Даша неотчетливо представляла себе, что такое - пресловутое "лишение невинности". Барышни ее круга обычно узнавали сведения этого рода накануне свадьбы - от маменьки либо, если девушка, как Даша, сирота, от какой-нибудь старшей родственницы.
Но детали Дашу не тревожили. Мужчины сами знают, как и что нужно делать. На то они и мужчины. Никаких сладострастных картин она себе не рисовала. Довольно было вспомнить вкус его пота, вообразить запах волос, и начинала кружиться голова. Ну, они будут обниматься, целоваться, потом, совсем раздетые, лягут на постель, и случится что-то, одновременно страшное и прекрасное, о чем не пишут в романах, но на что всё время намекают.
Чудесное преимущество женщины перед мужчиной заключается в том, что мужчина никогдане откажется, если ты сама предлагаешь ему это. Отчего так, она не знала. О мужской необузданности Даша знала очень мало, лишь понаслышке. Видно, так уж устроено природой. Мужчина всегда этогохочет, и только от женщины зависит, осчастливит она его сим даром или нет.
На четвертый день она сочла себя готовой и решила далее не медлить. Отправила Никитину записку: "Прошу Вас быть ко мне в полночь. Никто не должен об этом знать, никто не должен Вас видеть. Проберитесь в наш сад. Я оставлю дверь на веранду незапертой. Умоляю, приходите! Это ОЧЕНЬ важно".
Что Олег Львович придет, она нисколько не сомневалась. Он - рыцарь, он не сможет не откликнуться на мольбу дамы. Подумает, что она нуждается в срочной помощи. Пускай. Лишь бы пришел, а там уж она знает, что делать.
Прислуга у Даши была приучена без вызова не являться. В саду после темноты никому кроме генеральской дочери, любившей романтический лунный свет, гулять не разрешалось. Единственным препятствием для ночного гостя могла бы стать высокая каменная стена - но только не для Никитина, которому было нипочем с тяжелой ношей вскарабкаться на отвесную скалу.
Итак, Даша была уверена: он придет. И приготовилась со всей продуманностью: мягкое освещение, чтоб распущенные волосы посверкивали золотыми искорками; легкий архалук алого шелка; вышитые татарские туфельки без каблуков - она казалась в них такой миниатюрной, почти эфемерной.
Ровно в двенадцать, едва последний раз звякнули каминные часы, послышался осторожный стук в стеклянную дверь.
Сердце Даши тоже звонко застучало, но не от девической робости, а от упоения. Она чувствовала себя повелительницей мира, владычицей ночи - всё было ей подвластно.
- Дарья Александровна, что случилось? Верно, что-то особенное, коль вы призвали меня в такой час?
Он был в сюртуке, при сабле. Бороду сбрил - какой же офицер с бородой? - и от этого помолодел лет на десять. "У него очень красивые черты, - подумала Даша. - Я и не замечала. Как идет этому лицу выражение тревоги! Но ему идет любое выражение..."
- Да, случилось нечто особенное... Прошу вас, входите и затворите дверь.
Они остановились посередине комнаты - точно там, где Даша наметила. Два канделябра, слева и справа, подсвечивали ее, создавая сияющую ауру.
- Что такое? Вы меня пугаете. Говорите! Я здесь, чтоб помочь вам.
И она сразу, без прелюдий, сказала главное:
- Да, только вы можете меня спасти. Я пропадаю. Хуже, чем в черкесском плену. Я люблю вас. Безумно люблю. Это чувство сжигает меня. Один вы способны затушить этот огонь. Таким же пламенем!
Хоть текст был выучен наизусть, голос все равно дрожал и срывался. Даша закрыла глаза - теперь он, конечно, заключит ее в объятья.
- Вы очень смелы, - медленно произнес Никитин. - Вы необыкновенная девушка. Но...
- Не надо никаких "но"! И не играйте со мной в Онегина. Я знаю, что делаю. Я хочу стать вашей! Сей же час!
Уж, казалось бы, всё сказано. Проговорить это было нелегко. Почему он не делает шага ей навстречу? Зачем заставляет просить? Должно быть, считает ее порыв блажью, в которой она завтра раскается?
- Мне все равно, что будет потом, - продолжила Даша, читая в его взгляде смятение. Кто бы мог вообразить, что эти голубые, всё на свете повидавшие глаза способны быть растерянными? - Олег Львович, я не потеряла голову - она ясна. Вы - вся моя жизнь. Без вас я погасну, как задутая свеча. Не думайте ни о каких преградах, прошу вас. Забудьте обо всем! Ведь вы не монах, а я не статуя. Ну же!
Она протянула к нему обе руки. Господи, ну что еще нужно сделать, чтобы он шагнул к ней?
- Я не монах. И никогда не жил по-монашески. - Руки пришлось опустить - Никитин не тронулся с места. - Ни в прежней жизни, ни в ссылке...
Даша перебила:
- Зачем вы мне это говорите? Зачем вообще говорить? Просто обнимите меня!
- Постойте... Я должен объяснить. Понимаете, есть одна женщина... Я люблю ее. Давно.
Вот оно, началось! В глубине души она знала, что одним любовным признанием и распростертыми объятьями дело не решится. Надо дать ему выговориться.
- Когда-то она повела себя так же смело, как вы сейчас. - Олег Львович говорил медленно. Слова давались ему с трудом. Смотрел он не на Дашу, а в пол. - Но по-настоящему я научился ценить и любить ее только в разлуке. В Сибири женщины полнокровны и смелы, они не боятся чувств... Повторяю, я вовсе не монах. Но однажды я сказал себе: больше не будет никого, пока я вновь с ней не встречусь. А если нам не суждено встретиться, пусть вообще больше никого не будет. Уж этой-то малостью я могу отблагодарить ее за столько лет верности. Я дал себе слово. И я его не нарушу.
Даша слушала - и не верила.
- Вы от меня отказываетесь? - ошеломленно спросила она. - Разве так бывает? Быть может, вы не поняли? Говорю же - я ваша! Совсемваша.
И она показала вглубь комнаты, где за раздвинутыми портьерами виднелось ложе. Готовясь, она сняла одеяло, решив, что оно неромантично, и щедро опрыскала простыни духами.
- Простите меня. - Он стоял перед нею, всё так же опустив голову. - Простите...
Но Даша еще не исчерпала всего своего арсенала. У нее оставалось тайное, непобедимое оружие. Причина, по которой это средство считалось всемогущим, была ей не вполне ясна. Однако известно: ни один мужчина перед этой силой не устоит.
Оружие называлось "Нагота". Если женщина, отбросив стыд, откроет свою Наготу, с мужчиной происходит что-то невероятное - обнаженное женское тело притягивает его, словно магнит. Конечно, в том случае, когда Нагота прекрасна.
Накануне Даша, раздевшись, долго рассматривала себя в зеркале, сравнивала со статуями богинь из альбома "Сокровища Эллады". Ей-богу, она была нисколько не хуже наяд иль диан.
Решительный, неотразимый аргумент был припасен именно для такого случая - если Олег Львович окажется чересчур щепетилен.
Даша потянула поясок архалука, под которым ничего не было. Скинула легкий шелк, шагнула из туфель и вновь простерла руки.
На, бери меня! Я твоя!
Средство действительно было сильное. Никитин зажмурился, качнулся от Даши так, что чуть не упал.
Бормоча всё то же ("Простите меня, простите..."), он кое-как допятился до двери, спиной толкнул ее, вывалился на террасу.
Она кинулась за ним, но замерла на пороге. После освещенной комнаты разглядеть что-либо в саду было невозможно.
Шел мелкий дождик. Качались ветки, блестя влажными листами, - и всё. Олег Львович исчез.
Капитан Иноземцов
У Платона Платоновича была полезная особенность организма: подобно Наполеону Бонапарту, он обходился всего четырьмя часами сна в сутки, причем эту норму мог распределять по частям. Привычка спать урывками в любое время дня и ночи развилась в нем вследствие морской жизни, когда в любой миг жди всякой неожиданности, и просыпаться нужно в секунду, без раскачиваний. Мало ли что: рифы, внезапный шквал, нападение пиратов или, не приведи Господь, бунт в команде. (Последние две крайности, правда, носили скорей гипотетический характер, поскольку в нынешние просвещенные времена морские разбойники встречались только в китайских морях, а команда у Иноземцова бунтовать никак не могла, ибо не с чего.) Однако хороший капитан должен всё предвидеть и быть ко всему готов. Поэтому бо?льшую часть своей жизни Платон Платонович проводил в размышлениях о возможных каверзах судьбы и соответствующих контрмерах. Таковы, собственно, все настоящие капитаны (и, шире, все настоящие начальники, которые чувствуют себя за всё в ответе), но Иноземцов считал свою предусмотрительность чертой маниакальной и немного ее стыдился. Иногда он разглядывал себя в зеркале, выискивая признаки иудейского происхождения, ибо известно, что стремление всюду подстелить соломки более всего характерно для этого осторожного племени. Но лицо было обычное, русское. Приходилось объяснять привычку перестраховываться исключительно боязливостью характера. Ах да: Платон Платонович считал себя человеком трусоватым, хоть не имел для этого совершенно никаких оснований, и все, кто его знал, ужасно удивились бы, если б он вдруг разоткровенничался на эту тему. Но откровенничать с кем-либо было не в обычае капитана. Он вообще предпочитал слушать, а не говорить.
