В палатке замолчали.
«Климович! Неужели Костя Климович?» – подумал Артемьев, досадуя, что уже невозможно зайти туда к ним, в палатку, и спросить их, о каком Климовиче они говорили.
Он проснулся от голоса командующего, кричавшего в телефон: – Да что вы мне с вашим седьмым отделом! Вы там занимаетесь разложением войск противника у себя в типографии, а мне пленного на поле боя допросить некому! Где переводчик? Что-то он долго у вас едет. Наверное, не в ту сторону.
Уже светало. Артемьев быстро вскочил, мельком увидел торчавшие из полузасыпанного окопа ноги мертвеца, обутые в японские ботинки, и пошел к палатке. Полог был приоткрыт. У входа стояли часовой, еще один красноармеец и пленный японец.
– Товарищ командующий, разрешите? – Артемьев остановился у входа рядом с часовым.
– Войдите. – Командующий положил телефонную трубку и сердито поднял глаза.
– Я думаю, что могу перевести ваши вопросы пленному и его ответы, – войдя, сказал Артемьев.
– Думаете пли можете?
– Могу, – сознавая, что рискует, но все-таки решаясь, ответил Артемьев.
Японец вошел в палатку в сопровождении конвоира. Теперь, внутри палатки, при свете работавшей от движка лампы, Артемьев разглядел, что конвоир был не красноармеец, как ему показалось сначала, а лейтенант, с упрямым выражением лица, в низко надвинутой на лоб пилотке. Войдя, он подтолкнул японца и стал позади него.
Японец держал руки за спиной. На нем были зеленый бумажный, испачканный в глине френч и вымазанные в грязи высокие сапоги. Он был ранен в шею и перебинтован зеленым японским бинтом с пятнами присохшей грязи. От бледного скуластого лица японца, казалось, вместе с кровью отлила и желтизна. Над губой двумя пучками торчали редкие, как у еще не начинавшего бриться мальчика, черные усы. Ему было трудно стоять. Он шагнул вперед и, чтобы сохранить равновесие, широко расставил ноги.
– По-моему, полковник? – сказал командующий, переведя взгляд с лица японца на видневшиеся на его плечах полупогончики. – Спросите, какого полка.
С запинкой подбирая японские слова, Артемьев спросил японца. Тот ответил быстро и даже, как показалось Артемьеву, охотно:
– Полковник Харада, начальник штаба восемьдесят девятого пехотного полка.
– Какие еще полки седьмой и двадцать третьей дивизий переправились на этот берег? – спросил командующий.
– Двадцать шестой, – ответил японец.
– А еще?
Японец молчал. Артемьев повторил вопрос, думая, что неточно перевел. Японец помолчал еще несколько секунд и сказал, что на этот вопрос отвечать не будет. Артемьев перевел.
– Переведите ему, – сказал командующий, – что он все равно уже нарушил долг: назвал два полка.
Японец ответил, что в группе взятых вместе с ним пленных он видел солдат обоих полков, это уже известно и не составляет тайны.
– Скажите ему, – командующий жестко усмехнулся, – что сегодня к вечеру для нас на этом берегу не будет никаких тайн.
Артемьев справился с этой трудной фразой, как умел. Но, судя по ответу японца, тот понял.
– Мы потерпели неудачу на этом берегу, – хладнокровно сказал он.
– И на том потерпите, – сказал командующий. – Пусть ответит: какие потери понес его полк после переправы?
– Большие, – коротко сказал японец, когда Артемьев перевел ему вопрос.
Потом помолчал и быстро и зло проговорил фразу, которую Артемьев сразу не понял. Он переспросил, и японец так же зло, но уже раздельно и медленно повторил эту фразу.
– Он говорит, что будет отвечать только на вопросы, касающиеся лично его. На остальные вопросы ему запрещает отвечать устав японской императорской армии.
– Вот как! А в плен ему устав разрешает попадать?
Японец ответил, что в плен он попал раненый.
– А что это он руки за спиной держит? – спросил командующий, обращая внимание на неподвижность позы японца.
– Я связал, – с уверенностью в своей правоте ответил лейтенант.
– А ну, развяжите! – строго сказал командующий.
– Товарищ командующий, разрешите доложить… – упрямо начал лейтенант, но командующий прервал его:
– Сначала развяжите, а потом доложите.
Лейтенант недовольно вздохнул, вынул из кармана складной перочинный ножик, раскрыл его, для чего-то вытер о полу гимнастерки и, нагнувшись, разрезал веревку, связывавшую руки японца. В момент, когда он сначала натянул веревку, а потом перерезал, плечи японца дрогнули, опустились и снова приподнялись, однако он не вынул рук из-за спины, только заметно было, как он шевелит сзади затекшими пальцами.
– Теперь докладывайте: зачем руки связали? Боитесь, что ли, его? – спросил командующий.
– Никак нет, – угрюмо ответил лейтенант, – не боимся, а он у бойца винтовку вырвал, хотел на штык напороться, свое харакири сделать.
Командующий долго, внимательно смотрел на японца, потом, повернувшись к Артемьеву, сказал:
– Нервишки не в порядке. Не ждал, что первый же большой бой так повернется, а теперь жить не хочет. Спросите его, помнит он Цусиму?
Артемьев перевел вопрос. Японец гордо вздернул голову и сказал, что помнит.
– Скажите ему – пусть забудет, – сказал командующий и повернулся к лейтенанту. – Как остальные пленные?
– Уже погружены в машины.
– Ну и везите их всех в разведотдел, – сказал командующий.
Японец почувствовал, что разговор окончен, и его бледное лицо стало еще бледнее.
– Переведите, что я могу дать ответы, которые касаются моей собственной личности, – быстро сказал он. Артемьев перевел.
– Переведите ему, что его личность меня не интересует, – равнодушно сказал командующий и отвернулся.
Японец, выслушав перевод последней фразы, хотел что-то сказать, но лейтенант дотронулся до его плеча, и он, четко, на одном каблуке, повернувшись, вышел из палатки впереди лейтенанта.
– Где изучали язык? – спросил командующий, когда японец и лейтенант вышли.
– В академии.
– Перевести из оперативного в разведотдел?
Артемьев молчал.
– Что молчишь? – с грубоватым добродушием, на «ты», спросил командующий. – Пользуйся, пока еще твое мнение спрашивают.
– Если не будет других приказаний, хотел бы остаться в оперативном отделе.
– Что ж, может, и верно, – помолчав, сказал командующий. – Оперативный отдел для начала шире. А у нас начало. – И, снова помолчав, повторил: – Самое еще только начало.
Он поднялся и вышел из палатки. Артемьев вышел вслед за ним. Хотя командующий презрительно сказал: «Нервишки не в порядке», – но, честно говоря, японский полковник произвел на Артемьева впечатление сильного человека, и, несмотря на наш вчерашний успех, ему казалось, что за этим сильным человеком стоит сильная армия.
Об этом же думал и командующий, глядя на светло-серое небо, сливавшееся на горизонте с гребнем Баин-Цагана. Лучше разбираясь в людях, чем Артемьев, он видел, что японский полковник, несмотря на всю свою выдержку, угнетен и растерян. Однако, чтобы не удалиться в оценках от истины, следовало сделать поправки на плен, и на ранение, и на только что пережитый неудачный бой.
Командующий думал о том, что таких вот, воспитанных на высокомерных воспоминаниях о Цусиме, Мукдене и Порт-Артуре, полковников – несколько сот в дивизиях, штабах и тылах стоящей в Маньчжурии Квантунской армии. Минуту назад он допрашивал одного из них, попавшего в плен. Но другие продолжали командовать полками и дивизиями, и заставить их пересмотреть свои взгляды на наше оружие можно только силою этою оружия.
Из быстро подъехавшей «эмки» выскочил Сарычев, он был выбрит, и от него пахло одеколоном.
– Все объехали? – спросил командующий.
– Так точно! – празднично ответил Сарычев. – Пехота завтракает, танки пополняют боекомплект. Полная боевая готовность на четыре часа обеспечена.
– Соедини меня с начальником штаба, – не оборачиваясь, через плечо сказал командующий адъютанту.
Адъютант вошел в палатку; было слышно, как он крутит ручку полевого телефона. Командующий посмотрел на часы. До четырех оставалось сорок две минуты.
– Соединил, товарищ командующий, – послышался голос адъютанта.
Командующий не спеша повернулся, вошел в палатку, и оттуда тотчас же послышался его негромкий отрывистый бас:
