Живописцам, занятым своими делами, было недосуг вникать в монастырские распри. С раннего утра до позднего вечера, стоя на деревянных высоких стропилах, левкасили купол, барабан и стены храма. Наконец оштукатурили. Симеон вместе с Андреем и Даниилом принялись за фрески. Храм был небольшой, за лето росписи закончили. Хотя грозный образ Пантократора, нарисованный Феофаном Греком в куполе церкви Спаса на Ильине в Новгороде, в немалой мере довлел над Симеоном Черным, отец Сергий видел Спасителя по-иному – мягче, душевнее. Таким его и пришлось изобразить Симеону в Троицкой церкви. Но в написании «Сил Небесных» под образом Христа-Пантократора Симеон повторил изображение четырех архангелов и четырех шестикрылов, по два херувима и серафима с каждой стороны, подобно церкви Спаса на Ильине.
Кого творить после «Сил Небесных» – в барабане пророков, как это было принято обычно, или праотцов, как сделал Феофан, Симеон никак не мог решить и пришел посоветоваться с отцом Сергием.
– Праотцов пиши, Симеон, – после недолгого раздумья сказал преподобный. – А «Силы Небесные» ты завершил? – поинтересовался он.
– Закончил, святый отче, – смиренно молвил живописец. – Может, самолично поглядишь?
Радонежский с трудом встал с лавки, шаркающей походкой направился к выходу из кельи.
Лето было в разгаре. Жарко. Покачивались на ветру высокие кроны огромных сосен, пахло хвоей и смолой, выступившей на стволах, с луга доносился пряный запах скошенного монахами сена, на разные голоса пели птицы.
«Хорошо-то как! – подумалось старому игумену, и неожиданно в голову прокралась суетная мысль: – Жаль, что все преходяще…»
Когда вошли в церковь, полумрак и прохлада успокоили слезящиеся глаза преподобного, охладили вспотевшее тело. Некоторое время он стоял под куполом, подняв кверху седую голову, потом кивнул удовлетворенно.
– Молодец Симеон, сын мой, и вы, Андрей и Данила, чада мои, – похвалил он и молодых живописцев. – Знатно сотворили росписи архангелов и шестикрылов. Господь водит перстами вашими… – И, помолчав, сказал:
– Пиши праотцов, Симеон. Аще ересь богомильская и павликанская множится, и не только среди болгар, сербов и армян, но и на Руси уже объявилась, надо праотцов писать. Ибо еретиками сими отвергается мир загробный и воскрешение из мертвых – суть веры нашей, коей претит их кощунство. Рисуйте, чада мои, так, как мудрок и филозоф византиец Феофан, коий постиг истину.
– И тех же праотцов Адама, Авеля, Сифа, Еноха, Ноя, Мельхисидека писать? – загибая пальцы, перечислил Симеон. – Может, еще кого, к примеру, Авраама и Иакова?
– Можно их тоже. Но первые главные! В ветхозаветной Книге премудрости Иисуса и в новозаветном Послании апостола Павла хорошо это поясняется. Ученье еретиков, кои отвергают Библию и книги Мойсеевы, глаголит, что праотцы с сатаной договор сотворили. Это рушит устои веры православной и суть богомерзко! – повысил голос преподобный. И неожиданно покачнулся; его подхватили под руки Андрейка с Данилкой.
Еще лето не подошло к концу, как живописцы, к радости монастырской братии и отца Сергия, полностью расписали храм фресками.
Когда выдавался свободный час, обычно в воскресенье, парни уходили в лес на свою любимую полянку, говорили о том о сем. Даниил подбивал Андрея сходить в Радонеж, познакомиться с какими-нибудь девками. Но тот отказывался, он по-прежнему не забывал свою первую любовь. Прошло уже несколько лет, как Вера с матерью и сестрой уехали из Радонежа. Но он думал о ней, надеялся, что встретит, и искал, искал ее… Увы, тщетно. Один раз Андрейка забрел все-таки в Радонеж. Взволновался, увидев Веркин дом, проданный кому-то, и долго стоял возле него. На душе у парня было грустно, а ему все казалось, что вот-вот она появится из-за угла на тропке, как тогда, сияющая, с радостным, озорным блеском в ярко-синих глазах…
Данилка, узнав об этом, удивился очень. Вечером в келье, где они вдвоем жили, не удержался, сказал:
– Людское счастье, Андрейка, что вода в бредне! Неужто до сей поры не запамятовал Верку?
– Нет! – коротко бросил тот.
– Гляди-ка! – Данилка даже дернул себя за бородку. – Сколько годков минуло! А я о Параське уже не вспоминаю, хоть до чего была сладка девка! Натешились мы всласть.
– Тебе только плоть тешить. А я по-другому, – задумчиво произнес Андрей.
– Вишь, ты! – удивленно буркнул тот.
Больше они об этом не говорили. Но однажды, когда Андрейка снова пошел в Радонеж и ноги сами привели его к заветному двору, он увидел обросшего полуседой бородой незнакомца, который стоял у еще не успевшего потемнеть от времени нового забора. Он был одет в длинный поношенный армяк с заплатами, за спиной небольшая котомка. В руке пришлый держал тяжелую сучковатую палку, которой то и дело негромко постукивал в калитку, вызывая за оградой неумолчный собачий лай.
«Должно, паломник! – подумал Андрей. – Да я что-то не видел его в обители…»
Наконец калитка приоткрылась, из нее вышел дородный мужик в посконной, перепоясанной кушаком рубахе. Парень сразу признал – это был хозяин, купивший когда-то Веркин дом.
Невольно подошел ближе и вдруг услышал, как незнакомец, поздоровавшись с тем, сказал:
– Прости, что потревожил, хозяин. Надеялся я сродников своих проведать – женку братову и дочек его.
Тот что-то ответил, но Андрейка не разобрал, зато хорошо расслышал слова паломника:
– Сам-то брат на Куликовом поле сгинул, а они сюда отъехали – я только случаем недавно узнал. Десять годов не видел. Да не привел Господь!
– Заходи, коли так, добрый человек, а то не место тут говорить, – бросив подозрительный взгляд на стоявшего неподалеку Андрейку, которого пару раз примечал возле своего дома, молвил хозяин. Прикрикнув на рванувшегося к незнакомцу кобеля, впустил его во двор. Лязгнул засов, и оба скрылись за оградой.
«Может, это брат Веркиного тяти, о котором она рассказывала, что он пошел служить кметем к Ивану Василичу Вельяминову, сыну московского тысяцкого, и пропал?» – мелькнула догадка в голове у еще пуще разволновавшегося парня.
Некоторое время Андрейка расхаживал взад и вперед, надеясь, что незнакомец выйдет из дома, но так и не дождался. Памятуя прежний разговор с Данилкой, не стал ему рассказывать о незнакомце. Впрочем, вскоре пришло время о другом думать – как сотворить иконостас?
Симеон снова засомневался, советовался со своими молодыми помощниками, но и те не знали, на чем остановиться. Деисусный чин должен был строиться не менее чем из одиннадцати икон – пять в центре, по три за восточными столбами с написанными на них фресками. Так намеревались делать и в Троицкой церкви, но допустили промашку – забыли промерить ширину между столбами, а когда определились, ахнули. Центральные, самые главные, иконы получались чересчур узкими, как писать на них Спасителя, Богородицу и святых? Уж очень удлиненными они были бы! Никакого вида! Одним словом, срам!
Не хотелось Симеону тревожить преподобного, а пришлось. И снова отец Сергий нашел выход из положения:
– Не бойся, сын мой, не будет греха, иже сотворишь иконостас сплошным.
– Закрыть столбы с фресками? – удивился Симеон. – Никогда не видел такого, хоть во многих храмах бывал и сам творил.
– Ничего, делай так! – решил игумен.
Главные пять икон – Спасителя, Богородицы, Иоанна Предтечи, архангелов Михаила и Гавриила – расписывал Симеон. Иконы апостолов Петра и Павла, а также лик Василия Великого творил Даниил. Андрею достались менее важные образа – Иоанна Златоуста и великомучеников Дмитрия и Георгия.
Над иконами живописцы трудились почти год. Наконец церковь освятил преподобный, и монастырь обрел храм, достойный своего игумена и своей славы.
Позади оcталаcь петляющая cреди дремучих cоcновых и еловых леcов Переяcлавcкая дорога, по которой Андрей Рублев и Даниил Черный добиралиcь из Троице-Cергиевой обители в Моcкву. По Никольcкой улице Великого поcада они вышли к Кремлю. Вокруг, cколько мог видеть глаз, проcтиралоcь унылое c запахом гари пепелище – следы недавнего пожара.
– Такое кругом, как поcле Тохтамышева нашеcтвия, – качая крупной головой c гуcтыми черными волоcами, вздыхал Даниил. – Сколько бед эти пожары люду приносят – страсть!
– Ничего! Моcква, она, как крица, не cломишь! – вcпомнил Андрей любимую присказку брата Ивана, убитого во время нашествия Тохтамыша. – Отcтроитcя с Божьей помощью, не впервой ей гореть!
– На вcе воля Божья, – перекреcтилcя Даниил на кремлевcкие cоборы.
Дальше шли молча. Вид пепелища напомнил Андрею грозные дни нашеcтвия ордынцев, и воспоминание это раcтравило душу, cнова заполонило его забытой болью. Вcе вcплывало в памяти: тучи татарcких cтрел, вражеcкие конные орды, врывающиеcя в Кремль, гибель отца, матери, брата, близких и знакомых c детcтва людей…
Глаза Андрея увлажнилиcь, потупив голову, вошел он с Данилкой через Никольcкие ворота в Кремль.
