Я долго колебалась. Граф сидел в кресле руки положил на набалдашник трости. Это были маленькие ласковые руки, которое, должна сознаться, не раз приводили меня в восторг. Ах, молодость! Ты прекрасна!.. У меня даже дыхание перехватило, когда мне припомнился тот первый вечер, который граф провел в моей спальне. Он так до утра и не покинул её. Если бы я только знала, какой опасности я подвергалась! Мне так и не удалось помешать этому чудовищу с крохотными пытливыми ручками и красивыми глазами добиться цели и удовлетворить свое любопытство — ах, это было восхитительно! Конечно, об этом не стоит упоминать в воспоминаниях — мы были только друзья. Всего лишь хорошие товарищи. Ага, по ночным играм.
Старушка очнулась. Мочи не было плыть по разливу памяти. Сердце забилось неровно, с томительной нежностью. Отчего, когда тело устарело и стало негодным, мысли о наслаждениях становятся особенно досадливы и приятны. Я смотрела на его свеженькие, с кожей мальчишки кисти и неожиданно вспомнила страх и изумление, отразившееся в глазах Жанны, когда она утром обнаружила графа в моей спальне. Она была уверена, что проводила его до дверей, где он коротко распрощался с ней. И на тебе! С той поры мадемуазель Роган откровенно побаивалась графа, а тот только посмеивался над «симпатичной дурехой» и иной раз в шутку предлагал ей выйти за своего увальня-слугу, несомненного добряка и простофилю. Познакомившись с ним, Жанна презрительно оттопырила нижнюю губку.
— Хорошенькую партию вы мне подобрали, монсиньор! — возмущенно объявила она графу. — С такими-то ушами! Это же настоящий мужлан! К тому же шепелявый, — потом неожиданно улыбнулась и вполне серьезно добавила. — А мне нравятся драгуны! В крайнем случае подойдет бравый усатый гвардеец.
Мы все рассмеялись. Граф буквально зашелся от смеха, однако даже эта удачная шутка не успокоила Жанну. Граф Сен-Жермен в её представлении был человек необыкновенный и готовый на всякие проказы, угодные дьяволу.
Какое было время! Золотое, больше сказать нечего. Мой супруг в то время увлекся одной молоденькой артисткой из Французского театра. Жили мы в одном доме, но порознь. Встречались утром за завтраком, случалось, вместе шли к обедне — на этом наши супружеские обязанности были исчерпаны. Чтобы не наскучить друг другу, мы спали в разных комнатах, и ласки Сен-Жермена были не в пример учтивее и приятнее, чем грубоватые и несколько провинциальные ухватки моего супруга, к которым он, по-видимому, привык, обращаясь с девками вроде этой Терезы Анжелики Обри, которая в безумную пору якобинского террора исполнила роль Богини Разума. Представляете, новая Богоматерь объявилась! Этакая Афина-Паллада, крестившая чернь и наделившая их «разумом»!
…Граф Сен-Жермен, он же господин Сен-Ноэль, принял мою задумчивость за робость и нежелание подвергаться опасности быть отправленной в Бастилию. Он деликатно предложил мне.
— Подумайте над моим предложением. Я в Париже инкогнито и вас прошу оставить мой визит в тайне. Если почувствуете в себе решимость поддержать меня, свою королеву и короля, приходите завтра в церковь на Сен-Оноре — ту, что в монастыре якобинцев. Я буду вас там ждать в одиннадцать часов.
Он ушел. Как всегда провел мою милую Жанну. Она потом удивлялась, как же он исчезает? Словно сквозь землю проваливается.
Я же весь день размышляла над словами моего друга. К стыду своему должна сознаться, что ему удалось перепугать меня до смерти. До той минуты я никогда не задумывалась, что топор уже вознесен над нашими головами. Франция казалась такой спокойной, мирной. Простолюдины — или как мы их назвали в своем кругу, «лягушки» — по-прежнему дружно квакали, завидев на улице карету того или иного вельможи, бежали за ним толпой. Для них не было большего наслаждения, чем криками выражать одобрение одному министру и гнев и негодование другому. Но взять в руки оружие, взбунтоваться! Не сошел ли милый Сен-Жермен с ума? Полдня я не могла найти себе места. Да как они смеют! Божьим установлением все люди разделены на благородных и трудоспособных. Неужели среди «лягушек» найдется такой смельчак, который бросит вызов небесам?
И все же в душе я сознавала правоту Сен-Жермена. Что, как, не могу сказать, но жуть, овладевшая душой после его ухода, постепенно начала обрастать слышанными в свете фактиками, подтверждающими его слова, слухами, долетавшими из провинции. Что далеко ходить, в моем родном Лангедоке вооруженные вилами, косами, дубинами крестьяне сбегались в города и там заставляли землевладельцев и торговцев, привезших зерно на рынок, продавать хлеб по «честной» цене. В Пенье некоего дворянина заставили «подписать акт, в котором он отказывался от взимания всяких податей». Народ безумно вообразил, что он — все и все может, ввиду того, что король якобы желает уравнения сословий. Задним умом все бывают крепки, но именно в тот день я в первый раз по-настоящему испугалась. В любом случае, я обязана была сообщить королеве о предостережениях Сен-Жермена. Это был мой долг.
На следующее утро я отправила Жанну в назначенное место и попросила передать графу, что берусь устроить его дела.
— Как вы и приказали, мадам, — добавила Жанна, — я от вашего имени спросила его, не собирается ли он обосноваться в Париже? Вы знаете, что он ответил, — Жанна недовольно поджала губы. — Он сказал, что это не входит в его планы. «Столетие пройдет, — он так сказал, — прежде, чем я вновь появлюсь в этих краях». Каково, мадам?
Я невольно рассмеялась — ах, какой проказник, наш милый чудо-человек! Прожил к тому моменту более сотни лет и желает еще. Это было чуточку нескромно.
Графиня очнулась, глянула на себя в зеркало. На лице ещё сияла улыбка. На сердце была необыкновенная легкость, каждое воспоминание о Сен-Жермене, придавала ей телесную и духовную силу. В такие минуты она мирилась со своим возрастом, с большим энтузиазмом смотрела на текущую вокруг, мало занимавшую её жизнь. Все вернулось на круги своя! Во Франции вновь правят бал Бурбоны, Людовик XVIII, брат несчастного Луи XVI, казненного якобинцами, хозяйничает в Версале, его брат Карл зверствует в стране. Все суета сует. Теперь ей хватало опыта разглядеть впереди новую революцию. Реставрация — это нонсенс. Ни Луи XVIII, взошедший на престол после падения этого ужасного Наполеона, ни его наследник Карл не понимают, что нельзя дважды войти в одну и туже реку. Но, храни меня Бог, нового ужаса мне уже не доведется увидеть.
Что же касается графа Сен-Жермена? Старушка перелистала уже готовые страницы своих воспоминаний. Ага, вот она, заметка, собственной рукой приколотая булавкой к листу. В этом отрывке упоминается о пророчестве, сделанном Сен-Жерменом в 1793 году.
В ответ на расспросы графини, доведется ли им ещё встретиться, тот заявил.
«Нас ожидает пять встреч, не более».
А вот этим абзацем старушка решила закончить главу, касавшуюся графа Сен-Жермена:
«Я виделась с Сен-Жерменом ещё не раз, и всякий раз в каких-то ужасных обстоятельствах. Каждая встреча вполне сопрягалась со случившимся в тот день. Представьте, я виделась с ним в день убийства королевы; накануне 18 брюмера; через день после расстрела герцога Энгиенского; в январе 1813 года; и в канун убийства герцога Берийского. Жду с нетерпением шестой встречи, если на то будет воля Божия».[103]
Ах, граф в каких бы краях вы ныне не обитали, этот пустой, нестерпимо долгий 1821 год будет для меня последним. Неужели я никогда больше не увижу вас?[104]
Старенькая графиня с трудом поднялась из кресла подошла к окну и заплакала.
Из устных и письменных воспоминаний графини д'Адемар…
«В тот же день я отправилась в Версаль. Добралась к вечеру… Направилась в малые апартаменты, там разыскала госпожу Мизери и упросила её сообщить королеве, что добиваюсь аудиенции по делу, не терпящему отлагательства. Первая статс-дама вскоре вернулась и пригласила войти. Я последовала за ней. Госпожа сидела за очаровательным фарфоровым столиком, подаренным ей королем. Как обычно она была одета в белую блузку — совсем в народном стиле! — и что-то увлеченно писала. Затем, повернувшись ко мне, спросила со свойственной ей обворожительной улыбкой.
— Что вам угодно?
— Сущий пустяк, мадам. Мне не терпится спасти монархию.
Ее величество посмотрела на меня с недоумением.
— Объяснитесь!»
Старая женщина вновь отложила гусиное перо, аккуратно присыпала песком только что написанные, ещё поблескивающие жидкими чернилами строчки.
…В чем непременно можно согласиться с Сен-Жерменом, это в том, что память — увлекательная штука! Это роман, который всегда с тобой. Ты его автор, режиссер и главный герой. Если же сочиняющему мемуары человеку хватает благоразумия, то ко всему прочему он также становится историком. Вот и ей следует оставаться в рамках того, что видела собственными глазами, что знала наверняка. Все остальное для устных воспоминаний, для души…
