– Благодарю вас…
И Зубов быстро направился в сторону совершенно противоположную, миновал лужайку и за кустами вернулся туда, где была указанная аллея.
Только один человек заметил этот маневр.
Александр со своим спокойным видом и ясным взором болтал с дежурным камер-юнкером – графом Растопчиным.
Что-то мелькнуло такое на лице собеседника, что заставило молодого князя не только насторожиться, но и кинуть незаметный осторожный взгляд в сторону, направо… Там заметил он среди зелени фигуру Зубова, который направлялся в ту же сторону, куда ушли недавно Елисавета и Голицына.
Чуть-чуть ярче блеснули глаза Александра. Но, не меняя тона и позы, он продолжал свою беседу с Растопчиным:
– Так ты полагаешь, мир с Турцией, заключенный еще в прошлом году, мало к чему обязывает нас? И через два года бабушка имеет право двинуть войска на Восток?.. Ты, конечно, шутишь, по своему обыкновению… Я понимаю тебя…
* * *
А Зубов быстро нашел обеих дам.
Он сделал вид, что это произошло случайно.
С опущенными глазами, погруженный в глубокую задумчивость, медленно побрел он по тенистой, полутемной аллее и, казалось, не видел ничего кругом.
Молодые женщины давно заметили фаворита, поняли его маневр и переглянулись с насмешливой улыбкой.
Почти поравнявшись с ними, слыша шелест платьев, шорох шагов по песку, он вдруг поднял свои красивые, хотя и не блещущие выражением глаза и даже издал легкий возглас удивления.
– Ваше высочество!.. Вот о ком думаешь… Я было и не заметил…
– Да мы видели. Такая задумчивость… Вы не стихи ли сочиняете, граф?
– О, нет… То есть… почти… Тут именно у меня романс… Новый, очаровательный… Позвольте вам показать?
Заинтересованные дамы закивали головой.
Он развернул листок и стал декламировать.
Первый куплет был без особого значения. Общие фразы о любви к ней.
Но второй Зубов прочел с особенным выражением, кидая пламенные и томные взгляды на Елисавету:
Судьба свершает преступленье!
Заставила меня желать ее воспламенить!
Давал своей жертве в искупленье
Права роковые – л ю б и т ь!..
Эту строфу Зубов даже пропел на мотив, подписанный под словами…
– Батюшки, как это печально! – едва не разражаясь смехом, подхватила задорная Голицына.
– Да, очень грустно… – отозвалась Елисавета.
– Как моя душа теперь. Я хотел просить ваше высочество… Ваше восхитительное пение… Райский голос… Если бы вечером, на маленьком концерте, вы пожелали осчастливить… спеть сей романс…
– О, нет, ни за что! Я боюсь. Не разучив… И это так печально… Нет, я прошу вас, увольте… Ах, вот и Александр… Он ищет нас, – обрадованно сказала Елисавета и быстро двинулась навстречу мужу, который медленно, с веселым, беспечным видом показался в конце аллеи и приближался сюда.
Зубов неожиданно очень нежно взял под руку Голицыну и почти на ухо, словно делая признание, зашептал:
– Как эти мужья всегда являются некстати… Но я на вас надеюсь. Вы одни можете ввести меня в рай… Уговорите нынче вечером княгиню исполнить мой романс…
И, так же нежно шепча ей всякий вздор для отвода глаз, прошел мимо Елисаветы и Александра, как будто и не думая о них.
Холодным, тяжелым взором проводил Александр плотную, теперь даже отяжелелую немного фигуру фаворита…
* * *
Вечером состоялся обычный домашний концерт.
Играли, пели… Лев Александрович Нарышкин изображал торговца Завулона, который всюду являлся с кучей золотых вещей по карманам.
Нарышкин тоже набил карманы мелкими вещицами, копировал говор и манеры Завулона Хитрого, который был одним из тайных агентов Англии при дворе…
Было очень весело.
Неожиданно после короткой беседы с Зубовым императрица обратилась к Елисавете:
– Дитя мое, вот тут генерал нашел какой-то очень интересный новый романс. У вас чудесный голосок. Я так люблю вас слушать! Больше, чем моих певиц, которым плачу десятки тысяч в год. Ваше пение я понимаю. В нем ласка матери ребенку, порыв жены к мужу… Хорошо вы поете. Вот не хотите ли посмотреть? Я вас послушаю.
Желание, высказанное императрицей, служило законом для всех окружающих.
Но Елисавета нашла в себе твердости дрожащим голосом заявить:
– Я совсем не в голосе… Простите, ваше величество… Другой раз…
– Если позволите, ваше величество, Варвара Николаевна знакома с романсом. Она нам споет, – вмешался снова Зубов, решивший поставить на своем.
– Ну, пой, дитя мое. Ты тоже очень мило поешь… Пой…
Овладев собой, сдерживая негодование против дерзкого фаворита, Голицына взяла ноты. Санти начал аккомпанировать.
Первый куплет, скучный и тягучий, даже лишенный опасных намеков, пропет.
Звучит рефрен. Начинается вторая строфа… Но находчивая девушка снова поет слова первого куплета. Все переглядываются.
Императрица, почти и не слышавшая пения, не любившая музыки, когда певица умолкла, обратилась к ней:
– Милочка, что это за иеремиада такая?
– Так точно, государыня. Истинная иеремиада… Самая скучная на свете, которую я лишь знаю.
Александр с незаметной улыбкой дружески поглядел на умную женщину.
Зубов, надутый, красный, отошел прочь и целый вечер был не в духе.
К концу вечера Елисавета шепнула Голицыной:
– Выйдемте вместе. Александр хотел с вами говорить…
Когда стали расходиться, Елисавета с мужем и Голицына втроем отправились еще прогуляться по тихим аллеям парка.
– Знаете, Зубов влюблен в мою жену! – сразу, неожиданно заявил Александр, держа под руку слева Голицыну, справа – Елисавету. – Что мы теперь будем делать?
– Быть того не может…
– Но, но… без хитростей… Вы знаете сами…
– Если он так дерзок, ваше высочество, если он сошел совсем с ума… надо его презирать…
– Гм… Это легко сказать… Теперь, когда… Ну да все равно… Ссориться с ним нет оснований… Но что всего противней – ему помогают почтенные люди… Княгиня Шувалова, старый дурак Штакельберг… Впрочем, мы еще подумаем… Вот ваша дверь, chere Barbe[20]. Доброй ночи!
* * *
Говорят, хорошие, радостные вести должны разрушить трое дверей бриллиантовых, чтобы достигнуть человеческого уха. А печальные, горькие слухи, как легкий пух одуванчика, разлетаются по ветру, проникают повсюду и находят того именно, кому на душу должны лечь тяжким, свинцовым гнетом…
Екатерина и сама скоро стала замечать особое внимание, какое Зубов выказывал Елисавете, и с разных сторон полунамеками, улыбками, выразительными взглядами и пожиманием плеч, яснее, чем открытым доносом, многие из приближенных дали знать старой покровительнице, что ее молодой друг сердца если уже не изменил, то собирается это сделать и пока остается чист, но не по своей вине.
Зубов и сам по себе не нравился Елисавете, несмотря на «писаную красоту» его, да и благоразумие подсказывало молодой женщине, что фаворит может и вольно, и невольно завести в беду ее и великого князя Александра еще больше излишней близостью, чем показной холодностью, даже искренней враждой.
Екатерина ничего не сказала фавориту, даже когда получила прямые доказательства до неприличия явного ухаживанья Зубова за женой ее родного внука.
Только к Мамонову немедленно полетело письмо… Очень дружеское, даже ласковое.
Раньше ей писал много и часто оставленный фаворит, не нашедший счастья в браке по страсти, каким был его брак со Щербатовой.
Но, не получая благоприятного ответа на все взрывы раскаяния, просьбы о прощении и намеки о возврате прошлого, граф Мамонов умолк.
Письмо Екатерины поразило его не меньше, чем тон самого послания, почти вызывающий на новые признания, предлагающий вернуться ко двору.
Пока он думал, что ответить, Зубову очень осторожно «друзья» его, конечно настроенные самой государыней, дали знать о возникшей переписке.
Чего ждала Екатерина, то и произошло. Ей не хотелось первой нападать, и, согласно пословице, что на начинающего – Бог… Да! И могла опасаться оскорбленная женщина, что Платон помянет имя брата Валериана, ревновать к которому Екатерину он имел полное основание.
Она решила выжидать… и дождалась.
Объяснение произошло в первое же утро после сообщенных ему подробностей о неприятной переписке, причем Зубов получил в руки черновые наброски, даже не задумавшись слишком над тем, как они попали к лицу, предающему Екатерину.
Кончив доклад о более важных делах, о том, как успешно идет преследование мартинистов здесь и в Москве, насколько подвинулись приготовления к персидо-индийскому походу, фаворит вдруг мягким, но звенящим, напряженным голосом спросил:
– А что, ваше величество… Вот теперь надо много людей повернее к делу поставить. В Москве и здесь… Что, если бы графа Александра Матвеевича вызвать?
– Какого графа Александра… – как будто не сразу вспомнив, переспросила Екатерина. – Да ты что?! – вдруг с хорошо разыгранным изумлением заговорила она. – Ты это про Мамонова? Да какая муха нынче нас укусила?
