Залесский искренне удивлялся тому, как она находила время для всяческих необходимых женских занятий перед зеркалом. Она всегда выглядела безупречно. Элегантно – это про нее. Прическа, мэйк-ап, одежда – высокий стандарт.
– Жоззет, – просил ее Борис, – сделай что-нибудь не так: урони тарелку, выругайся, надень платье задом наперед, иначе мне кажется, что рядом с тобой я все время спотыкаюсь.
Она смеялась и иногда, когда он вел ее под руку где-нибудь посреди улицы, делала вид, что действительно споткнулась, и радостно сообщала:
– Ну вот, чувствуешь, мы на равных.
Залесский сидел в номере нью-йоркской «Астории» и разговаривал с сигарой. Он разговаривал сам с собой – иногда мысленно, иногда вслух, глядя на мерцающий огонек скрученного табачного листа. Борис закинул ноги на стол: «Хоть в этом буду походить на истинного американца».
Он останавливался в «Астории» на день-два после того, как возвращался из Европы. Благо у Джекки не было привычки встречать его в аэропорту, не было привычки выяснять детали: какой рейс, в какое время, где вообще билеты и почему ты не предупредил телеграммой, не позвонил. Да бог весть сколько неожиданных вопросов способны поставить его в тупик в этой его новой жизни. Женщины встречались на его пути и прежде, и не раз, но… Дальше он фразу не строил – это не укладывалось в рамки обычной логики, той, которую он мог для себя объяснить.
Он любит Жоззет, и он любит Джекки. Как там у царя Соломона было? Это ж ни в какое сравнение! Впрочем, шутить не сильно получалось, на душе скребли кошки.
– Это во мне остатки порядочности, – уничижал он себя, пытаясь такими заклинаниями хоть как-то смягчить безвыходную ситуацию.
Жоззет непросто далась ее безоглядность в падении, как она, чуть не плача, объяснялась ему, «во грех». Мать Жоззет, прилежная католичка, ничего не знала о ее отношениях с Залесским и была уверена, что после развода с мужем дочка не способна без положенного обряда допустить близость с мужчиной. Борис вначале отнесся к таким сложным семейным отношениям с юмором, но потом понял, что для Жоззет авторитет матери был непререкаем.
Так что грех был вполне осязаемым, и тем острее было их взаимное влечение.
Она была в постели такой – он не находил подходящих примеров – такой, каких у него никогда не было. Глядя на нее днем, Борис начинал сомневаться в том, что этой ночью она была с ним, и его пронизывал страх от неуверенности в том, что в следующую ночь она вновь окажется в его постели.
– Каждый раз ее губы шептали одно и то же: «Нет, не надо, оставь меня, не так, не так», а тело шло навстречу с силой, превосходящей его напор, и с каждым «не так» ему казалось, что она проникала в него глубже, чем он завладевал ею.
Это несоответствие между сознанием и волей плоти сводило его с ума. Она уползала после последнего крика на край постели, зарывалась под подушки, под одеяло, и ему слышались ее молитвенные стенания, но стоило прикоснуться к ее бедру – и все начиналось с начала. Как-то утром он пошутил:
– Жоззет, мне кажется, что каждую ночь я беру силой монашку, но иногда мне мерещится, – и он на всякий случай убрался подальше от ее острых коготков, – что монашка берет силой меня.
О том, что он вернулся в Нью-Йорк, знал только Клифф. Так было всегда: Клифф был посвящен с самого начала. Это – его заслуга, считал Борис. «Это – моя вина», – считал добропорядочный Клифф. Но он относился к этому роману с пониманием. Никто не мог устоять перед этой женщиной, а то, что она влюбилась в его шефа – так браво шефу, таких тоже поискать надо.
Была тут и презренная практическая выгода. Благодаря Жоззет, которая отныне присутствовала на всех выставках оптики вместе с «Ривьерой», значительно улучшилась, обновилась и расширилась коллекция очков. В формировании заказов аксессуаров тоже прислушивались к ее советам.
Залесский принципиально не имел дело с немецкими фабрикантами, со стороны которых неоднократно высказывалось горячее желание предложить ему свой товар. Но однажды, во Франкфурте, Жоззет уговорила его обратить внимание на одну новую модель, разработанную немецким дизайнером из Дюссельдорфа. Две пластиковые виньетки, скрепленные шарниром, зажимали волосы, цепляясь друг за друга небольшими выступами, и удерживали прическу в таком положении благодаря пружинистости самой пластмассы.
Когда Борис вместе со своими менеджерами зашел посмотреть эту заколку в немецкий бокс, хозяин, крупный блондин, настоящий ариец, так растерялся, что не знал, куда его усадить. А когда Залесский, рассмотрев то, что впоследствии будет называться «банан» и займет, благодаря выбору «Ривьеры», свое место в классическом ряду аксессуаров для волос, сказал своим людям оформить заказ на тридцать тысяч штук, немец так обрадовался, что вытащил припасенную, видимо, для такого случая бутылку шампанского и, второпях откупорив ее, облил пенным фонтаном Борису костюм от Brioni. Пока бедняга суетился, пытаясь почистить и высушить темно-синюю ткань, Борис, усмехнувшись, прошептал Жоззет:
– Ну, видишь, что они творят? Одно слово – фашисты.
Клифф появился поздним вечером. Принес с собой отчет по канадскому отделению компании.
– Надо менять Дани.
Клифф заварил кофе.
– Ты будешь?
– Ты пьешь кофе на ночь? – удивился Залесский, отвечая на вопрос Бранновера коротким. – Нет, нет.
– Что – нет? – не понял Клифф. – «Нет» – кофе, или «нет» – менять этого проходимца?
– Какой кофе? Лучше дай мне большую снотворную таблетку.
Клифф уселся с чашкой кофе напротив и издевательски пробубнил:
– Любовь лишает героя сна и размягчает ему мозги. Отправляйся домой, к жене, там тебе таблетка не понадобится.
Залесский отмахнулся:
– Не смешно. Что нового натворил этот парень?
Дани Альбац проработал в должности директора в Оттаве, филиале «Ривьеры» в Канаде, три года и сумел за это время испортить отношения со всеми партнерами.
– Мы начнем терять из-за него места! Умный, хороший парень, но прямой, как штырь. Израильтянин! Их там не учат, что иногда надо наклонить голову. Отправь его в Израиль, пусть там попробует создать бизнес среди таких же, как он.
– Ладно, – Борис вытащил из саквояжа картонную коробку, заклеенную лентой с иероглифами по контуру, – подыщи ему замену из наших, может быть, кого-то из Мичигана, там толковая дама в начальниках отдела засиделась, и переезжать недалеко.
Клифф согласно кивнул и убрал не заинтересовавшие шефа бумаги в портфель.
Борис возился с коробкой:
– У меня тут – кое-что интересное. Жоззет получает предложения по оправам от дизайнерских ателье со всего света, и вот тут, – он наконец порвал клейкую ленту, удерживавшую плотный картон крышки, – японцы прислали очки.
Залесский вывалил на стол десяток оправ и линз необычной формы. Клифф рассматривал большие разноцветные стекла-восьмигранники, сужающиеся к краю, и оправы из ацетатного пластика. Борис взял одну из них и вставил в специальные пазы розовую пару стекол. Они плотно и надежно встали на свои места, после этого он вынул их и заменил на синие. Всего в комплект к оправе входило шесть цветов: кроме этих двух – серый, коричневый, черный и желтые-драйвер.
Залесский внимательно следил за выражением лица своего главного специалиста. Бранновер несколько раз прошелся разными стеклами по креплению оправ, прощупал обработку полированных поверхностей, зазоры между корпусом и дужками и наконец заговорил:
– Качество отменное, дизайн спорный. Помнишь «brush»? Сложная для понимания вещь. Но ничего подобного прежде я не видел. Можем взять небольшую порцию на пробу.
Залесский посмотрел на своего друга долгим насмешливым взглядом, тот поежился, но продолжил:
– Ты же не собираешься завалить этим японским чудом наш рынок?
– Мистер Бранновер, – Борис, укладывая очки обратно в коробку, перешел на официальный тон, – приготовьте мне завтра к концу дня все материалы по заводу– изготовителю этого чуда. – И уже мягко добавил: – Клифф, мне кажется, эта идея со сменными линзами интересной, надо хорошо подумать, и давай сделаем это вместе. А теперь, если ты на машине, а не на своем драндулете, отвези меня домой!
Всю следующую неделю Залесский занимался изучением японской компании «Charmant Group». Это из ее дизайнерского отдела пришла посылка к Жоззет. В пятницу вечером они с Джекки были приглашены к Максу Фридману на пятнадцатилетие его дочери Солли. Борис уже вышел из офиса, но у лифта остановился и, повинуясь мелькнувшей мысли, вернулся. Он еще никому не показывал эти очки со сменными линзами. А у Макса соберется большая разношерстная компания, будет интересно посмотреть на реакцию сверстников Солли и их родителей. Ну и, конечно, сам Фридман с его чутьем охотника за новеньким.
Борису достаточно было только увидеть мимолетное движение его бровей, услышать первое слово, даже не слово – его «хм». У Фридмана было много оттенков «хм».
