— Вы выиграли! — он чуть придержал коня.
И, прежде чем принц успел что-то сказать, добавил:
— У вас хорошая лошадь, монсеньор. О ней нужно заботиться.
И, словно собираясь потрепать лошадь по шее, он взял поводья из рук Теодебера и пустил ее рысью.
— Теперь нужно подождать остальных, монсеньор. Здешние дороги ненадежны.
— Почему? — удивился Теодебер. — Мы ведь все еще на земле моего дяди?
Готико расхохотался от всего сердца, но, увидев нахмуренно-озадаченное выражение лица мальчика, усомнился, что слова ребенка были намеренной шуткой. Спрыгнув с коня, он подхватил поводья обеих лошадей и двинулся дальше пешком.
— Как раз уже нет, — бросил он через плечо. — Мы только что миновали Компендиум[66], так что сейчас находимся во владениях вашего отца.
— Тогда чего вы боитесь?
— Ничего, поскольку мы сейчас союзники. И вы мой союзник даже в большей мере, чем кто бы то ни был.
Теодебер тоже спрыгнул на землю. Он уже собирался взять из рук Готико поводья своей лошади, чтобы идти рядом с ним, но вдруг передумал и снова нахмурился.
— Вы все время так говорите! — заявил он, разглядывая спутника с недетской проницательностью, которой тот даже не ожидал от ребенка семи лет.
— Как?
— Так, чтобы я вас не понял. Как будто хотите что-то сказать, ничего не говоря.
— Вообще-то, меня часто упрекают в обратном.
— Ну так скажите прямо! Почему я ваш союзник больше, чем кто другой?
Франк остановился и серьезно взглянул на юного принца. В нем, несомненно, чувствовалась сила, в этом наследнике Хильперика, и еще больше — гордыня. Может быть, в один прекрасный день он станет королем — если только раньше не умрет от чумы или не будет убит. Королевские дети обычно умирали гораздо чаще, чем простые...
— Ты принес клятву, малыш, — произнес он жестким тоном. — Ты поклялся на Библии, что никогда не поднимешь оружия против своего дяди Зигебера или его интересов. Ты уже забыл?
Теодебер не отвечал. Его лицо раскраснелось, на губах блуждала улыбка. Он округлил глаза, словно стараясь найти достойный или утонченный ответ.
— Отвечай! — повелительно воскликнул Готико, и от этого крика стайка воробьев вспорхнула с придорожных кустов и улетела прочь.
— Да что на вас нашло? Я-то думал, мы друзья!.. Нет, я не забыл, конечно, я помню! Вы довольны?
В этот момент принц выглядел тем, кем он и был на самом деле: ребенком, окруженным чужими людьми, без единого друга, у которого он мог бы найти защиту. Готико устыдился, что так резко разговаривал с ним.
— Вот так-то лучше, — пробормотал он. — Я польщен, что вы считаете меня своим другом, монсеньор. Но прежде всего я стражник короля Зигебера — это означает, что я принес ему клятву верности. И поскольку я ваш друг, я предупреждаю вас, мой принц...
Он остановился, подождал, пока Теодебер не повернется к нему, и взглянул ему прямо в лицо.
— ...если вы когда-нибудь нарушите слово, именно я призову вас к ответу.
Я не знаю, какой будет твоя жизнь, мой бедный малыш. Наши враги столь многочисленны и могучи, столь победоносны, а у тебя больше нет ничего, кроме имени, которое ты носишь, и надежды твоего рода. Я молюсь о том, чтобы они довольствовались моей смертью и оставили тебе жизнь — пусть даже в бедности, пусть даже в рабстве. Все равно ты не станешь таким., как я прежде, когда у меня не было даже имени. Пока живешь, все еще возможно. Это зависит только от тебя. Конечно, ты можешь потерпеть поражение, можешь быть убит или, еще хуже, заключен в монастырь — но можешь также победить и сам выковать свою судьбу.
Именно это я и сделала. В этом меня часто упрекали, но только шепотом, издалека, потому что меня боялись. Я могла провести всю жизнь служанкой Одоверы и любовницей короля, но не этого я хотела. Я могла бы выдержать унижение от триумфа Претекстата, ставшего епископом, возвышающегося над церковной кафедрой и проповедующего святые заповеди, осмеливаясь при этом смотреть на меня без стыда, — но я не этого хотела. Твоему отцу была нужна королева — не эта вечно перепуганная дуреха, расплывшаяся от постоянных беременностей, бледная и вялая, без всяких других помыслов,кроме одного: сидеть в углу у очага в окружении своей мелюзги. Итак, я постаралась сделать все, что нужно, чтобы дать твоему отцу женщину, которой он заслуживал, единственную, которую он когда-либо любил, и — одновременно — чтобы ограничить влияние Церкви. Я это сделала, и я об этом не сожалею.
Глава 11. Развод
От берегов Сены до наружных крепостных-укреплений Руан был украшен цветами, усеян торговыми палатками и тавернами под открытым небом и заполнен нарядными шумными толпами, собравшимися на крещение маленькой Базины. Однако большую часть жителей привлекла не столько предстоящая церемония, сколько триумфальные известия о победах, одержанных над фрисонами королем Хильпериком и его братом. Но так или иначе королевские щедроты вызывали всеобщее ликование. В течение двух дней повозки, нагруженные хлебом, копченым мясом и фруктами, разъезжали по улицам во всех направлениях, и королевские слуги раздавали эти угощения в таких огромных количествах, что часть их оставалась лежать нетронутой возле колодцев. Говорили, что сегодня утром возле каждого из сторожевых постов было откупорено множество бочек с пивом и хмельным медом, и содержимого хватило всем желающим. Весь город был сыт, пьян, возбужден, переполнен слухами и лихорадочной суетой и напоминал растревоженный муравейник.
Стояла ранняя весна, и воздух был еще прохладным, а солнце — нежарким. Однако Фредегонда чувствовала, как по спине стекают струйки пота под шерстяным платьем, слишком плотно облегающим фигуру и от этого давящим на округлившийся живот. Поднявшись по склону, который тянулся между крепостью и первым рядом укреплений, она была поражена, увидев огромную процессию знати, прибывшую на крещение. Решив ни на кого не смотреть, она с поднятой головой и опущенными глазами двинулась между рядами придворных и городских сплетниц, в сопровождении Уабы и Пупы — довольно жалкого эскорта в такой толчее. Впрочем, три женщины, идя друг за другом, довольно быстро достигли процессии и смешались с ней, словно не замечая, что здесь были исключительно мужчины — как воины, так и монахи. Когда они оказались в самом начале процессии, прямо под королевскими и епископскими знаменами, послышалось несколько возмущенных восклицаний, поскольку появление женщин здесь было явно неуместным, но Уаба так посмотрела на одного из недовольных, который осмелился потянуть ее за рукав, что и он, и остальные притихли. Впрочем, командир гарнизона Бепполен, который тоже шел впереди процессии в окружении вооруженных людей, поклонился королевской любовнице с явной почтительностью, и такое отношение к той, кто в отсутствие короля оставалась настоящей хозяйкой города, ни от кого не ускользнуло. Точно так никем не остались незамеченными, несмотря на все старания Фредегонды, ее налившиеся груди и округлившийся живот.
Но сейчас все взгляды были обращены на главную дверь замка, откуда вот-вот должна была выйти королева Одовера, чтобы отправиться в аббатство. Прошло некоторое время в почтительном молчании, потом в толпе начались перешептывания. Королева запаздывала. Вскоре все увидели, как один из монахов приблизился к дворцовому управителю и заговорил с ним вполголоса, но с повелительной интонацией. Управитель отправил одного из своих слуг узнать, в чем дело.
Посланец вернулся с виноватым видом и беспомощно развел руками — этот жест был достаточно красноречив, чтобы и среди процессии, и в толпе, собравшейся на склоне, недоуменный шепот сменился недовольным гулом.
Фредегонда стояла не шелохнувшись. Глядя прямо перед собой, она машинально поглаживала кончиками пальцев золотую фибулу, украшенную драгоценными камнями, скалывавшую на плече ее простой шерстяной плащ с капюшоном, который она набросила на голову — чтобы отгородиться от толпы и одновременно скрыть свою тревогу. Кровь уже не стучала у нее в висках, сердце билось размеренно, как всегда, но та игра, которую она затеяла, сейчас казалась ей выше ее сил, особенно в ее нынешнем положении. Под маской спокойного безразличия, которую она пыталась удержать на лице, бушевали сомнения в надежности той хитрой интриги, которую она начала сегодня утром. Отсутствие Хильперика лишало ее сил, и лишь железная воля Уабы помешала ей убежать отсюда и спрятаться в своей комнате.
Внезапно резкая пронизывающая боль вырвала ее из тревожного оцепенения и заставила вздрогнуть всем телом. Она инстинктивным жестом обхватила живот, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Этим утром Уаба намазала живот мазью, куда был добавлен пепел ежа — чтобы защитить ребенка, и дала ей выпить, как каждый день, молока кормящей суки, что считалось лучшим средством для роста младенца в утробе. Но ничто не могло унять боль...
