В двух верстах от тушинского лагеря поезд остановился. Предполагалась, что здесь ее должен был встретить тушинский Дмитрий. Приехал Рожинский. Один, без свиты. Рожинскому не до психологических этюдов, которыми занимался Сапега. Польское войско, а в особенности русские ополченцы ждали прибытия царицы. Для многих русских людей в дальних городах приезд в Тушино Марины означал признание, что царь Дмитрий жив, а не убит, что вернулся именно он, а не явился неизвестный человек под его именем. Уже участились перебежки из Москвы бояр и дворян от Шуйского. Пребежчики, конечно, видели подмену, их влекла к новому самозванцу ненависть к Шуйскому, но не могла не заботить незаконность его власти. Признание его Мариной должно было прикрыть обман.
— Государыня, — сказал в своей резкой манере Рожинский, — я пришел не уговаривать тебя исполнить взятые на себя обязательства. По твоей просьбе ты похищена в пути. Чего же ты теперь хочешь?
Ответил Мнишек:
— Одно дело, князь, рассуждать об этом приезде издалека, находясь в неволе, другое дело здесь. Мы не знали, что в Тушино под именем Дмитрия — самозванец. Его никто не считает царем и называют в насмешку цариком.
Рожинский гневно ответил:
— Я хочу услышать, что скажет государыня!
— Я не поеду! — ответила Марина.
— Я поставлю здесь на берегу шатер, поставим стражу и подождем, когда польская княжна поймет, что происходит. Я не допущу, чтобы польское дело погибло из-за капризов польской княжны.
Рожинский ускакал, Мнишек испуганно спросил у дочери:
— Ты не переиграла?
— Я помогла тебе, отец, теперь торгуйся с панами.
Рожинский вернулся в Тушино и пригласил к себе Адама Вишневецкого, Валавского и Хруслинского.
— Что будем делать, панове? — спросил он. — Насилие невозможно, уклонение Марины от встречи с цариком подобно катастрофе. Русские люди поднимут нас насмех. Они подадутся на сторону Шуйского.
— Я предлагаю, — сказал Сапега, — торговаться с Мнишком. И он и Марина должны получить свою долю. Их приход в Тушино дорогого стоит.
Послали за Мнишком. Встретили его сурово. Начал разговор князь Адам Вишневецкий.
— Мне ли не знать тебя, князь Юрий? Мне ли не помнить, как ты вцепился в того Дмитрия, которого я привел к тебе? Я не хочу обвинять в чем-либо твою дочь. Ей не сладко было назваться супругой безродного бродяги. Но думать об этом надо было ранее. Назови свою цену?
Мнишек завопил:
— Панове, я оскорблен! Я не торгую своей дочерью!
Вишневецкий не дал Мнишку разыгрывать негодование.
— Оставь, князь Юрий! Не красуйся перед нами, мы все тебя насквозь видим. Не в том беда, что ты дочь просватал за моего Дмитрия, а в том беда, что запросил за нее сверх всякой меры. Заглотил кусок шире рта, а подавилась им Речь Посполитая. Тесть погубил своего зятя, к тому же и дочь осиротил. Ныне твоим договором с Дмитрием тычут короля в глаза. Северскую землю, Новгород под себя задумал загрести. Это все равно, что медведя в берлоге разбудить хворостиной. Сей договор и погубил царя Дмитрия. Возвращайся в Самбор!
Мнишек понял, что последнее слово не за ним. Изменил тон и жалобно заныл:
— Панове! Смилуйтесь! Я разорен! Московиты у меня все забрали, что я имел. Я вернулся бы в Самбор, да за долги меня ждет долговая тюрьма. Прилично ли — дочь мою вы ставите государыней, а меня в тюрьму бросаете?
— Уходи! — оборвал его Рожинский. — В долговую тюрьму или к черту на сковородку. Остановил бы зятя от гибельных пиршества на свадьбе, не вез бы с собой кучу гостей, что ныне заложниками схвачены. Уходи, куда глаза глядят, а глаза твои на Тушино зарятся. Потому говори цену откупа от тебя?
— Я хочу видеть царика!
— Просьба уважительная. Поглядишь на своего нареченного зятя!
Рожинский повел Мнишка к Богданке. Царская изба, а точнее говоря, что-то похожее на хоромы со светелками и тронным залом, еще отстраивались. Богданке была отведена простенькая изба. Он был упрежден о встрече с Мнишком. Вот еще один порог на пути, которым вел его Иегова. Переступим ли и этот порог? Не перед царским тестем притворяться. Польский князь, хотя бы и не из владетельных магнатов, но в представлении польского еврея, всего лишь послушника бернардинцев, лицо недоступное. Взирал бы на него в прежнии свои времена, как из праха.
Богданка сидел на лавке покрытой коврами. Трон еще только изготавливался, да и не ставить же его посреди крестьянской избы с топкой по черному. Мнишек взглянул на него и сразу же узнал толмача царя Дмитрия. Вместе начинали поход в Москву. Мнишек нашел, что сказать, не растерялся.
— Вот и встреча! Сколь не богато у меня воображение, отправляясь к нареченному зятю, того, что вижу и вообразить не мог. А надо бы догадаться по письмам твоим. Что же теперь делать? Не знаю, как тебя и называть?
— В Ярославле, быть может, ты и обманывался, а в Москве уже знал, что встретишь не зятя. Слыхивал я, что тебя были готовы отпустить в Самбор, а ты предпочел явиться в мой стан, а здесь я — государь! Спрашиваешь, что делать? Отвечу! Надобно назначить день, и царице Марине придти ко мне.
Рожинский опять поймал себя на том, что готов аплодировать Богданке. Живо поставил на место польского князька. Начал Мнишек по княжески, да тут же заговорил по холопски.
— У нас с царем Дмитрием были оговорены условия...
Богданка его перебил:
— Разве они не соблюдены? Тебе были отданы города Северы, царице Марине — Новгород. Что же вы их не сберегли?
— Соглашение осталось на бумаге.
— Таким оно и должно было остаться. Не потому ли и погиб царь Дмитрий? Не твоя ли жадность его погубила? Я не собираюсь отдавать тебе московские земли, ибо не хочу ни своей погибели, ни погибели царицы Марины.
— Марине тяжело смириться...
— Жизнь наша на земле полна смирений, а если царице Марине невыносимо смирение, я враг насилия. Она может ехать, с вашей милостью, в Самбор. Я попрошу гетмана дать вам надежное сопровождение.
Мнишек растерянно взглянул на Рожинского. Выходило, что царик не участник их сговора. Мнишку иного не оставалось, как выступать в роли просителя.
— Я хотел бы знать, — спросил он, — какое содержание вы положите царице?
— К кому ты обращаешься, пан Мнишек? Ко мне или к гетману?
— К гетману я могу обратиться и помимо...
— Помимо кого? У меня есть титул, если тебе князь затруднительно называть мня Дмитрием.
Рожинский было обеспокоился, не принялся ли Богданка за прежнее, не клонит ли он к тому, чтобы разрушить союз с Мнишком? Успокоился. Понял, что Богданка исправно играет свою роль. Помалкивал, ожидая чем кончится схватка жидовина с князем. Мнишек, опять взглянул на Рожинского в надежде получить у него поддержку. Рожинский помалкивал.
Но Мнишек был не из тех, кто гонор ставил выше корыстных интересов.
— Государь, я хотел бы знать, какое содержание будет положено царице?
— То моя забота, князь! Ныне здесь все в распоряжении ее высочества. Когда мы войдем в Москву в ее владении все московское царство. Тебе же, князь, путь чист в Самбор. Тебя, князь не любят московские люди, а Марине с ними жить.
Богданка заставил Мнишка начать торг.
— Я разорен, государь! Меня ждут в Самборе судебные повестки за долги.
— Во сколько ты, князь, оцениваешь твои убытки?
— Они неисчислимы!
— Неисчислимо то, что тобой получено с Московии. Когда мы войдем в Москву, я готов дать отцу царицы триста тысяч злотых.
— Еще надобно знать, когда войска гетмана войдут в Москву?
— То в воле Господа. Людские расчеты не всегда совпадают с Господней волей!
С тем и пришлось уйти Мнишку. Рожинский, выходя, обронил:
— Я восхищен, государь!
Богданка усмехнулся про себя. Погасло еще одно сомнение в ведущей его Господней воле. Царица московская — у его ног.
13
20-го сентября Ян Сапега построил гусарскую хоругвь, приказал распустить знамена, развернуть прапоры и повез Марину в тушинский лагерь. Трубили трубы, гремели литавры.
Богданка встречал Марину во главе казачьих войск. И поляки, и русские равно ждали с нетерпением этой встречи. В поле между Москвою-рекой и Всходней гусары остановились. В глубине их строя — царская карета. Богданка на белом коне подъехал к карете. Рожинский озаботился, чтобы первое мгновение этой встречи было скрыто от польского войска и от глаз русских. Богданка спустился с седла, неспешным шагом подошел к дверце кареты, распахнул ее и протянул руку Марине. Марина спустилась на землю, Богданка принял ее в свои объятия. Протеста с ее стороны не последовало. Гусары раздвинули ряды и взору польского войска и русского воинства предстала картина нежной встречи супругов. У поляков отлегло от сердца. Вздох облегчения и в русских рядах. Кое-кто еще верил, что явился прежний Дмитрий а те, кто знал, что Дмитрий вовсе не тот, который царствовал, молчали из ненависти к Шуйскому, приняв игру затеянную польскими находниками, а многим было все равно под чьим именем, под каким оправданием вести разгульную жизнь и пробавляться грабежом.
