«Как видно, – ответил Пепеляев, – к красным кто-нибудь прорвался и доставил важные сведения».
Он решил, что какой-то смельчак ночью пробрался к Строду и открыл ему, что Ракитин с Худояровым не сумели взять Чурапчу, значит орудие оттуда не придет. Пепеляев отвергал саму мысль о том, что красные, ничего не зная о положении на фронте, способны выказать такое презрение к смерти. Допустить это было для него равносильно признанию собственной неправоты.
В появление пушки верилось все слабее («На черепахах везут», – шутили красноармейцы), но люди были на пределе сил, начались нервные срывы. Один боец, крикнув, что не желает больше ползать на карачках, среди бела дня с песней стал плясать на дворе и был ранен тремя пулями. Другой, увидев во сне атакующих пепеляевцев, дикими воплями увлек за собой спящую смену.
Помощь не приходила, конина была на исходе. Все вроде бы проголосовали за то, что, когда она закончится, надо «взорвать себя на воздух», но даже Строду и его рупорам вроде не чуждого литературе Кропачева, заворожившим измученную красноармейскую массу образом мгновенной смерти без мучений, трудно было смириться с ней как с неизбежностью. Все равно оставалась вера в чудо, и как ее вариант возникло подозрение, что раз выручки до сих пор нет, значит и Байкалов, и Курашов, и Михайлов с Нарревдотом обороняют Якутск от Пепеляева, а под Сасыл-Сысы находится лишь небольшая часть добровольцев, имитирующих присутствие на позициях всей дружины. Громче зазвучали голоса тех, кто предлагал проверить эту гипотезу и устроить вылазку. Им возражали, указывая, что, если пепеляевцы никуда не ушли, они отобьют атаку и на плечах бегущих ворвутся в усадьбу, но Строд, поддержав первых, предложил оставить в юрте «динамитную команду», то есть подрывников Пожидаева и Волкова. При неудаче им предстояло привести в исполнение прежний план. Ящики с патронами и гранатами по-прежнему лежали в подполе.
Опять провели собрание. Маловеры оказались в меньшинстве, большинство стояло за вылазку. Главный аргумент был тот, что лучше смерть, чем такая жизнь. Это вообще многое объясняет в истории осады Сасыл-Сысы.
Каждый участник вылазки должен был взять с собой кусок мяса, чтобы, если удастся вырваться из окружения, не умереть с голоду по дороге в Якутск. Раненых решили оставить под присмотром фельдшера и лекпомов. По отношению к ним это не было предательством, скорее – благодеянием. Никто не сомневался, что белые сохранят им жизнь и даже окажут медицинскую помощь, которой они сейчас лишены из-за отсутствия лекарств и бинтов.
Вылазку назначили на утро, но погода внезапно переменилась. Потеплело, повалил снег. Под усиливающимся ветром «тайга затянула свою однообразную нудную песню». К вечеру разыгралась пурга. Она не стихала всю ночь и весь следующий день, а при плохой видимости была опасность, что цепь наступающих не сможет упорядоченно подойти к вражеским «окопам». Вылазку отложили. Ночью все здоровые бойцы дежурили во дворе, ожидая атаки. Казалось, пепеляевцы пойдут на штурм под прикрытием снеговой завесы, но те использовали ее иначе – за ночь перенесли свои укрепления из балбах на несколько десятков шагов ближе к усадьбе Карманова. Когда метель улеглась, выяснилось, что противники могут видеть лица друг друга.
Отчетливее стали слышны и голоса. Кто-то узнал долетавший со стороны леса высокий звонкий голос Артемьева. Скоро осажденные почувствовали, что отныне нужно соблюдать предельную осторожность. Стоило высунуть голову из-за укрытия, и «меткая пуля настигала бойца». Многие артемьевцы были профессиональными охотниками, привыкшими терпеливо подстерегать добычу.
Строд не догадывался, что почти год назад сам же и толкнул их предводителя в лагерь повстанцев.
Артемьев происходил из бедной якутской семьи. Без всякого покровительства, только благодаря своим способностям он получил должность наслежного писаря, затем окончил учительскую семинарию, служил народным учителем в Амге. Во время Гражданской войны стоял за красных, был даже председателем Амгинского ревкома и, хотя со временем разочаровался в новой власти, при начале восстания 1921 года участия в нем не принимал. С приближением Коробейникова к Амге он уехал в Якутск, работал в Наробразе, но, по его словам, «на почве личных счетов был преследуем некоторыми подпавшими под влияние рокового исторического момента представителями соввласти» и во время осады Якутска «жил в очень сжатой атмосфере, чувствовал себя затравленным». Присутствуя на погребении погибших вместе с Каландаришвили бойцов и командиров Северного отряда, Артемьев слышал, как в прощальном слове «один из ответственных работников в резкой форме» обвинил национальную интеллигенцию в предательстве и «поставил на вид, что это не забудется».
Именно Строд, по его собственному признанию, на похоронах в городском саду «резко и отчасти несправедливо выразился по адресу якутской интеллигенции». Потом он выступил с покаянной статьей «За вспышкой настало раздумье», но ее появления Артемьев не дождался. Речь Строда окончательно убедила его, что провозглашенная ревкомом «новая гуманная политика» – фикция. Он бежал к повстанцам, после разгрома Коробейникова скрывался в тайге, с прибытием Пепеляева примкнул к нему и сейчас очутился под Сасыл-Сысы. Его снайперы пришли на смену батальонам Вишневского и Рейнгардта. Прицельной стрельбой они должны были компенсировать отсутствие большей части Сибирской дружины.
Осажденные верно предположили, что основных сил Пепеляева здесь нет, но догадка на два-три дня опередила события. За это время порыв угас, о вылазке больше речи не заходило.
Слепцов, появившись в Амге, порадовал Пепеляева не только рассказом о готовности якутской интеллигенции перейти на его сторону. В тех же радужных тонах нарисовал он картину «широкого народного движения» к югу от Якутска и просил «послать туда оружие не менее чем на 700 человек». Пепеляев, с легкостью приняв это на веру, отправил с ним партию винтовок и полковника Варгасова, чтобы тот создал на Северном фронте еще одну боевую единицу в дополнение к отрядам Ракитина и Худоярова. Все они должны были «маневрировать» около Чурапчи, чтобы не выпустить из нее отряд Курашова.
Когда Пепеляев назначил на 15 февраля наступление на Якутск, из-за Строда отмененное, он приказал Ракитину двигаться туда же. По дороге тот вздумал захватить совершенно ему не нужное селение Тюнгюлю, но не сумел поднять своих якутов в атаку. Началось дезертирство, и Ракитин счел за лучшее распустить оставшихся.
Столь же плачевно закончились попытки Худоярова помешать Курашову уйти из Чурапчи, а Варгасова – остановить его в пути. Якуты, которых вместо обещанных семисот человек оказалось всего несколько десятков, бросили Варгасова одного в лесу и разбежались.
Тем временем Пепеляева известили о продвижении Байкалова к Амге. Одновременно из полученных от Ракитина и Варгасова донесений стало ясно, что сюда же идет Курашов и путь перед ним – чист. В ночь на 26 февраля Пепеляев, взяв почти всех бойцов, устремился ему навстречу, чтобы не дать красным объединить силы. Вишневский с тридцатью дружинниками и Артемьев со своими якутскими и тунгусскими стрелками остались в Сасыл-Сысы караулить Строда.
«После 37-верстного марша с двух часов ночи до шести вечера я встретился с конницей Курашова в местности Элесин», – рассказывал Пепеляев. Он планировал позволить красным втянуться в лежащую среди сопок Элесинскую котловину и атаковать их с трех сторон. По оценке Вишневского, «позиция была выбрана идеальная», но, замечает он, вспомнив перебежчиков, предупредивших Карпеля в Нелькане, и свою неудачу с ночным нападением на спящего Строда, «положительно, нас преследовал какой-то злой Рок».
На этот раз полковник Суров без приказа напал на конных разведчиков Курашова, приняв их за всю неприятельскую колонну, находившуюся на марше в паре верст сзади. Кого-то взяли в плен, прочие ускакали и предупредили своих.
Узнав о засаде, Курашов ускорил движение в расчете вырваться из котловины, прежде чем Пепеляев займет высоты над ней. Это ему не удалось, но он успел приготовиться к обороне. Обозных быков и лошадей выпрягли, из саней соорудили укрепления. Пушки зарядили картечью.
Пепеляевцы не спали предыдущую ночь и были измотаны шестнадцатичасовым переходом. Им пришлось вступить в бой без отдыха, тем не менее при невыгодном для них лунном свете, хорошо видные на снегу, под убийственным пулеметным огнем и картечью из бивших прямой наводкой пушек, они несколько раз приближались к залегшим за санями красным, однажды не дошли до них двадцать шагов и едва не захватили одну из «макленок», после чего участь Строда была бы решена, но и эта атака захлебнулась. Элесинский бой – самый кровавый за всю Якутскую кампанию, к рассвету ни у кого не осталось сил его продолжать. Какое-то время противники стояли на виду друг у друга, затем Курашов начал отходить в одну сторону, Пепеляев – в другую.
