– Это уж такой человек! – сказал он Мотыгину. – Знаешь, какой это человек? Слова о нем плохого не скажу. Но это просто страшно что за человек!
– Хорошая девушка! – со вздохом сказал по-латышски Лиепа.
– Очень хорошая! – подтвердил Мартыньш. – Не такая, конечно, как у нас...
«Где же теперь помолиться?» – думал Янка.
На «Сибилле» и «Барракуте» служили английские военные пасторы. Не такие, как дома, но пасторы.
Военный пастор строгий, читает молитву, а потом ка-ак глянет на матросов – и все дружно произнесут:
– Амен!
– Ну, а как ты помолился? – спросил Маслов татарина.
Махмутов – здоровенный детина, блондин, все лицо в рыжих веснушках.
– Сегодня не молился. Позавчера был наш праздник. Тогда молился. Пушкин отпускал.
– В мечети был?
– В мечети был.
– Мечеть большая?
– Мечеть большая. Народу много.
– Что за люди?
– Как что за люди? Магометане!
– Магометане разные бывают.
– Есть арабы, торгуют тут бриллиантами. Яванцы, бенгальцы, есть китайцы-магометане. – Махмутов засмеялся. – Я вошел в мечеть, и сразу все распрямились, они думали на меня, что хозяин острова. Я помолился. Задумался. Они удивлялись. Потом служба закончилась, подходили и знакомились. Удивлялись, сказали, первый раз видят, что белый человек магометанин.
– А они сами?
– Они сами разного цвета. Есть бронзовый, есть коричневый, как крынка. Есть черный, как чугун.
– Как же ты с ними говорил?
– По-арабски.
– А ты разве знаешь?
– Учился, хотел быть муллой. Отец отдавал в медресе, в Уфу. Самые богатые здесь – арабы. Я арабский язык могу говорить. Сказали магометане, что пришлют вяленой баранины.
– Может, верблюжины? Или конины?
– Молодой конины хорошо бы! Англичане не велят молодых коней убивать. Не верили мне, что я из России.
– Э-эй! Вон арабы едут... Стой! Смотри... Эй! Давай сюда... Вон и сам араб верхом...
На осле подъезжал к трапу еще не старый человек в чалме, в бороде, выкрашенной хной. Несколько арб, запряженных быками и подпрягшимися к ним китайцами, везли огромные бочки с шандуньской бараниной.
– Хватит на весь экипаж! – обрадовался Махмутов и пошел встречать гостя.
Араб слез с осла и низко поклонился белому человеку-единоверцу, видно признавая его теперь настоящим магометанином. Ведь и Магомет, говорят, был белокожий и со светлыми кудрями.
Разрушены все чары, и отныне
Завишу я от слабых сил моих.
В. Шекспир, «Буря»
На собственной ферме сэра Джона не было рабочих-европейцев. Китайцы на своих полях работают на коровах, как на быках. Молока не пьют. Молочных продуктов не производят. Коров в своем хозяйстве не раздаивают. Корова для них лишь рабочий скот. Как говорят в Гонконге, китайцы считают варварами и дикарями те народы, которые пьют молоко и едят баранину, как монголы.
Китайцы на ферме, случалось, били палками прекрасных породистых молочных коров, как лошадей, за что шотландец-приказчик бил их самих.
Единственно, кто любил и холил коров, это юная девица Розалинда, привезенная из Англии, где у ее матери была молочная ферма под маленьким городком неподалеку от Стаффорда на Авоне.
Мать Розалинды, прозванная Вирейгоу, что означает бой-баба, арендовала землю у хозяина, который в свою очередь был зависим от богатого землевладельца. Ферма процветала, и, несмотря на сложность взаимных обязательств, отношения владельцев были ясны и устойчивы. Разорение пришло не по их вине. Тогда в судьбе дочери приняла участие семья Боуринга: сэр Джон неожиданно предложил Розалинде путешествие в Гонконг со всей семьей и работу в новой колонии на ферме.
Не женское дело исполнять тяжелые работы, а китайцы приучались медленно. Главный их недостаток – нет скотолюбия англичан. Ударить или пнуть собаку, лошадь, корову – ему ничего не стоит.
Энн, принимавшая участие в судьбе Розалинды и ее скотин, подала полезный совет отцу:
– Почему бы, папа, вам не взять на ферму русских матросов? В своих деревнях они имеют скот и содержат его совершенно так же, как наши фермеры. При этом сами русские крестьяне принадлежат своему ленд-лорду как рабы. Но во время жизни своей в Японии они обучили доить коров и открыли молочные фермы. Япония теперь обогнала Китай Японцы научились пить молоко, и это первый шаг. Русским матросам, вероятно, поставят за это памятник в Японии на берегу моря.
Боуринг немедленно попросил Пушкина прислать двух опытных скотников из числа тех, кто принес зерно европейской цивилизации в Японию.
Английские матросы понять не могли, почему вдруг пленные на корабле подняли невероятный хохот. Вообще пленные еще до ухода на берег повеселели, выглядели здоровей.
На вопросы, что же такое произошло, пленные, как один, отвечали, что объяснить невозможно. И при этом покатывались со смеху.
В команде узнали, что Берзиня, или, как его называли, Березина, посылают работать на молочную ферму.
– Ну, Янка, опять с молоком! – покачивая головой, усмехнулся Ян Мартыньш.
Хохотали до упаду, вспоминая историю с самурайской экономкой.
Но еще сильнее хохот начался вечером на блокшиве через несколько дней после того, как латыши неудачно сходили в церковь. Янка вернулся поздно. Под глазом у него сиял большой синяк.
– Ну, брат, тебе, видно, тут не фартит!
– Ты, братец, опять хотел взять абордажем?
Шуткам и насмешкам не было конца. Хором спели:
Эх, хорошо тому живется,
Кто с молочницей живет...
Янка был печален.
Впервые явившись на молочную ферму Боуринга чуть свет, двое матросов, Ян Берзинь и Захар Мотыгин, увидели, что в коровнике, окрашенном в красный цвет, коров доит высокая красивая девица. Янка обмер. Настоящая барышня!
Девушка вышла с подойником, закрытым белоснежным полотенцем, сама в крахмальном переднике с белой наколкой на льняных волосах.
Оба матроса поздоровались почтительно. Она ответила коротко и любезно и сразу прошла. Пожилой шотландец в юбке с голыми коленями и с красным пером на белом берете, как у курляндского барона, спросил, понимают ли матросы по-английски.
Оба ответили, что понимают, но не все, знают слова корабельные, морские, хозяйство сельское известно с детства, но что и как называется у вас – еще не выучили. Показали на сено, на корма, на кормушку, на коровьи рога и на навоз. Джентльмен в юбке все назвал. Захар не стал запоминать, решил, что Янка запомнит; зачем делать двойную работу? Мотыгин показался шотландцу поздоровей, и он назначил ему на сегодня чистить назьмы; из давно слежавшихся груд лопатой перекидать на телегу и перевезти на лошади к садовнику-китайцу. А еще в деревне каждому известно, что лопатить коровье дерьмо – самая тяжелая работа из всех в сельском хозяйстве.
Янку определили в помощь барышне. Джентльмен сказал, что надо исполнять все, что велит мисс Розалинда.
Матросы охотно согласились. Мотыгин взял лопату и ушел за усатым управляющим в юбке.
Янка искоса полюбовался на англичанку. У нее тонкая шея покраснела. Может, начала оживать? А сначала была такая грустная.
Янка, по ее указанию, чистил коровники, вывозил навоз на тачке, потом вымел помещение. Сам взял скребок, чистил коров. Подавал сено в кормушки. Потом грузил навоз вместе с Захаром, и всякая работа казалась легкой, словно пускал в воздух пушинки одуванчиков, а не набрасывал на телегу мокрые широкие и тяжелые пласты слежавшегося навоза.
«Вот тут я действительно могу работать! Как у отца! Не знаю, сдал барон отцу еще на срок хутор или ушли родители на другое место? С японкой была императорская служба! Молоко шло для адмирала и просвещения буддистов. С японкой жил, да? Она немолодая. А я – матрос. А может, и здесь не надо зевать? Почем знать, кто еще тут вертится возле нее. Надо узнать. Разве она девка? Вон какие бедра, какая походка».
Девушка присматривала за работой.
...Она может понять, какой Янка старательный и аккуратный, неутомимый, изобретательный работник. Зачем ему морская служба! Мартыньш, Строда, Лиепа – все работали до службы на реке и на море, ходили на лодках-лайвах, на лиеллайвах – речных парусниках, на рыбацких баркасах. А Янка – пахарь и во флот попал по своей глупости. Ездил с дядей в город на базар. Дядя любил посидеть в пивных. В Риге, как всегда, полно матросни, и все врут, что только могут. Янка наслушался – и ему захотелось в море. И так получилось, что вызвали по рекрутской очереди, и он соврал: сказал, что плавал в море с рыбаками. Теперь вот за это в Гонконге. А сегодня почувствовал себя как дома, на хуторе.
Розалинда заметила, что появились настоящие труженики. Они превосходили всех работников, каких ей приходилось видеть, не говоря уж о гонконгских. Старый китаец, подметавший дорожку и таскавший воду, и тот удивлялся, как умело Янка все делает. Старик качал головой, ревнуя, кажется.
