- Это он открыл ворота, — сказал один из солдат, и я узнал того, кто страшно кричал в ту минуту, когда я очнулся и увидел лошадиные морды между расходящимися створами ворот.
А Фаррух все трясся и полз к нам на коленях, и челюсть отваливалась у него, когда он пытался что-то сказать...
Аббас брезгливо оттолкнул его ногой. — Под трибунал мерзавца, — приказал я и отвернулся. Было противно и стыдно смотреть на этого жалкого труса, подлеца и предателя.
К утру город затянуло туманом. Со стен уже нельзя было видеть, что делается в лагере противника и на месте ли ханское войско. Но по мере того, как поднималось солнце, туман редел и клочья его поплыли меж холмами. И тут мы увидели, что в неприятельском лагере творится что-то странное: суетливо бегали люди, седлали коней. И прежде чем мы поняли, что происходит, в самом центре лагеря взвился сноп взрыва и через несколько секунд до нас донесся страшный гул...
— Войска из Мешхеда подошли, — сказал Аббас, показывая рукой вправо.
Там выкатывали орудия. Одно из них уже стреляло по лагерю ханских войск. Ударило второе орудие. Среди моаззезовских воинов началась паника. Одни вскакивали на коней, не успев оседлать их, другие, оставшись без лошадей, бежали в сторону холмов, подобрав полы халатов... Вскоре на месте лагеря остались только брошенное снаряжение и несколько убитых солдат и лошадей. А по дороге, ведущей в Мешхед, в клубах пыли двигались к Боджнурду войска.
Аббас вытер рукавом лоб, как делал это в кузнице после жаркой работы, и сказал:
— Ну, все, конец блокаде!
Я встал на стене во весь рост и крикнул вниз:
— Открыть ворота! Расчистить проход!.. Победа.
Правительственные войска, не задерживаясь в Боджнурде, ушли дальше на запад, огнем и мечом жестоко карая и местных царьков и «властелинов», сторонников старых порядков, а заодно и всех подвернувшихся под горячую руку.
А через несколько дней нам было приказано подготовить эскадрон к выступлению на Семельган. Правителем Семельгана был назначен Довуд-хан, и нам предстояло обеспечить порядок в этом отдаленном районе. Вслед за нами должен был выступить и эскадрон, в котором служил Са-лар-Дженг. Он следовал чуть ли не до самой Советской границы, в Мораве-Тепе. Вместе с нами через Семельган ехал посланец Салар-Дженга по имени Пастур, которому предстояло выполнить в Мораве-Тепе ряд поручений до прихода эскадрона.
...Выбрав время, я приехал к Парвин попрощаться. Когда она увидела меня на коне, в походном снаряжении, то сразу поняла, что снова пришло время расставаться. Слезы выступили на ее глазах.
— Ну, скажи, почему аллах так несправедлив ко мне? — говорила она, обнимая меня. — Неужели моя любовь так несчастна? Неужели после всех страданий мы не достойны добра и покоя?..
У нее дрожали губы и слезинки скатывались по щекам. Я вытирал их и сам готов был расплакаться. Действительно, чем мы прогневали аллаха, за что он наказывал нас самым жестоким способом — разлукой?..
— Я вернусь, джаночка, — повторял я, — вернусь, ты же знаешь... И мы еще будем счастливы, верь мне!
— Да, конечно, верю, — еле слышно отвечала она. — Я всегда тебе верю... буду ждать, мой любимый...
Стоял январь, но днем было совсем не холодно.
По небу плыли светлые облака, и тени от них скользили по холмам, покрытым бурой высохшей травой.
Деревья стояли голые, ветер посвистывал в ветвях, на убранных полях прыгали черные вороны, их истошный крик был слышен далеко.
Эскадрон двигался по дороге не спеша. Кони шли легко, позванивали удилами, трясли гривами, — застоялись в Боджнурде и как хотелось им пройтись рысью. Но нам незачем было спешить, да и путь предстоял долгий.
Подполковник Довуд-хан ехал впереди и был молчалив, угрюм, о чем-то думал, хмуря брови. Видимо, поездка в далекий неспокойный район, даже на должность правителя, не очень-то радовала его.
А мы с Пастуром ехали рядом и говорили обо всем, не таясь. Салар-Дженг рекомендовал его как своего друга, характер у Пастура оказался мягкий, и мы быстро сошлись с ним.
Он впервые подробно рассказал мне о Салар-Дженге. Полное имя его было Салар-Дженг-Олиак-Бовенд. Отец его — крупный помещик и член меджлиса — враждовал с шахом и был повешен. Салар-Дженг принадлежал к партии «Падашизм» — «Возмездие» и намеревался вести решительную борьбу с правительством.
— Он получил неплохое образование, много читал,— говорил Пастур, покачиваясь в седле. — Ищет пути к национальному освобождению народа. Мы вместе ищем.
— И нашли? — спросил я.
Он печально улыбнулся. Подумав, вдруг оживился. Лицо его приобрело одухотворенное, страстное выражение. Oн медленно и выразительно сказал:
— Четыре года назад один наш, иранский, коммунист, имя его Султан-заде, подготовил доклад о положении в стране. Его, как и нас; интересовал вопрос как быть в создавшейся обстановке. Знаете, что ответил Ленин? Он написал на его докладе что об этом надо подумать и поискать конкретных ответов. Как видите, друзья: у каждой страны свой путь к свободе и нам надо на месте искать эти конкретные ответы!
— Так, может быть, Ленин все продумает и подскажет нам? — нерешительно проговорил я.
Пастур долго молчал, и я не решался нарушить это молчание. Потом он посмотрел на меня опечаленным и суровым взглядом и тихо сказал:
— Ленин умер. Эта тяжелая весть недавно дошла до нас... Москва, все честные люди прощаются в эти дни с великим человеком.
Я был поражен известием. О Ленине я знал давно, слышал, что он много сил приложил для того, чтобы совершилась Октябрьская революция... знал, что он стоит во главе первого государства рабочих и крестьян. И хотя сведения о Советской России доходили до нас редко, скупо и были порой очень противоречивыми, мы все же знали, что там происходит что-то грандиозное, небывалое... Не раз мы с Аббасом поглядывали на север и думали о том, что хорошо бы посоветоваться с Лениным о нашем житье-бытье!..
А Ленин, оказывается, и о нас думал, искал конкретных ответов на важные для нас вопросы.
И вот Ленина нет в живых... Эта нежданная весть меня поразила как черная молния. Нет, не хотелось в это верить. Ленина не должна касаться смерть. Он защитник всех трудовых людей земли.
— Как же так? — в какой уже раз спрашивал я растерянно. — Ведь он был еще не так стар...
— Да, до глубокой старости он не дожил, — вздохнул Пастур. — Не дали ему дожить... Несколько лет назад в него стреляли враги народа, тяжело ранили. Потом он болел...
Словно тяжелый камень лег на сердце. И мысли спутались. Как же так, неужели могло такое случиться?.. К нам подъехал Аббас.
— Что с тобой, Гусо?— спросил он тревожно.— У тебя лицо какое-то...
— Умер Ленин, — едва выговорил я.
Аббас крепко вцепился мне в руку, заглянул в глаза, не веря моим словам.
Мы долго ехали молча. Наконец, Пастур сказал:
— Завтра Ленина будут хоронить. В этот день решено на пять минут остановить все работы. Трудящиеся будут прощаться с Лениным. Надо сказать об этом солдатам.
— Вы разве коммунист? — спросил Аббас.
— Нет, — спокойно ответил Пастур, — но это не имеет значения. Ленин для всех нас — Ленин!..
Мы переночевали в небольшом селе и утром снова двинулись в путь. По сухой дороге глухо стучали копыта коней, и пыль стелилась по степи, относимая слабым ветром.
Солнце поднималось все выше, становилось теплее. Но тепло не радовало меня. Пастур и Аббас тоже были хмуры и молчаливы.
Я все время старался представить себе Москву. Там, наверное, сейчас было холодно, лежал снег... А ведь снега я не видел уже который год и не мог представить себе заснеженного города. Да и Москвы я никогда не видел, она в моем воображении была похожа на Мешхед, с узкими улочками, минаретами, шумными пестрыми базарами... И еще я не знал, как русские прощаются с дорогими людьми... Мне представлялась большая комната, в которую входят, оставляя обувь у порога и не снимая шапок, а посредине на носилках лежит он, завернутый в белое... И женщины голосят на своей половине. Их плач всегда трогал меня.
Мы делали привалы, обедали, отдыхали и снова ехали по нескончаемой пыльной дороге, по горным тропинкам и каменистым ущельям. А солнце клонилось к западным горным хребтам. Пастур часто поглядывал на часы. И вдруг сказал мне:
— Остановите эскадрон и скомандуйте «смирно».
К нам подскакал Довуд-хан.
— В чем дело? Почему встали?
Я на минуту растерялся, а Пастур очень спокойно, негромко, но так, что его услышали в колонне, сказал:
— Сейчас в Москве хоронят Ленина!..
У Довуд-хана даже усики задергались, слюна полетела, когда он закричал, срываясь на визг:
— Какой Ленин? Вы коммунист, изменник!.. Пастур подъехал к нему вплотную и проговорил с угрозой:
— Я готов за все нести ответ, а сейчас прошу вас, господин подполковник, помолчать пять минут...
