Хорошо осознавая свою непопулярность среди высших слоев британского общества и даже среди придворных, принц Альберт все больше страдал от тоски по родине. А когда его отец уехал домой после краткосрочного визита в Англию, Альберт неожиданно расплакался. Королева попыталась успокоить его, но он еще больше смутился от столь немужского поведения и убежал к себе в спальню. Она поспешила за ним, но все ее попытки успокоить любимого мужа успеха не имели. При этом он напомнил ей, что она никогда не знала своего отца, что все ее детство прошло в ужасном одиночестве, а вот он по сравнению с нею многое оставил на родине.
Королева была растрогана таким отчаянным приступом ностальгии. «Боже мой, — писала она в дневнике, — если бы кто знал, как я хочу сделать своего любимого мужа счастливым и жизнерадостным!»
«Не могу понять, как можно желать таких вещей, в особенности в самом начале супружеской жизни».
Через несколько недель после свадьбы королева Виктория неожиданно обнаружила, что беременна. Это событие должно было коренным образом изменить карьеру принца Альберта в качестве консорта. А королева, напротив, была крайне раздосадована этим обстоятельством. Это была «единственная вещь», которой она боялась. Узнав о беременности, она пришла в «ярость» и заявила в письме вдовствующей герцогине Саксен-Кобург-Готской, что для нее это «самое ужасное, что может произойти». «Я Действительно расстроена этим известием, — жаловалась она, — и считаю, что оно может испортить все мое счастье. Я всегда ненавидела саму возможность этого и молила Бога днем и ночью, чтобы остаться свободной хотя бы первые шесть месяцев... Не могу понять, как можно желать таких вещей, в особенности в самом начале супружеской жизни». И если все ее «мучения будут вознаграждены какой-нибудь отвратительной девчонкой», писала она королю Леопольду, то готова была утопить ее.
Незадолго до родов королева проконсультировалась у Чарльза Лоукока, известного в стране акушера и гинеколога. Позже доктор Лоукок рассказал своей подруге леди Махоун, что поначалу «чувствовал себя неловко и не мог избавиться от смущения», но королева быстро успокоила его и сделала все возможное, чтобы подобных настроений у него больше не возникало.
«Она не испытывала абсолютно никакого стеснения и всегда была готова выразить любое свое желание, касающееся ее нынешнего состояния, — рассказывал доктор Лоукок леди Махоун, которая пересказала этот разговор Чарльзу Арбатноту, а тот — своему другу герцогу Веллингтону. — Причем делала это непосредственно и самым простым языком. Прежде всего она поинтересовалась у Лоукока, не будет ли ей слишком больно во время родов. Он ответил, что такую возможность исключать полностью нельзя, но при этом выразил уверенность, что ее величество, несомненно, перенесет роды без особых трудностей. «О да, — без колебаний ответила королева, — я могу вынести любую боль, как и все другие люди...» В целом же у доктора Лоукока сложилось не очень хорошее впечатление о внешности королевы. Он отметил, что она подурнеет во время и после родов и к тому же станет чрезвычайно толстой. Ее фигура даже сейчас отличается изрядными размерами, поскольку она не пользуется корсетами и другими средствами для поддержания формы тела, а после родов она станет похожей на бочку.
Доктор Лоукок также сообщил, что во время родов королевы не будет никого, кроме него самого и ее служанки. А когда ему сказали, что для Виктории это будет очень удобно, он ответил, что, судя по ее раскованности и манерам поведения, она не станет возражать, даже если при этом будет присутствовать весь мир.
Что же касается принца Альберта, то это известие для него стало даром Божьим. Прежде всего парламент должен был рассмотреть вопрос о наследнике и регенте на тот случай, если произойдет несчастье и королева умрет при родах. После долгих споров депутаты парламента приняли специальный билль о регентстве, в соответствии с которым единственным регентом на случай смерти королевы должен быть принц Альберт. Причем главную роль в принятии этого билля сыграл, как ни странно, герцог Веллингтон, который стал пользоваться еще большим уважением со стороны королевы Виктории. Он настоял на том, что полномочным регентом до наступления совершеннолетия законного наследника в случае смерти королевы может быть только принц Альберт.
«В случае преждевременной смерти королевы, — поспешил не без гордости сообщить своему брату принц Альберт, — и до наступления совершеннолетия законного наследника престола я должен стать регентом королевства, причем без какой бы то ни было опеки со стороны Тайного совета. Надеюсь, ты понимаешь всю важность такого решения и тот отрадный факт; что отныне мое положение в стране станет совершенно другим».
А в следующем месяце, когда в работе парламента был объявлен перерыв, принц Альберт приехал туда вместе с королевой и сидел рядом с ней в Вестминстере. В сентябре его письменный стол был придвинут к ее столу, и они подолгу засиживались в Букингемском дворце и Виндзорском замке. В том же месяце принц Альберт был назначен членом Тайного совета и был избран почетным гражданином Лондона. Кроме того, он выступил со своей первой публичной речью в качестве президента Общества противников рабства. Несмотря на его волнение, речь получилась удачной, а лорд Холланд сообщал позже, что в обществе стало модным хвалить принца Альберта. Того же мнения придерживался и лорд Мельбурн, беседуя с королевой по поводу его возможного регентства. «Три месяца назад они бы ни за что на свете не сделали этого. И все это благодаря его покладистому характеру».
Принц Альберт не без удовольствия сообщал барону Штокмару, что в последнее время его «постоянно обеспечивают интересными газетами», а брату он писал в это же время, что «чрезвычайно доволен поведением Виктории в течение последних нескольких месяцев. За это время у нее только дважды было дурное настроение... И вместе с тем она стала больше доверять мне».
* * *
Постоянным источником беспокойства и скандалов при дворе по-прежнему оставалась баронесса Лецен, которая хотя и перестала играть ведущую роль в жизни королевы, но тем не менее пыталась делать все возможное, чтобы сохранить свое влияние на нее. Надо сказать, что это влияние все еще оставалось довольно ощутимым, так как королева Виктория обожала Лецен и немного даже ее боялась. Как выразился ее муж Альберт, Виктория не могла решительно противостоять всяческим слухам и сплетням, которые распространялись при дворе не без участия баронессы Лецен. И даже в те редкие времена, когда Виктория и Альберт оставались наедине друг с другом, острый нос баронессы то и дело появлялся в дверях их спальни, и она постоянно напоминала королеве о каких-то важных придворных проблемах, которые непременно нужно было решить в этот момент. Разумеется, это не могло нравиться принцу Альберту, который терпеть не мог эту «старую ведьму», или «желтокожую леди», прозванную им так из-за цвета лица, постоянно нарушавшую их покой и сующую нос во все их дела.
Неприязнь принца к баронессе Лецен быстро переросла в ненависть, когда он узнал, что именно она больше всех противилась назначению его единственным полноправным регентом в случае непредвиденной смерти королевы. Кроме того, она яростно выступала против того, чтобы принц сопровождал королеву на первое заседание парламента, и не хотела, чтобы он сидел рядом с троном во время ее традиционной речи перед депутатами. Более того, баронесса Лецен часто повторяла королеве, что ее муж не должен иметь никакой реальной власти в стране и не имеет права занимать официальное положение.
Несмотря на все эти происки, принц Альберт по-прежнему демонстрировал полное спокойствие и не предпринимал никаких решительных мер против баронессы Лецен, хотя барон Штокмар часто осуждал его за такую мягкотелость и нерешительность. По словам барона, он предпочитал «оставаться в стороне, внимательно наблюдать за происходящим и всеми силами избегать ненужных конфликтов». Кроме того, как не без оснований считал барон Штокмар, принц Альберт очень боялся вызвать гнев королевы и старался не провоцировать ее на семейные скандалы. Ведь именно симптомы умственного расстройства повлияли на жизнь и деятельность ее дедушки короля Георга III. Тем же недугом, хотя и в гораздо меньшей степени, страдал ее дядя король Георг IV.
Именно поэтому, как считал Штокмар, королева Виктория продолжала оставаться «под влиянием баронессы, причём в большей степени, чем она сама предполагала».
Первая дочь королевы Виктории, которую при крещении назвали Викторией Аделаидой Марией Луизой, а придворные предпочитали называть просто Пусси, родилась 21 ноября 1840 г. в ненастный, ветреный и дождливый день в Букингемском дворце. Роды продолжались около двенадцати часов, проходили тяжело, доставляя матери «множество страданий», и случились за две недели до ожидаемого срока. Королева стойко перенесла все муки родов и была «совершенно спокойной, когда начались схватки». При родах присутствовали герцогиня Кентская и принц Альберт. Они крепко держали королеву за руки и всячески подбадривали ее, пока доктор Лоукок принимал ребенка. В соседней комнате, дверь которой во время родов оставалась открытой, находились трое других докторов, а чуть подальше нетерпеливо ерзали на стульях премьер-министр с членами своего кабинета и другие важные государственные персоны, включая, разумеется, архиепископа Кентерберийского, епископа Лондонского, лорда-управляющего королевским двором, лорда Эррола, который позже утверждал, что видел мучительные роды королевы и мог слышать все, что она говорила в этот момент. После родов ребенка принесли в их комнату и положили на стол совершенно голого, чтобы все могли засвидетельствовать столь важное для британской монархии событие.
