обнаружив никаких следов злоумышленника, он решил, что, пожалуй, надо проверить, хорошо ли заперта дверь черного хода.
На цыпочках одолев гравийную дорожку, Захарий дернул дверь, и та вдруг распахнулась. На первой ступеньке лестницы опять стояла зажженная свеча. Он задвинул щеколду и взял свечу.
Отступать было поздно. Захарий бесшумно поднялся по лестнице, секунду-другую помедлил в уборной, вдыхая надушенный воздух, и шагнул к дверям будуара, изнутри озаренным ярким золотистым светом.
Скрестив руки на груди, в белой ночной сорочке она стояла возле кровати, распущенные волосы ее каштановыми волнами ниспадали на плечи.
Они смотрели друг на друга, потом чуть слышно она сказала:
– Добрый вечер, мистер Рейд…
– Добрый вечер, миссис Бернэм, – ответил он и поспешно добавил: – Я только хотел убедиться, что здесь все в порядке.
– Вы очень заботливы. – Она подошла ближе. – У вас рубашка порвана.
Палец ее проскользнул в прореху на рукаве, легонько царапнув ногтем, а потом вдруг она прильнула к нему всем телом, и оба, слившись в тесном объятье, повалились на шелковые простыни и пуховые подушки кровати.
Казалось, будто ночные фантазии воплотились в жизнь, став неправдоподобно реальными, и наслаждение было так велико, что Захарий уже забыл о страхах, терзавших его последнее время. Однако те были живы и неожиданно о себе напомнили, после чего над ухом его раздался огорченный шепот:
– Что случилось? Почему ты остановился? Ты же еще не излился?
– Нет, нельзя, – прохрипел Захарий. – Это слишком опасно, мы не можем так рисковать. После того раза я весь извелся от страха, что ты забеременела.
Миссис Бернэм притянула его к себе и поцеловала.
– Напрасно тревожился, – прошептала она. – Все обошлось.
– Откуда ты знаешь?
– Месячные подсказали.
Захария накрыло волной облегчения.
– Ох, слава богу!
– К счастью, и сейчас безопасно. Ты можешь кончить куда угодно и когда пожелаешь.
– Нет! – Захарий ухмыльнулся и помотал головой. – Только после тебя.
Довольно долго им было не до разговоров, и лишь потом, когда оба чуть отдышались, и она, прикорнув к нему, стала нашептывать всякие нежности, Захарий вспомнил о ране, донимавшей его последние недели.
– Вот сейчас ты лежишь и мурлычешь, – сказал он грубовато, – а тогда, у Дафти, притворилась, будто не знаешь меня – мол, он никто, просто молотчик.
Миссис Бернэм вскинулась, обиженно воскликнув:
– Какой ты жестокий! Теперь будешь этим меня укорять? Ты даже не представляешь, как было тяжело такое сказать. Неужто не понимаешь, что я ужасно боялась выдать себя с головой, а это случилось бы, признай я наше знакомство. Августа Свайно, что сидела рядом, известная городская сплетница, ничто не укроется от ее лисьих глаз. Это она погубила бедняжку Амелию Миддлтон: на званом обеде поймала ее перегляд со слугой и тотчас смекнула, где собака зарыта. Не прошло и двух недель, как муж развелся с Амелией и отправил ее обратно в Англию. Говорят, она закончила свои дни в блэкпулском борделе.
Захарий ощутил неприятный холодок в теле.
– Значит, вот что нам суждено: всегда оставаться биби и кхидматгаром, госпожой и молотчиком?
– О нет, мой милый, – улыбнулась миссис Бернэм. – Скоро мы сделаем из тебя саиба. Но никто не должен знать, какой ценой, иначе мы погибли.
Захарий повернул голову, чтобы видеть ее глаза.
– Выходит, ты хочешь от меня избавиться?
Она не отвела взгляд.
– По-моему, мы оба, дорогой мой, понимаем, что ни одному из нас не хватит сил избавиться от другого, правда? Вы, мистер Рейд, превратили меня в слабую беспутную ослицу. И я утешаюсь лишь тем, что помогаю вам одолеть ваш недуг.
– Так почему не излечить меня окончательно? Давай сбежим, а?
Миссис Бернэм рассмеялась.
– Теперь кто у нас выставляет себя ослом? Ты же понимаешь, что мне отнюдь не подходит статус любовницы молотчика и прозябанье с ним в сырой лачуге. И потом, если целыми днями я буду рядом, я быстро тебе надоем. Через неделю-другую ты смоешься с какой-нибудь своей ровесницей, а что станет со мною? Я кончу уличной девкой, пристающей к прохожим: “Мужчина, пошалить не интересуетесь?” – Она провела пальцами по его щеке. – Нет, мой милый, довольно скоро придет день, когда мы расстанемся навсегда. Но перед тем свидимся в последний раз, проведем ночь в восторге любви, а уж потом распрощаемся, и каждый пойдет своей дорогой.
– Ты обещаешь?
– Да, обещаю.
И вновь они сплелись в объятьях, которые разомкнули уже на рассвете.
Пока Захарий натягивал штаны и рубаху, миссис Бернэм выбралась из постели, а потом взяла его за руку и что-то в нее вложила. Разжав ладонь, Захарий увидел три большие золотые монеты.
– Мать честная! – Он бросил деньги на смятые влажные простыни. – Я не могу это взять.
– Почему? – Подобрав монеты, миссис Бернэм зашла ему за спину, обняла и тесно прижалась. – Раз ты станешь саибом, тебе нужна подобающая одежда, верно?
– Только я не желаю заполучить ее вот так.
– А если так? – Она сунула руку в карман его штанов и одну за другой выпустила монеты.
– Перестань! – Захарий попытался вытащить ее руку, но та вцепилась в его промежность и категорически отказывалась вылезать.
– Это всего лишь ссуда, – прошептала миссис Бернэм, языком щекоча ему ухо. – Вернешь, когда разбогатеешь.
– А я разбогатею?
– Несомненно. Вдвоем мы изловчимся превратить тебя в самого богатого на свете саиба из молотчиков.
Рука ее затеяла игру в карманный бильярд, и Захарий забыл о монетах. Развернувшись, он подхватил миссис Бернэм на руки и уложил на кровать.
– Нет! – воскликнула она. – Тебе пора уходить! Не успеем!
– И то правда, – усмехнулся Захарий. – Времени в обрез.
Оставшиеся минуты были потрачены не впустую, и только на баджре звяканье в кармане напомнило о монетах. Две гинеи Захарий припрятал, а третью, на другой день сгоняв в город, пустил на заказ нарядного костюма.
Дорога из Рангпура в Калькутту заняла около двух недель, и большую часть времени капитан Ми и Кесри провели на речном корабле, плывшем по Брахмапутре.
Кесри восстанавливал душевные силы и благоденствовал, ибо всю работу выполняла корабельная команда. Отменными блюдами кок оправдывал свою высокую репутацию у речников – из свежей рыбы, купленной по пути, он творил чудеса.
Ми запасся обычным походным рационом из солонины, галет и прочего, чем его и кормил денщик. Однако вскоре капитан, подустав от однообразия меню, намекнул, что не отказался бы от тарелки карибата, давно пришедшегося по вкусу. Будь на корабле другие офицеры, Ми не смог бы стать сотрапезником Кесри, но сейчас получил прекрасную возможность похерить сословные правила не только в еде, но и выпивке: когда судно вставало на причал и команда удалялась в подпалубный кубрик, оба угощались пивом из адъютантских запасов.
– Но это лишь потому, что мы не на службе, хавильдар. Гляди не проболтайся!
– Никак нет, сэр!
В разговорах тема изгнания из полка не возникла ни разу, хотя порой Кесри чувствовал, что капитан пытается выразить ему сочувствие, не прибегая к словам.
Одним вечером они заговорили о Лондоне, родине капитана, которую после переезда в Индию тот посетил лишь однажды. Предаваясь воспоминаниям, Ми поведал нечто удивительное: его ныне покойный отец был лавочником – “баньяном”, как сказал он со смущенным смешком.
Кесри тотчас понял, почему прежде капитан никогда не говорил об этом: английские офицеры не менее сипаев были весьма щепетильны в том, что касалось
