Антоний, страстный любитель пиров и веселых компаний, Антоний – болтун, оратор, шутник и насмешник, нуждающийся в публике, Антоний, который больше всего на свете ненавидел одиночество, отныне заявлял, что не переносит даже вида человеческого существа. Даже Луцилия? Да. Даже Клеопатру? И ее тоже. Кто знает, что задумали эти двое? Все его предали, все! Еще ни с кем не случалось такого горя, как с ним: покинутый Фортуной Брут по крайней мере хвастал, что не был предан ни одним из друзей. А он!..
– Мне странно видеть тебя удивленным, – заметила Царица, когда он, подавленный и удрученный, вернулся из Кирены. – Марк, повсюду давно царят ложь, лесть и измена, как ты и предсказывал… Вспомни, что ты говорил: «В политике предает не тот, кто сам слаб, а тот, чье войско ослабело». Марк, будь реалистом: с самого начала твоего правления было очевидно, что власть держится на силе и чувствам здесь места нет! Ты ведь всегда это знал!
Да, наверное. Он так говорил, но в глубине души не верил в это. Поверить в то, что Архелаос, царь Каппадокии, кому он отдал в жены свою собственную кузину… А Ирод! Ирод, которого он поддержал против самой Клеопатры… Если бы он подарил Иудею Египту, как просила Царица еще десять лет назад, то по-прежнему был бы главнокомандующим иудейскими войсками! Стоило ли лишать себя этих солдат, чтобы поддержать евреев? Еще вчера заклятые враги, евреи и арабы помирились за его спиной! И теперь вместе почитают недоноска Турина Блистательного!
Что осталось от его Восточной империи? Ничего: дельта Нила, этот маленький треугольник, который Октавиан вскоре атакует с обеих сторон сразу. И чтобы защитить этот клочок, у него есть три убогих римских легиона, не ахти какая египетская кавалерия и, конечно же, флот Царицы – в полной боевой готовности, поскольку она не отправила его на сражение в Акциум. Лучший способ сохранить армию – никогда ею не пользоваться!
Он забился в своей Тимоньере и натянул на голову тогу, как Цезарь, когда среди убийц узнал своего ставленника Брута. Заговорщики нанесли императору двадцать три удара кинжалом; а Антоний умирал от тысячи ран – тысячи измен, – через которые сочилась кровь… Он без сил лежал на кровати и смотрел только на немого виночерпия, которому он молча протягивал бокал и знаком велел наполнять его до краев.
Клеопатра советовала ему передислоцировать легионы и поближе подтянуть кавалерию, пользуясь зимним периодом. Он ничего не стал предпринимать. К чему бедных пехотинцев вводить в заблуждение насчет их вероятной судьбы? Зачем нужны другие смерти, кроме его собственной?
Он пил. Ему виделось тело преданного, убитого Цезаря у подножия статуи Помпея. В разорванной тунике. Полуобнаженный. Зияющие кровавые раны напоминают безмолвные рты, требующие справедливости. Мести, которую взял на себя его друг Антоний… Но кто отомстит за друга, у которого нет друзей?
Он больше не носил тогу. Отказывался причесываться и даже бриться: хотел оставить бороду скорбящего. Он вдовец, потерявший друзей, славу и надежду. И молодость. Он пил…
Встревоженная Клеопатра, для которой его дверь была закрыта, отправляла ему сообщение за сообщением. То приглашение на ужин, то просьбу присоединиться к празднику, устроенному в честь детей, или просто предложение побеседовать. Он ничего не читал из этих длинных посланий. Гонцам Царицы не позволялось даже переступить порог Тимоньеры: им возвращали свиток с нетронутой печатью…
Каждое утро, в одиночестве просыпаясь на супружеском ложе, Царица опасалась узнать о смерти своего мужа. Как только она поднималась, тотчас отправляла к нему нового посыльного и взглядом провожала корабль, пока тот не скрывался в тени храма Посейдона. Таким образом, кого только не направляла Клеопатра к Антонию: евнухов, философов, греков, египтян, римлян и даже самых очаровательных служанок… Он никого не впускал. И она даже не могла ему сообщить, что у нее возник блестящий план по спасению их семьи – план, который они с Цезарионом уже начали воплощать в жизнь. Это был настолько смелый замысел, что на его реализацию уходило все ее время и деньги: ведь она решила ввести свой флот в Красное море!
Со времен первых Птолемеев Красное море с озером Тимсах соединял небольшой канал, расположенный в пятидесяти километрах к югу от Пелузия. Несмотря на то, что он был почти полностью занесен песком и становился полноводным только к Средиземному морю, Царицу трудно было остановить. Ей казалось, что будет совсем нетрудно переместить корабли с одного моря к другому, воспользовавшись каналом там, где он еще есть, и волоча суда по песку там, где он закончился.
– Разве Ганнибал не пересек Альпы на слонах?
– Это был Ганнибал… – возражал Цезарион.
– И что? Теперь будет Клеопатра! Когда ты был маленьким мальчиком и впадал в уныние перед тяжелой задачей, я никогда не позволяла тебе отступать, а ты протестовал: «Но у меня не получается, мама!» Что я отвечала?
Он улыбнулся:
– Ты говорила: «Если бы от этого зависела твоя жизнь, у тебя бы получилось!»
– Сейчас дело так и обстоит: благополучная реализация этого плана спасет наши жизни. Вот почему мы к этому пришли. Осуществимо это или нет, но мой флот пересечет пустыню от Пелузия до Героополя! Октавиан пока находится в Афинах, сейчас зима, а значит, у нас в запасе есть несколько месяцев.
– А потом? Что мы будем делать, когда корабли прибудут в Красное море?
– Потом мы доберемся до моего африканского порта Охотничья Птолемаида и подождем летнего ветра. Как только он подует в сторону страны тигров, Индии Александра, мы сразу ею завладеем… Что касается самого Александра, то хрустальный гроб с его останками я намерена взять с собой: не оставлю римлянам великого царя! Я также не оставлю им Антония, по крайней мере живым. Пойми, Цезарион, он нужен мне, чтобы завоевать Индию… Нашим солдатам необходим полководец, а ты даже не начал военное обучение. Мы с тобой хороши лишь для того, чтобы управлять и проявлять свою гениальность: корабли, летящие над землей, словно птицы, – задумка женщины и ребенка… А для серьезных вещей нам нужен мужчина. Ведь когда Марк сражается, он больше чем мужчина, он – лев. Такой красивый, такой отважный! И пусть сейчас он находит удовольствие в уединении и не отвечает ни на одно из моих посланий! К счастью, пока не отправляет в ящиках головы моих посыльных!
И она смеется над своей шуткой, они смеются вместе, сын и мать; смеются над Антонием безо всякого злого умысла.
– Но я знаю, как выманить этого медведя из берлоги. По крайней мере одна идея у меня есть…
Эта идея состояла в том, чтобы туда, где все потерпели неудачу, отправить Селену. Похорошевшую, украшенную, наряженную Селену, которая сама пересечет море в царской галере: обезоруживающее безоружное дитя, маленькая Антигона[133], готовая вести на край земли своего побежденного отца.
– Думаешь, он сможет устоять перед такой картиной?
ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОШЛОМ
Однажды она вспомнит, как часто выуживала из памяти ощущение прохлады александрийских волн на коже. Значит, она опускала руку в воду, когда корабль вез ее к отцу?
Воспоминание о пронзительном холоде, поднимающемся из прошлого, вдруг возникло во время церемонии Триумфа у подножия Капитолия; позже оно овладевало ею каждый раз, когда по приглашению Октавиана Цезаря она отправлялась в берлогу «Принца» по подземным сооружениям Палатина[134]. Все такое же леденящее воспоминание, от которого моментально немели пальцы. Та же соленая едкая влажность, разъедающая сердце и наполняющая разум: вдалеке она замечала сияющий белый мраморный дворец, к которому никогда не доберется…
Однажды она вспомнит, что на протяжении долгого времени ее тело помнило вкус моря – такой сильный, что даже десять лет спустя, желая стереть эту горечь, она облизывала губы и вытирала их тыльной стороной руки.
Потом это когда-то возникшее чувство исчезло, так же как и воспоминания о прошлом: о Тимоньере, о повторяющихся путешествиях через Большой порт к закрытому дворцу и о проведенном там времени. О той далекой поре, когда она возвращала отца к жизни, она не вспомнит ничего, кроме этого отвлеченного представления о былых воспоминаниях.
Он видел, как умирал – если и можно использовать это выражение, то только по отношению к Антонию. Целый год агонии.
Он видел, как умирал. Короткими угасаниями. Небольшими частями. Он терял все: союзников, города, друзей, даже вольноотпущенных, одного за другим.
Между двумя потерями и двумя самоотречениями произошло возрождение его смелости. Клеопатра вдохнула в него свою собственную энергию: каждый день был для нее новой авантюрой. Как Исида, она дарила вторую жизнь мертвым и надежду – отчаявшимся. Чтобы вернуть Антонию иллюзию незыблемости Птолемеев и вновь обретенной силы, ей стоило лишь появиться перед ним в праздничном наряде, добавить блеска, выставить напоказ детей и приумножить празднования. В течение долгих месяцев с большим или меньшим успехом ей удавалось внушать супругу надежду на чудо, хотя он весьма здраво смотрел на вещи: разве Октавиан, говорила она, не столкнулся с восстаниями по всей Италии? Он был вынужден покинуть Родос и в спешке добираться до Бриндизи – то есть возвращаться; и кто знает, что может затем случиться? В любом случае никто, даже Цезарь, не смог взять Александрию силой. Нужно просто держаться как можно дольше. А если… То жить и сражаться до последней секунды.
