Однако Альмина чувствовала себя полностью защищенной наследством, оставленным Альфредом де Ротшильдом, и не видела причин прекращать мотовство. В то время как лорд ворчал по поводу арендаторов, неспособных вносить плату, Альмина планировала бал для Евы, которой тем летом предстоял дебют в обществе. Ее не останавливали никакие расходы. На танцы до зари были приглашены сотни гостей, и «Таймс» сообщала, что народу собралось видимо-невидимо. Развлечения в Симор-плейс не прекращались. От шеф-повара требовалось, чтобы стол соответствовал роскошной обстановке, уровень которой, учитывая, что особняк отражал любовь Альфреда к сокровищам, означал из ряда вон выходящее. Это место, надо полагать, служило предметом сокровенных мечтаний лондонских поваров. Шефу была предоставлена полная свобода действий, подкрепленная финансово.
Именно страсть Альмины устраивать грандиозные приемы подтверждала ее твердое намерение повысить выдающееся положение Карнарвонов в послевоенном обществе. Типичный случай произошел в следующем году, в сезон 1920-го. Альмина и Ева посетили бал, устроенный сэром Эрнестом Кэсселом, одним из богатейших финансистов того времени, для своей дочери Эдвины. Альмина получила такое удовольствие, что заявила дочери: «Давай дадим бал завтра вечером». Ева пришла в ужас, не понимая, как можно это осуществить. (Ева всегда была приземленнее Альмины; возможно, она представила реакцию шеф-повара на приказание приготовить стол, достойный Симор-плейс менее чем за двадцать четыре часа.) Альмина сообщила Еве, что «уже пригласила всех присутствующих, так что я уверена: мы славно повеселимся».
Однако Альмина, похоже, не проинформировала мужа. Во всяком случае, он не любил большие званые приемы. Следующий день был пятницей, и Карнарвон шестичасовым вечерним поездом каждую пятницу уезжал в Хайклир. Ева догадалась по поведению отца: он почувствовал, что затевается нечто грандиозное. Альмина сбивалась с ног, стараясь все успеть, и постоянно теребила Робертса вопросом, отбыл ли уже его светлость. В конце концов муж уехал, но Робертс вынужден был сообщить Альмине, что Карнарвон удалился по лестнице черного хода и столкнулся с лакеями, вносившими десять дюжин омаров. Бал имел необыкновенный успех, но когда на следующий день Альмина прибыла в Хайклир, единственной реакцией Карнарвона стал заданный с улыбкой вопрос, не утомилась ли она. Умный человек знает, как выигрывать битвы.
Лорд Карнарвон мастерски исполнял прихоти наиболее капризных членов своего семейства. Обри отвлекался от нравственных страданий, проводя все больше времени в любимой Албании. В конце лета 1920 года на пути в Константинополь он обнаружил, что в поезде едет и премьер-министр Болгарии. Стамболийский представился Обри, который позже написал брату, что «парень смахивал на разбойника, продиравшегося сквозь заросли ежевики». Это явно не было таким уж порицанием, поскольку Обри просил Карнарвона пригласить Стамболийского в Хайклир, что тот должным образом и исполнил. Болгарский премьер расписался в гостевой книге 17 октября. В Первой мировой войне Болгария выступала на стороне Центральных держав, и Карнарвон нервничал по этому поводу, невзирая на заверения Обри, что гость настроен совершенно пробритански. Он решил пригласить кое-кого из знакомых востоковедов для поддержания разговоров; присутствовали также сэр Уильям Гарстин и Т.Э. Лоуренс. В результате приятно провели время все. Карнарвон показал Стамболийскому конный завод, ферму и обнаружил, что тот со знанием дела рассуждает о домашнем скоте, – совершенно неудивительно, ибо его гость был крестьянским сыном.
11 ноября 1920 года вся семья находилась в Лондоне на открытии мемориального памятника Дню перемирия. Сотни тысяч людей выстроились по обочинам улиц, чтобы отдать дань уважения, когда пушечный лафет с гробом Неизвестного британского воина, влекомый шестью лошадьми, начал свой путь по Лондону. Король Георг V торжественно открыл Кенотаф [52] , и после двухминутного молчания тело неизвестного солдата, перевезенное из безымянной могилы во Франции, было доставлено на место его окончательного упокоения. Его сопровождали сто кавалеров креста Виктории [53] , и гроб был похоронен с большой торжественностью в центральном нефе Вестминстерского аббатства. Георг V бросил в могилу горсть земли с поля битвы во Фландрии. Семьи людей, чье место погребения осталось неизвестным, подобно Фредерику Файфилду и Томми Хиллу, могли утешиться данью уважения, выраженной неизвестному воину. Этот момент подвел черту в страдании народа. Люди по всей стране оставались пораженными горем, но теперь родина по меньшей мере почтила своих погибших.
В следующем апреле у Мэри и Обри родился сын Оберон Марк Генри Иво Молине, названный в честь двоюродного брата и друга, все еще оплакиваемого Обри. Обри всегда проявлял исключительную эксцентричность по отношению к детям. По поводу беременности Мэри он писал своему брату Мервину: «Это чрезвычайно раздражает. Я всегда смотрел на детей как на большое несчастье, подобное публичному выступлению, обязанность и невыносимую обузу, и вот оно случилось». Но и он, и его семья нуждались в положительных новостях. Появление новорожденного было благотворным событием после того, как в течение нескольких лет жизнь представляла собой длинную череду похорон.
В январе 1921 года Карнарвоны, как обычно, отправились в Египет и столкнулись там с той же нестабильностью. Становилось ясно, что англичанам придется оставить протекторат. Саада Заглула вторично отправили в изгнание после организации демонстраций протеста против назначения его соперника султана Фуада премьер-министром. Как и в прошлый раз, общественность отреагировала мятежом. Именно во время прибытия Карнарвонов лорд Алленби покидал Каир, направляясь в Лондон, дабы убедить кабинет министров объявить независимость Египта.
На раскопках царила все та же знакомая атмосфера уныния. Несмотря на получение вожделенной концессии в Долине царей, Картер и Карнарвон не нашли пока ничего примечательного. Денежные заботы теперь острее докучали эрлу, чьи траты в Египте были огромными. В июле 1921 года он выставил на продажу мебель из Бретби-холла. Лорд уже продал землю Далвертонскому сельскому совету по пять фунтов за акр под строительство жилья.
Карнарвон мог продать свою землю, но ни в коем случае не расстался бы с предметами египетского искусства. Он собрал наилучшую частную коллекцию в мире и превратил курительную комнату в Хайклире в «Салон древностей». Стены были увешаны полотнами, веками пребывавшими во владении семьи. Над камином по-прежнему висел натюрморт голландского художника шестнадцатого века Яна Веникса, находящийся там и поныне. Но по обеим сторонам комнаты стояли темные шкафы высотой с долговязого мужчину, в которых были разложены изысканные экспонаты эрла: фаянсовая чаша, украшения из погребения королевы Тай, бронзовое зеркало 12-й династии возрастом около четырех тысяч лет, красивая статуя из сплава золота и серебра, несколько ваз, очаровательные предметы с изящно вырезанными животными и золотая статуя бога Амона в виде фараона Тутмоса III.
Говард Картер провел лето в Хайклире с другими друзьями из Египта – Леонардом Вулли и Перси Ньюберри. Новым гостем в этом году стал молодой мужчина по имени Броугрейв Бичем, чрезвычайно высокий импозантный джентльмен, четырнадцать лет представлявший в парламенте партию консерваторов от Уолтемстоу-Ист. Он познакомился с Обри через отца, также политика, и Обри – с характерным гостеприимством – пригласил его в Хайклир.
Кое-кто был весьма рад познакомиться с ним. Ева выезжала в общество уже три сезона и встречала Броугрейва на различных балах; она обожала танцевать с ним. Ева была красива и обаятельна, к тому же богата, так что никогда не испытывала недостатка в поклонниках. Но она отнюдь не представляла собой робкую мышку, готовую любой ценой заполучить мужа. Еще подростком Ева помогала матери выхаживать раненых солдат, когда в Хайклире размещался госпиталь, и несколько лет подряд ездила в Египет, разделяя страсть отца к древнему искусству. Девушка обладала ученым складом ума, приятным характером и прекрасно знала себе цену. То же самое можно было сказать и о ее родителях. Еве рекомендовали не торопиться с выбором мужа, она и вела себя соответствующим образом.
Броугрейв привлек ее внимание тем летом в Хайклире. Да и как могло быть иначе, если он возвышался над ней башней выше шести футов? Молодой человек был сыном политика-либерала и бывшего председателя совета директоров лондонского «Ллойда», сэра Эдварда Бичема, красив, рассудителен и являлся отличным членом компании. Молодые люди нежно флиртовали в гостиной, и Ева обнаружила, что предпочитает его всем, но решила подождать и посмотреть, как последующие месяцы повлияют на заинтересованность Броугрейва. Они наверняка вскоре увидятся в Лондоне.
