— Меня Ростиславом зовут. А тебя Феофанией?
— Откуда тебе известно?
— Я ещё вчера за тобой наблюдал. Ты не заметила?
Она покачала головой. Ей после долгой и изнурительной дороги было не до того, чтобы разглядывать людей в гриднице.
— Ты очень похож на киевского князя, — сказала она.
— Неудивительно. Я его сын. Ты впервые в Киеве?
— Да. Раньше бывать не приходилось.
— И как он тебе показался?
— Очень красивый.
— Красивее Владимира?
— Владимир новый город, он стал отстраиваться по-настоящему только при моём дяде, Андрее Боголюбском. А Киеву столько лет!..
— Это верно. Его заложил князь Кий, который изгнал из Руси обров.
— Слышала. Они приневоливали славян работать на себя, и даже порой знатный обр запрягал женщин в коляску, чтобы везти по своим владениям.
— Но Бог их за высокомерие наказал, всех уничтожил, и теперь только в воспоминаниях остались.
— Ты любишь читать летописи?
— Конечно. Столько важного и интересного произошло на Руси за столетия её существования!
От летописей они перешли к сочинениям на богословские темы, помянули переводные книги и груды русских писателей. Феофании понравилась книга черниговского игумена Даниила, в которой он описывал своё путешествие в Святые места, и «Моления Даниила Заточника», наполненные искромётными словами и выражениями. Ростислав же был в восторге от повествований о жизни и подвигах Александра Македонского и творений греческого монаха Георгия.
— Я бросила читать его посередине, — сказала Феофания, поморщившись. — Там такие ужасы описываются! Как византийцы во время мирных переговоров коварно обманули болгарского хана Крума и проткнули его копьями, а болгары в отместку заманили императора и его войско в горы, перебили всех до единого, голову императора отрезали и сделали из неё чашу для вина. А потом греки тысячами ослепляли пленных...
— Но это же война. Пленных ослепляли, чтобы напугать врага, сломить его волю: будете против нас воевать, и вас постигнет такая же участь!
— Какие же вы, мужчины, жестокие! Я никак не думала, что ты станешь оправдывать столь бесчеловечные поступки...
— Что делать? Нас с детства приучают к тому, что мы будем воевать и убивать. Как же иначе защищать свою родину?
Так, разговаривая, они незаметно подъехали к Вышгороду. Дорога шла степью, но перед самым городом упёрлась в лес и стала заворачивать по его кромке.
— Далеко ещё до города? — спросила Феофания.
— Чтобы обогнуть чащу, надо около получаса езды. Но если пойти напрямик, то получится вдвое быстрее.
Феофания загорелась:
— Хочу напрямик! Я люблю бродить по лесам, там душой отдыхаешь.
— Тогда придётся слезть с лошади.
— Ну и что? Разомнёмся немного, а то тело затекло.
Они взяли коней под уздцы и углубились в дебри. После июльского зноя их встретила прохлада и тишина, которую нарушало пение птиц да шуршание сухой листвы под ногами. Сначала шла ровная местность, поросшая травой, кое-где встречались грибы — в основном сыроежки и мухоморы. Но потом пошли овраги, сырые, с запахами гнили, налетели комары, кусали. Однако им идти было весело, их подбадривало присутствие друг друга, они шутили и смеялись, будто давнишние знакомые. В одном из оврагов тёк небольшой ручеёк, а на дне была вязкая грязь.
— Давай перенесу, — предложил он.
Она, не раздумывая, подала ему руки, он потянул на себя, и она оказалась в его объятиях. Они замерли на мгновение, ошарашенные близостью друг друга. Рядом они были совсем недолго, но им показалось это вечностью. Наконец Феофания оттолкнула его от себя, отошла в сторонку и испытующе взглянула на него. Он продолжал следить за ней, в глазах его были восторг и восхищение. Её щёки покрыл багровый румянец, она молча взяла коня за повод уздечки и повела наверх.
Они долго шли, не решаясь заговорить. Наконец Ростислав спросил:
— Ты сегодня вечером выйдешь?
Она поняла, насколько важен для обоих будет ответ, который она даст, поэтому, чуть помедлив, произнесла:
— Да.
Однако сначала пришлось пойти на пир, который был устроен во дворце. На нём присутствовала местная знать и гости из Киева и Владимира. Ростислав и Феофания сели за стол в разных местах, только изредка переглядывались между собой и затаённо улыбались. Наконец, когда пир набрал силу и каждому было до самого себя, они перемигнулись и тихонько вышли из гридницы. На улице властвовал вечер. Солнце уже спряталось за кромку леса, но было ещё светло. Они побрели по узким улочкам города, а потом вышли на луга и двинулись в сторону недалёкого леса. На окраине его лепилась небольшая деревенька, возле домов виднелись участки, огороженные жердями и плетнём.
— Любят у нас на Руси пиры и увеселения, — сказала Феофания. — Чуть что, князья собирают гостей, столы ломятся от угощения.
— Не только князья. Приди к любому человеку, он сразу выложит перед гостем всё, что у него припасено.
— Да, русское гостеприимство известно среди окрестных народов.
— Что интересно, подолгу пьют, а ведь пьяных не видно.
— Потому что вино употребляют разбавленным водой. К тому же пиво и медовуха рядом, и пьют в меру, только для веселья.
Они подошли к плетню крайнего огорода. Плетень был невысокий и довольно старый. Они прислонились к нему, но колья, видно, подгнили, сломались, и они опрокинулись назад вместе с загородкой. Кругом росла крапива, и они сильно обожглись. Встали, поглаживая обожжённые места. А потом, глядя друг на друга, стали весело и беззаботно смеяться.
— Пойдём прочь, — сказал Ростислав, когда они немного успокоились. — А то ещё собак на нас спустят.
Они направились по лугу, взявшись за руки. Через несколько шагов он легонько притянул её к себе, она качнулась в его сторону, и они поцеловались.
— Я как увидел тебя вчера на пиру, сразу влюбился, — шептал он ей.
— А ты мне сначала не очень приглянулся.
— Почему?
— Не знаю...
Не могла же она ему рассказать, как сватался его отец и как она ему отказала.
— А сейчас я тебе нравлюсь?
Вместо ответа она теснее прижалась к нему.
— Сколько вы пробудете в Киеве? — спросил он.
— Не знаю. Как отец решит.
— А ещё когда приедешь?
— Откуда мне знать? Сам наведывайся во Владимир.
— Попробую отпроситься. Может, отец отпустит.
— А если будет против? — задала она вопрос, вспоминая потерянное лицо Рюрика, когда он увидел её в киевском дворце.
— Сбегу без разрешения! — заявил он, хотя в душе не очень верил в такую возможность. Она тотчас уловила колебание в его голосе, нахмурилась и отвернулась.
— Ты что, не веришь, что я к тебе приеду? — спросил он.
— Далеко очень, — со вздохом ответила она.
Ростислав задумался, потому что знал, сколько времени потребуется добраться до Владимира. Потом остановился, развернул Феофанию к себе, сказал решительно:
— А давай я посватаюсь к тебе! Завтра же! Тогда и не надо будет никуда ехать!
— А где мы будем жить? В Киеве или Владимире?
— Отец даст мне какой-нибудь удел, стану княжить самостоятельно.
Феофания подумала, прижалась к нему:
— Засылай сватов. Я согласна.
Наутро Ростислав подошёл к отцу.
— Как ты вовремя являешься, — весело встретил его Рюрик — Я как раз собирался послать за тобой.
— Что-то случилось?
— Да. Надо срочно съездить в Полоцк.
— Едва ли я смогу это сделать. Может, брат вместо меня?
— Что случилось?
— Жениться надумал.
— Вон как! Что ж, дело хорошее, годки подошли. И кто же она, твоя избранница?
— Феофания, дочь Всеволода.
Рюрик вдруг почувствовал, как ухнуло у него сердце, замерло на мгновение, а потом понеслось вскачь, будто угорелое. Сам себе не признаваясь, надеялся он, что рано или поздно соединит свою судьбу с судьбой Феофании. Как это случится, он не представлял, но верил, что так оно и будет. А теперь надежды рушились, сразу и окончательно.
Он перевёл дыхание, ответил:
— Хорошо, сын. Будет по-твоему. Зашлём сватов. Но она согласна?
— Да, отец.
— Тогда ради.
Оставшись один, Рюрик лёг в кровать и стал глядеть в потолок, не видя его. Он вдруг почувствовал, как в один миг ушли куда-то силы, как нахлынула усталость, будто постарел на десяток лет. Он ясно понял, что жену не любил и никогда не полюбит, что своей женитьбой на ней он никому ничего не доказал, а только отравил себе жизнь, что впереди у него безрадостные годы неразделённой любви, серые, скучные, словно голыши на дне заросшей водной травой и камышом лесной речушки. К сыну он не испытывал никакой ревности и, чтобы выглядеть достойно, решил, что в беседе со Всеволодом прежнее сватовство превратит в шутку, только шуткой можно загладить свой промах. А потом отошлёт молодожёнов в какой-нибудь удел — подальше от себя...
