Тем не менее, чисто римских имен в списках свободных врачей эпохи принципата попадается очень мало. Все имена — либо греческие, либо смешанные греко-римские, следовательно, напоминающие о недавнем рабстве или романизованном инородчестве, как вышеупомянутое имя Клавдиева лейб-медика — К. Стертиний Ксенофонт. Это такой недавний римлянин, что Тацит оставляет совсем без внимания его латинские имена и, при упоминаниях, всюду называет его просто Ксенофонтом. Римские имена встречаются больше в научной медицине высшего порядка: — авторы врачебных руководств (А. Корнелий Цельз при Тиберии), изобретатели лекарств (Валерий Павлин, Помпей Сабин, Флавий Клемент), окулисты, либо — врачи западных провинций, куда греческое влияние проникало слабее. В противоположность К. Ксенофонту, который был родом грек с острова Коса и выдавал себя за потомка Эскулапа, другой лейб-медик Клавдия, Скрибоний Ларг, и лейб-медик Мессалины, Веттий Валент, — оба римского происхождения, а второй из них был даже всадник. Скрибоний Ларг (Десигнациан) сопровождал Клавдия в его британском походе. От этого врача дошло до нас суеверное и темное сочинение о приготовлении лекарств, содержащее 271 рецепт.
Громадные гражданские льготы, предоставленные сословию врачей, сделали его приманкой для всех неудачников и лентяев столицы. В числе преуспевающих врачей встречаем бывших сапожников, лакеев, маляров, кузнецов. Научного ценза, по-видимому, не требовалось никакого или почти никакого: достоинство врача определял успех его практики. Впрочем, еще при Сулле был издан какой-то закон, угрожавший врачу карой за лечение небрежное или невежественное. При Клавдии начал входить в моду, а при Нероне гремел некий Фессал Тралльский, кариец, сын ткача и подмастерье в заведении отца своего. Этот якобы великий, один из основателей так называемой методической школы, окружен был учениками, которых он брался сделать из диких невежд совершенными врачами-практиками в шестимесячный срок. Многие врачи едва умели читать и говорили жаргоном безграмотной черни, который коробил уши образованных пациентов. Что касается риторики, диалектики и философии, то понятно, — отвечает Гален, — эта невежественная масса смыслила не больше, чем осел в игре на лютне. Естественно, что в подобном стаде малограмотных прибыльщиков профессиональная мораль не могла стоять высоко.
Доктор Ирод стянул у больного микстурную ложку.
Пойман, бормочет: «дурак! что тебе дрянь принимать?»
(Марциал, IX, 96)
Алчные вымогательства, профессиональная зависть, соперничество и бранчивость, вследствие которых консультации переходили в ссоры и драки у самой постели пациента, надутое упрямство, которое «и Аполлона с Эскулапом не послушает, если они удостоят совет дать», мужичество, неряшество, ненависть к чужому заработку, не стеснявшаяся в выборе средств конкуренции, пускавшая в ход интриги, клеветы и даже убийства: такова сословная физиономия римских скорее «рвачей», чем врачей. Великий Гален должен был бежать из Рима от злобы коллег своих. Как всегда и всюду, любимые собеседники и советчики женщин, врачи интимно втирались в богатые дома и часто вносили в них и разлад, и разврат, и сообщничество или подстрекательство тайных семейных преступлений:
Ты, Харидем, жене заведомо жить позволяешь
С медиком... Ой, берегись: без лихорадки помрешь!
(Марциал, I, 31.)
Тем не менее, учений медицинских, систем и методов было уже обильно, и полуграмотная толпа шестимесячных знахарей дробилась на множество школ (догматики, эмпирики, методики, пневматики, эклектики), а в школах на секты, называвшиеся либо по именам их основателей (Эразистрата, Менекрата и др.), либо от методов лечения: винодавцы (οιτοδοτροι), гидронаты. Лечение водой пользовалось в Риме большим уважением. Антоний Муза спас от тифа холодными ваннами Августа, но «залечил» надежду принципата, Марцелла, сына Октавии, первого мужа Юлии, а массилиец (марселец) Хармид, воскресив метод Музы, вылечил Нерона. После того вошли в моду холодные обливания и купания, как в летнее, так в зимнее время: даже старики-консуляры, как Сенека, влезали коченеть в открытых бассейнах. Разумеется, соперничающие школы неистово ссорились и ругались между собой, не жалея крепких слов. Даже образованный умница Гален, в полемике с методиками, поражает своего противника, вышеупомянутого Фессала Тралльского (притом, лет за сто до того умершего), такими милыми выражениями, как «дурачина», «осел из ослиного стада», «каменная голова» и т.д. За неимением под всеми этими школами прочного научного фундамента, в обществе, понятное дело, брала временный успех и торжествовала всегда новейшая школа, причем смены мод и на медицинские методы, и на медиков следовали с поразительной быстротой, В короткий срок Клавдиева принципата и первых пяти лет правления Неронова, Рим успел сменить четырех божков медицины: Веттия Валента, методика Фессала, астролога Эринаса и гидропата Хармида. Каждый из них, сваля своего предшественника, считал долгом облаять его устаревшее искусство, хуже чего нельзя; а второй из названных, Фессал, прямо утверждал, что до него вся медицина была сплошной чепухой: «здесь лежит обуздатель врачей!» гласила эпитафия над его могилой на Аппиевой дороге. Отец римской практической медицины, вифинец Асклепиад из Прузы (в эпоху Цицерона), великий диагност и диэтетик, имел, втайне, столь низкое мнение о своей науке, что в случае если заболевал сам, никогда не обращался к врачу, ни сам себя не лечил. Вероятно, это обстоятельство и содействовало легенде, будто он никогда не был болен и, чтобы скончаться, пришлось ему ждать несчастного случая: однажды упал и расшибся насмерть. Асклепиад был всемирной знаменитостью. Помощи его искал царь Митридат с далекого Понта. Во всех странах земного круга слово его принималось, как глагол с неба. Подобно тому, как и Гален впоследствии, он наживал большие деньги письменной консультацией, рассылая советы и рецепты больным, которых он никогда не исследовал и даже не видал.
Конкуренция врачей-знахарей естественно развивала шарлатанские приемы и бессовестную рекламу. Асклепиад окружил себя легендами, будто он однажды воскресил мертвого, имеет в аптеке своей разрыв-траву, знает зелья, силой которых высыхают реки и даже моря, может обратить в бегство враждебное войско и т.п. Другие, и в самом деле, сближали медицину с магией и астрологией. Особенно в ходу было учение о симпатии и антипатии в недрах неодушевленных и бессловесных предметов, которое, по словам Плиния, предполагалось первоначальной и, по существу, единой основой всей врачебной науки. Медицинский авторитет Неронова века, великий Диоскорид, киликиец, авторитет которого продержался в Европе шестнадцать веков, а на Востоке и посейчас не умер, лечил по преимуществу симпатическими средствами. Некоторые врачи облекали пережитки фетишизма в теорию целебного влияния разных драгоценных и простых камней. Сам Гален верил, что яшма помогает в желудочных болезнях. Вообще, Дарамбер (Daramberg) справедливо замечает, что хотя Галена нельзя ставить на одну доску с мистиками вроде Нумения Акамейского, как это делают Брукер и Тидеман, но сам он также качался на границе науки и суеверия с весьма зыбкой решительностью. Он допускал, с грехом пополам, силу заговоров, но отрицал связь между болезнями и мистическими числами Пифагора, на которой настаивали его многие коллеги. Что общего, спрашивает он, между семью устьями Нильской дельты и семидневным, по большей части, течением до кризиса воспаления в легких и плеврита? Зыбкость медицины между наукой и ведовством то и дело перетягивала врачей в сторону последнего. Об этих уклонениях еще будет речь в главах, посвященных римскому оккультизму (см. в 3 и 4 томах).
Шарлатанили тайным знанием, шарлатанили, наоборот, чрезмерной публичностью. Хирурги не брезговали производить свои операции в театре перед глазами бесчисленной публики (положим, нынешний «король хирургов», парижский профессор Дуайэн, не брезгает, ради рекламы, тоже позировать для кинематографов); либо в открытых на улицу лавочках, украшенных витринами с серебряными и слоновой кости банками, с хирургическим набором в позолоченных рукоятках. Держали зазывал, которые ловили пациентов на улицах. Но, наряду с аферистами, было достаточно и добросовестных хирургов, которые либо сами совмещали с резническим ремеслом своим достаточные общемедицинские сведения, либо, сознавая себя лишь искусными техниками, привлекали к операциям своим, в качестве консультантов высшего контроля, знаменитых врачей. Так, например, без присутствия Галена редко обходилась трудная операция не только в самом Риме, но и в пригородах до Остии включительно. Дробление врачебного сословия по специальностям было весьма значительно. Особенно велик был спрос на окулистов: сохранилось свыше ста рецептурных печатей их, не считая упоминаний в подписях и литературе. Известный вольноотпущенник Калигулы и Клавдия, К. Юлий Каллист держал в дворне своей нескольких рабов-окулистов. Зубные врачи и обделывание зубов золотом известно Риму уже в эпоху XII таблиц. Затем идут специалисты по ушным болезням, лечение грыжи, лихорадки, чахотки, трахомы, лишаев. В Риме, где беспрестанно происходило передвижение населения из рабского класса в свободное сословие, должна была выгодной быть специальность снятия с лица и тела рабских клейм: промысел, хорошо известный «мертвым домам» старинной русской каторги. Марциал упоминает об одном таком искуснике. Его звали Эрос. Хирургия дробилась чрезвычайно мелко. Почти каждая операция (камнесечение, чревосечение, грыжа, глазные недуги, переломы и вывихи) опять-таки имела своего специалиста. Эти знаменитости окружали себя ассистентами, которые делили между собой обязанности фельдшеров, аптекарских учеников и санитаров, заботились о перевязочном материале, следили за самочувствием больного и т.д. Что касается до студентов собственно, то вокруг светил медицины толпилось их великое множество. За неимением клиник, они изучали болезни, посещая вместе с профессорами пациентов их. Поэтому визит знаменитости оказывался иногда тяжелым испытанием для больного: в дом вваливалась толпа в тридцать и даже в сто человек, перед которыми профессор ставил диагноз, излагал нормальный ход болезни и метод лечения, а часто и самих студентов припускал к исследованию пациента. Эти неприятности хорошо знакомы бесплатным койкам современных клиник. Сатирик Марциал высмеивает обычай таких нашествий в эпиграмме на врача Симмаха:
