— А все-таки, как страшно меняет человека рабская доля, — говорил он. — Теперь на господина больше ты похож, чем наш начальник каменоломен. За это время ты пополнел и лицо у тебя посветлело, а раньше я и не думал, что ты еще молод. Ты мне казался пожилым, иногда даже стариком.
Эсхил засмеялся и, щуря карие глаза, отвечал:
— Стар? А ты знаешь, как на меня ваши девушки и женщины заглядываются? В гости приглашают. Только мне все в запрете.
И, вздохнув, продолжал:
— Да хранит меня Зевс всемогущий от потери памяти. Да сохранит меня для семьи милостивая Гера! Афина мудрая! Не покидай меня добротой! Что будет со мной, если я когда-нибудь разденусь в вашей стране? Всякий поймет, что я за господин такой, когда увидит мою спину. Вот и приходится ходить важно, да в дорогой одежде. Для купания мы едем куда-нибудь на пустынный берег, осматриваемся и по очереди купаемся. Не жизнь, а сплошная оглядка: на берегу смотрим, чтобы спину кто не увидел, а в воде крокодилов боимся. Диву даешься, как только у вас почитают таких страшилищ.
Эти встречи с сильным, решительным человеком, которого никакая беда не могла сломить, вдохновляли Инара. Он мужал, становился духовно сильным и целеустремленным. В его глазах появился сухой и холодный блеск. И было в них теперь что-то затаенное и упрямое. Инар любил Руабена, был многим ему обязан. Но тот только был надежным и преданным другом. Эсхил же был мудрым учителем, смелым до дерзости, а когда нужно, хитрым и осторожным. Он знал намного больше других и многое умел. Жизнь с ним становилась интереснее и разумнее. За прошедшие два года Инар был покорен своим старшим другом.
Теперь, занятые своей идеей, они были очень осторожны. Даже Руабен ничего не знал о том, что Эсхил жив. Они избегали вовлекать в свое опасное предприятие близких людей.
Угрюмый Руабен сидел на скамейке на берегу реки и смотрел на нее. На душе у него было очень скверно. Здесь он часто бывал с Инаром и Тети. Инар теперь влачил жалкое существование раба. Тети стала наложницей Яхмоса. Он был одинок. Более четырех лет он не имел никаких известий о семье. Несколько месяцев назад Руабен пытался послать ряд ценных вещей Мери и надеялся, что, наконец, получит какие-либо известия о ней. Но барка не зашла в Белую Антилопу. И он пребывал в мучительной неизвестности.
Погрузившись в свое невеселое раздумье, Руабен не заметил, как вблизи от него на дорогих носилках пронесли прекрасную юную даму. Она внимательно посмотрела на скульптора и приказала слугам остановиться в тени старых сикимор. Выйдя из носилок, она нерешительно постояла минуту, потом медленно направилась к Руабену. Он услышал легкий скрип песка, уже когда она подошла близко. Это была Тия. Он встал и низко поклонился ей. Иссиня-черные тяжелые ресницы медленно поднялись, и в ее больших глазах отразилось смущение.
— Ты друг Инара? — спросила она очень тихо.
— Да, я его друг.
— Ему очень плохо?
Руабен отвел глаза. Что ей сказать? Как успокоить ее юную душу, смятение которой отражалось сейчас на взволнованном лице?
— Сейчас уже лучше. Он не виновен ни в каких преступлениях.
— Я знаю. Он не способен на дурное.
Она опустила глаза и стояла растерянная, не решаясь доверить ему то, что ее волновало: ведь она никогда не обменялась с ним и словом.
— Передай ему… что я его… помню. Буду помнить всегда, — ее бледное лицо покрылось горячим румянцем Она сняла с пальца сначала широкое золотое кольцо, потом маленький перстень. Перстень она протянули Руабену. На тонком золотом ободке, как живая капелька крови, горел красный прозрачный камень.
— Передай ему. Это мой любимый амулет с детства. Пусть он хранит его от бед.
Тия снова побледнела. Она чуть поклонилась Руабену и пошла к своим носилкам. Она шла, высокая, с тонким станом, перехваченным золотым плетеным поясом.
Руабен задумался. Да, народ Кемет красив. Много хорошеньких девушек в столице. Большие глаза и длинные ресницы — не редкость. Но красота Тии особенная. Ее всегда серьезное лицо, неуловимая легкая улыбки, взгляд медлительных глаз, как бы проникающих в самую глубину души, — все у нее не такое, как у других. Чистый гладкий лоб очаровывал благородством, а четкие дуги бровей подчеркивали его белизну. Он понял, почему так восторженно любил ее Инар.
Вспомнилась Тети. Яркая красота ее была совсем другой. Она захватывала жизнерадостным звонким смехом, живостью, лукавством. Он часто видел, как быстро иногда менялась Тети. Становилась недоступно гордой и одним сверкающим взглядом могла остановить неугодного ей человека. Сравнивая их, он подумал, как различна красота этих девушек; одна обаятельная своей изнеженностью, аристократичностью, а другая несравненна в блеске силы и здоровья.
И сейчас же над этими женскими образами всплыла Мери. Очень скромная, милая и нежная. Самоотверженная хрупкая женщина, она была самой привлекательной для него. Но когда он ее увидит?
Руабен посмотрел на перстень. Через несколько дней им вручит его Инару, и глаза его просияют. Ведь она помнит, любит… Но случилось иначе. В каменоломнях произошли события, которых Руабен не мог ожидать.
Наступила темная южная ночь. Тихо над каменоломнями Туры. Лениво ходит вооруженная стража по пене, окружающей жалкие хижины рабов. Но занятие это скучное, а главное — беспокойное. Кто осмелится бежать? Куда? Страшные пустыни с запада и востока охраняют страну от врагов надежнее, чем армии. Безлюдные, раскаленные, они страшны для всего живого. А по реке тоже невозможно пробраться, слишком много мм постов.
Длится ночь, теплая и ясная, с торжественным горением звезд. Молодой стражник мечтательно смотрит наверх, вспоминая о своей невесте. Ночь длинна, и хочется спать в этом томительном беззвучии, в томном воздухе, располагающем к неге, к сладкой дремоте. Он поворачивает лицо в сторону реки, к чуть заметным влажным струям, и садится. Сон коварно обволакивает по волю, он облокачивается, а затем незаметно для себя и совсем опускается на нагретую за день стену. Крепкий сон окончательно овладевает стражником.
Спит и речная стража на своих барках после жаркого, душного дня. В стране могучего царя Хуфу все спокойно. Речной свежий воздух действует опьяняюще, и на палубах слышен дружный храп. Да иногда по реке проедет лишь барка запоздавшего вельможи, возвращающегося с прогулки.
Звезды совершают свой привычный круг по синему бархатному полю. Вот они отмечают свой полночный путь, и где-то недалеко от стен раздается бормотание какой-то ночной птицы. Она пролетает над стенами, и оттуда доносится тот же тихий звук. Но стражник спит крепко, и легкие шорохи внизу не нарушают его сна.
Но вот по толстой узловатой веревке беззвучные тени стали опускаться вниз и поползли по каменной дороге к реке. Ночная темнота милосердно прикрыли беглецов от опасных глаз, а тяжкое биение сердец слышали лишь они сами.
Когда Инар, ползущий впереди, почувствовал колеи от полозьев на большой дороге, он еще раз прислушался. Но в ночной темноте расслышал лишь сдержанное дыхание товарищей. Тогда он встал и пошел, за ним остальные. Не доходя до реки, беглецы повернули в сторону, чтобы не выйти к ночной страже.
Пройдя через узкую стену папирусов, все вышли к берегу. На воде неясно чернела барка — в ту же минуту раздался смех шакала. С барки ответили тем же. Вздох облегчения вырвался из стесненных грудей.
Инар повернулся к рабам, жавшимся в темноте друг у другу, и пересчитал их. Все были здесь.
В это время раздался мягкий плеск, и к берегу подплыла маленькая тростниковая лодочка, из которой легко выпрыгнул Эсхил.
— Все благополучно? — шепотом спросил он. — А теперь скорее в барку. Кто идет первым?
Три человека отделились и подошли к Инару.
— Прощай, брат. Благодарим тебя от всего сердца. Да будут милостивы к тебе боги.
Они обняли его по очереди и сели в лодку. И пока они скользили бесшумно к барке, Эсхил убеждал Инара:
— Поедем с нами. Мы не можем тебя так оставить, это было бы бесчестно.
Тяжелое молчание. Снова подошла лодка, и трое невидимых друзей подошли обнять Инара и почувствовали на его лице соленую влагу. Но Эсхил подтолкнул их к лодке, и они послушно сели.
— Мы насильно увезем тебя, ничего они не сделают твоим родным.
Инар молчал.
Лодка подошла в последний раз, и Эсхил последний прощально обнял Инара. Он почувствовал, как содрогаются худые плечи юноши. Много видавший горя в своей жизни, он понял, как нестерпимо тяжело ему остаться одному и, может быть, принять на себя одного все, ведь многие видели его дружбу со всей беглой группой, хотя он и давно жил отдельно от них.
Сильной рукой он сжал плечи юноши и властным жестом направил его к лодке, и они вместе высадились на борт судна.
