Пока. Ибо времени не хватает ни на что. При всем том, что подавляющую массу материала я усваиваю через гипнопедию.
Ты входишь в глухую, тускло освещенную камеру, залезаешь в глубокое кресло со всякими приспособами — чтобы ненароком не выпасть — напротив овального экрана, похожего на выпученный глаз судака. Вдвигаешь в щель под экраном крохотную дискетку в прозрачном конверте. Возникает пульсирующий свет, в уши вливается вяжущий белый шум, и спустя мгновение тебе мерещится, что мигает само пространство. Твоя воля смята, сопротивление подавлено, ты отрубаешься. И во время этого транса, который длится полчаса, не дольше, в твои мозги на свободные от полезной информации извилины, каковых всегда в избытке, вваливают концентрированную базу знаний по избранному предмету. Со всеми необходимыми навыками, вплоть до условных рефлексов и мышечных реакций…
Всякий раз, переступая порог гипнокамеры, я испытываю смешанное чувство восторга и страха. Нет, не оттого, что невзначай перепутаю дискетки и сделаюсь выдающимся специалистом по хелицератам — кстати, о реликтовых хелицератах империи Опайлзигг я знаю предостаточно, сколько вообще должен знать сотрудник лаборатории. Или прекрасным гастрономом, при моей-то извечной ненависти ко всему, что связано с кухней… Просто мне кажется, что никому и ничего не стоит затереть мою собственную личность и заменить ее на новую. Хотя бы оттого, что я, Сорохтин Вячеслав Иванович, стихийный пацифист и непротивленец злу насилием толстовско-гандийского толка, ну никак не гожусь на должность телохранителя императорской особы. То есть полная профнепригодность. А здесь возжелали вылепить из меня безжалостного, умелого головореза. И поэтому я опасаюсь пропустить тот момент, когда из гипнокамеры вместо меня выйдет кто-то другой в моем обличьи. А может быть, это происходит после каждого сеанса. Частица моего неповторимого «Я» бесцеремонно исторгается прочь, а на ее место незаметно — а оно и должно быть незаметно! — подсаживается чужеродный трансплантат.
Эта мысль не дает мне покоя и в конце концов, подвигает на выяснение отношений.
— Ратмир, — говорю я, глядя в сторону. — Если я спрошу тебя об одной вещи, прямо, в лоб, ты сможешь обойтись без всей этой вашей… фантоматики?
— А я тебе никогда не лгу, — пожимает он борцовскими плечами, и очи его светятся наивной бесхитростностью.
— Ну-ну, — ухмыляюсь я. — Помнишь байку про Наполеона и Талейрана? Я-де никогда не смогу вас обмануть, ваше императорское величество, кроме тех случаев, когда захочу это сделать…
— А ты не создавай безвыходных положений… Так что вас волнует, мсье Наполеон?
— Мне кажется, все, что вы со мной вытворяете, сильно смахивает на модификацию личности.
— Конечно, смахивает. И что же?
— А то, что меня интересует, кого вы хотите вернуть моей жене и сыну. Меня, историка Сорохтина, или «торпеду» с его паспортными данными?
— Разумеется, тебя. А что такое «торпеда»?
— Гангстер-телохранитель. Американский сленг… Ну посуди сам. Сейчас в меня до рефлекторного уровня вколачивается простейшее правило поведения: видишь морду — дай в морду. Разумеется, и в нашем любопытном времени оно способно сослужить добрую службу, но… это уже не мое.
— Так ведь на то ты и человек, Славик, чтобы различать, где морда, а где лик!
— Видишь ли, Ратмир, я живу в эпоху, когда морд вокруг гораздо больше. Очевидно, ты и понятия не имеешь о ситуациях, когда, самый благородный лик внезапно и против воли его носителя преображается в свиное рыло.
— Конечно, не имею. Да и возможно ли такое? — изумляется он.
— Вполне. Каждым утром я еду на работу в трамвае. А поскольку этот трамвай единственный, которым все те тысячи работяг, что здесь ночуют, могут выбраться из моего спального микрорайона до начала смены, то после пяти минут стояния друг у друга на ногах и головах салон обращается в зверинец… Вечером эти же самые тысячи пытаются купить на свои кровные талоны опять-таки единственную на целый гастроном палку колбасы. Как ты понимаешь, одухотворенности это ничьему лицу не прибавит. И я боюсь, что после ваших штучек с гипнокамерой не смогу вписаться в родную социалистическую реальность.
— Допустим, рефлекс на морду никто тебе ни в какой гипнокамере не прививает.
— А как я могу быть уверен, что вы не подсунете мне какую-нибудь особенно садистскую дискету?
— Тебе мало моего честного слова?! — заводится наконец Ратмир.
Он возмущен моим недоверием. Он машет на меня ручищами и орет — доброй половины слов я попросту не понимаю. Скоро мне надоедает его слушать, и я делаю поползновение смыться.
— Погоди, — говорит он уже спокойнее. — Ты что же, думаешь, будто ты у нас первый такой? Вот, смотри! — он выдирает из кармана тонкую металлическую пластинку пульта, местный эквивалент волшебной палочки, при помощи которого можно в определенном смысле творить чудеса. На чистой белой стене распахивается сиреневый экран. По нему с бешеной скоростью несутся столбцы букв и цифр. Изо всех сил напрягаюсь, но ничего не успеваю разобрать. Мельтешение внезапно обрывается, и вместо него на экран начинают выскакивать цветные и объемные стоп-кадры. — Резидент Маугли, тридцати лет от роду, автослесарь. Мастер спорта по вольной борьбе. Честно отработал свои полтора года в числе первых императорских телохранителей, пока по неосторожности не напоролся на ловушку с отравленным копьем. Он и сейчас автослесарь в одном из московских кооперативов. Будь у тебя машина и живи ты в столице — наверняка бы встретились. Самое полезное, что он вынес из своего приключения — так это полную неуязвимость для рэкетиров… Резидент Ассегай, лейтенант Советской Армии. До сих пор гоняет новобранцев по плацу в одном из военных училищ, только сейчас, по моим сведениям, уже капитан. Через восемь месяцев лично отбил атаку дикарей на Эйолияме, уберег императора, а сам пал смертью храбрых… Если тебя беспокоит еще и генетика, так упомянутый Ассегай спустя два года после возвращения женился, получил квартиру и обзавелся двумя пацанами. Вот это он, это его жена, а это его «Нива». Резидент Дракон, председатель поселкового совета, тридцать три года… Еще мало? Все эти люди сделали свое дело, вернулись и спокойно, без проблем, живут, работают. И ни один из них не расстался с накопленным багажом!
— Ратмир, — говорю примирительно. — Я тоже хочу такой пульт.
— Дулю тебе! — рявкает он по инерции.
Несколько минут мы молчим. Взгляды наши блуждают по комнате, не пересекаясь.
— Пульт ему, — наконец отверзает он уста. — Кто имеет информацию — тот владеет миром. Так, что ли?
— Я же историк. Какой-никакой, а ученый. Лишить меня книг и архивов — все равно что перекрыть кислород… Да и не хлебом единым, душа долгими вечерами зрелищ просит.
— Хорошо, подумаю, — говорит он.
Мне тоже есть над чем подумать. Например, почему для целей своего эксперимента они дергают именно нас. Это еще предстоит выяснить. Надеюсь, снова надеюсь, что предстоит…
Честно говоря, спектакль с документами и стоп-кадрами меня не убедил. Ратмир и должен был орать и потрясать лапами над моей головой. Потому что этого требует эксперимент. Им нужно заполучить меня любой ценой, чтобы за каким-то хреном зашвырнуть в минус двадцать пятый век. Цель оправдывает средства. А документы можно подделать.
После гипнопедии следуют семинары по только что вдутому в мозги предмету. Цель — проверить закрепление и осознание материала. И потом, иногда возникают вопросы, базой знаний не раскрытые. Кроме «мастера», как принято величать руководителя занятия, обычно присутствую один я. Реже — еще несколько человек. Судя по болезненной — на фоне повсеместно загорелых рож — бледности, мои современники. Между собой практически не общаемся. Диалоги только по делу. Хотя в пылу полемики отчужденность как-то стирается, но семинар заканчивается, и мы, прохладно простившись, расходимся каждый в свою сторону. Ни имен, ни иных паспортных данных друг друга не ведаем. Обращение совершенно условное, как в зоне по кликухам. Впрочем, с обязательным присовокуплением «коллега». Коллега Гофмаршал, коллега Авгур, коллега Змиулан. Последний — это я. Никакого сокровенного смысла в свой псевдоним я не вкладывал. Ну разве что незначительную долю пижонства. Когда встал об этом вопрос, я назвал Ратмиру наобум первое, что всплыло в голове. Он последовательно отверг несколько моих предложений, ибо уже существовали резиденты с такими кличками. А вот Змиулана у них покуда не было. Так я стал змеиным царем из старославянских мифов. Вячеславом же Ивановичем, наипаче Славиком я остаюсь только для самых близких здесь — Ратмира и Нунки…
Да, я связан по рукам и ногам необходимостью защищать императора. Хотя никто еще в моем присутствии не посягнул на его драгоценную жизнь. Если, разумеется, не принимать во внимание странную выходку Элмайенруда во время Воплощения.
