– Какое красивое имя! – восхитилась Женевьева, протягивая ей чистую мочалку и мыло. Она заметила, что малышка стесняется своей наготы, поэтому отвернулась, давая ей самой раздеться и залезть в воду. Девочка тщательно вымылась, она получала удовольствие, барахтаясь в горячей воде, потом ловко выбралась из ванны и завернулась в полотенце, пахнувшее лавандой.
Женевьева принялась стирать грязную одежду малышек в большой эмалированной раковине. Девочка какое-то время смотрела на нее, потом робко положила ладошку на пухлую руку старой женщины.
– Мадам, не могли бы вы помочь мне добраться до Парижа?
Удивленная Женевьева повернулась к ней:
– Ты правда хочешь вернуться в Париж, малышка?
Девочка задрожала всем телом. Старая женщина поняла, что речь идет о чем-то важном. Она оставила стирку и вытерла руки:
– В чем дело, Сирка?
Губы девочки дрожали.
– Все дело в моем братике, Мишеле. Он все еще в квартире. В Париже. Он заперт в шкафу, в нашем тайнике. Он там с того самого момента, когда за нами пришла полиция. Я думала, что там он будет в убежище. Я обещала прийти и выпустить его оттуда.
Женевьева внимательно ее слушала и пыталась успокоить, положив руки на маленькие худые плечи.
– Сирка, как давно твой брат в шкафу?
– Я не знаю, – убитым голосом проговорила девочка. – Я не помню. Не помню!
Последние крохи надежды, которые еще теплились в ней, испарились одним махом. Она прочла в глазах старой женщины то, чего больше всего боялась. Мишель умер. Умер в шкафу. Она это знала. Было слишком поздно. Она ждала слишком долго. Он не мог выжить. Он не выдержал. Он умер там, совсем один, в темноте, без воды, без еды, со своим плюшевым мишкой и книжкой с историями. Он доверился сестре. Он ждал. Он наверняка звал ее, кричал ее имя, снова и снова. Сирка, Сирка, где ты? Где ты? Он умер, Мишель умер. Ему было всего четыре годика, и он умер, из-за нее. Если бы она не заперла его тогда, он был бы сейчас жив, он был бы здесь, она могла бы помыть его в ванне, здесь, сейчас. Она должна была беречь его, она должна была привести его сюда, где он был бы в безопасности. Это она виновата. Она была во всем виновата.
Девочка рухнула на пол, словно ее маленькое тело вдруг надломилось. Волны отчаяния затопили ее. Никогда еще за свою короткую жизнь она так остро не страдала. Она почувствовала, как Женевьева обнимает ее, гладит обритый череп, шепчет ободряющие слова. Она не стала сопротивляться, отдаваясь теплу охвативших ее старых рук. Потом кожей ощутила приятное прикосновение к мягкому матрасу и чистым простыням. Она провалилась в тревожный и странный сон.
Проснулась она рано и в полной растерянности. Она не понимала, где находится. Было так странно спать в настоящей постели после всех ночей на соломе в бараке. Девочка подошла к окну. Ставни были приоткрыты, виднелся большой сад, и его запахи доносились до нее. По лужайке бегали куры, за ними гонялся смешной пес. На скамье из кованого железа большой рыжий кот обстоятельно и не торопясь вылизывал себе лапы. Девочка услышала птичий щебет и петушиный крик. Где-то недалеко замычала корова. Прекрасное солнечное свежее утро. Она подумала, что никогда еще не видела такого красивого и спокойного места. Война, ненависть, ужас казались такими далекими. Цветущий сад, деревья, животные – ничто из этого не несло на себе отпечатков зла, свидетелем которого она была на протяжении последних недель.
Она потрогала на себе белую ночную рубашку, чуть длинноватую. Кому она принадлежала? Может, у этой пожилой четы есть дети или внуки? Комната, в которой она спала, была большой и простой, но очень удобной. Рядом с дверью стояла этажерка с книгами. Она подошла взглянуть. Там были ее любимые книжки: Жюль Верн, графиня де Сегюр. На титульных листах юной ученической рукой было выведено: Николя Дюфор. Интересно, кто это такой.
Девочка спустилась по лестнице. Деревянные ступеньки поскрипывали, с кухни доносились тихие голоса. Дом был спокойным и приветливым, без всяких претензий. Ее ноги ступили на терракотовую плитку пола. Она бросила взгляд в залитую солнцем гостиную, в которой приятно пахло пчелиным воском и лавандой. Огромные настенные часы торжественно отзванивали каждый час.
