Устя собиралась… и забыла. Надо было распорядиться по разнымъ дѣламъ — Устя ничего не дѣлала… Собиралась… Орликъ позвалъ атамана къ себѣ помочь завязать руку, такъ какъ знахарь Черный уже не могъ пользовать никого, лежа въ безнадежномъ положеніи въ одной изъ хатъ, — Устя обѣщала и тоже запамятовала. Когда она собралась итти, Орликъ уже сидѣлъ у себя на крыльцѣ съ завязанной рукой и весело шутилъ. Ему помогалъ раненый, но уже оправившійся Ванька Лысый, который обучился дѣлу отъ Чернаго на себѣ самомъ.
— Лысый! шутилъ съ нимъ Орликъ, — вѣдь тебя теперь можно ужъ будетъ звать просто Ванькой.
— Почто? спросилъ Лысый, увязывая руку эсаула въ тряпки.
— А другой Ванька-то нашъ, Черный? Онъ не встанетъ. Поди, къ вечеру помретъ, бѣдный.
— Хоре… Мы безъ знахаря будемъ.
