Тут Волх вспомнил, как в Новгороде Кулема предложил всем жителям сообща решить судьбу Волха. И как люди меняли свое решение, услышав доводы Бельда. Неужели в словах Спиридона есть смысл? А в этом смысле — надежда? Волх уважительно погладил «умный» пергамент. Впервые после возвращения в Словенск ему пришло в голову, что ситуацию можно как-то изменить.
Ближе к полудню, очень оживленный, Волх спустился к реке. На рассохшейся перевернутой лодке его ждали Клянча, Бельд и Мичура. На Волхово приветствие нахохленный Клянча лишь мотнул головой:
— Утро добрым не бывает. А чего это ты, Волх Словенич, такой веселый?
— Потому что будут еще у нас добрые утра, — весело заявил Волх. — Только надо не медовухой глаза заливать, а головой думать.
И он рассказал друзьям про Перикла и про Спиридоновы мысли.
— Бред какой-то, — фыркнул Клянча. — Твой Спиридон дурак. Он у Словена за пазухой пригрелся, а теперь трясется за свою шкуру. Причем тут какие-то мертвые греки?
— Греки — они же были еще до римлян? — спросил Волх Бельда как знатока. Но тот неопределенно пожал плечами. В греках он не особенно разбирался. Зато идею уловил сразу.
— Свободных мужчин в городе около пяти тысяч. Это гораздо больше, чем в русской и словенской дружинах вместе взятых.
— Людей много, но каждый себе на уме, — покачал головой Мичура.
— И что ты прикажешь с этим сбродом делать? — Клянча вздохнул. — Хотя мы теперь и сами не пойми какой сброд. Эх, Волх Словенич… Помнишь, как мы на этом бережку с Алахарем на мечах рубились?
— Да пошел ты к лешему со своими соплями! — рассердился Волх. — Я тебя позвал о деле поговорить. Или тебе нравится у русов быть приживалой?
— Можно подумать, это я к ним приживалой напросился! — окрысился Клянча.
— Тише, парни, не горячитесь, — нахмурился Мичура. — Никто не хочет быть приживалой. И под русами ходить никто не хочет — спроси любого, хоть пастуха, хоть гончара, хоть дружинного воеводу.
— Так какого лешего все они молчат?! — воскликнул Волх. — Чего боятся? Нашими усилиями русов осталась всего сотня!
Мичура смущенно хмыкнул.
— Видишь ли, Волх Словенич… Я думаю, тебя они боятся больше, чем Хавра. Ты — колдун, они не доверяют тебе. Поэтому поддерживают Волховца.
— Волх, напомни-ка, что там было сказано про Перикла, — попросил вдруг Бельд.
— По большей части он вел за собой народ убеждением и наставлением, так что народ сам хотел того же, — слово в слово повторил Волх. Это была первая самостоятельно прочитанная им фраза, и она запомнилась навсегда.
— Вот! — Бельд торжествующе поднял палец. — Соображаете? Надо людей убедить, что это им, а не князю Волху надо прогнать из города русов. Пусть поймут, что главное зло — вовсе не Волх, а русы. А если весь город потребует, чтобы наемники ушли, то и дружина осмелеет, поддержит…
— Легко сказать… По-хорошему Хавр не уйдет, — покачал головой Мичура.
— Пусть уходит по-плохому, — дернул головой Волх.
— А чем ты их прогонять задумал? Кочергой? — хмыкнул Клянча. — Оружия у нас нет. Хоть бы ты, Мичура, мечом разжился…
— Хватит болтать, парни, — прервал их Бельд. — Смотрите: русы.
Действительно, от городской стены по склону почти бегом спускались двое наемников.
— Эй, вы! — крикнул один. — Вам что было велено — больше трех не собираться. А ну расходитесь, пока мы Хавру не рассказали.
Волх вскочил, закипая яростью. Клянча выкрикнул:
— А причем тут Хавр? Разве в городе княжит Хавр?
— А ну прекратите! — зашипел Бельд. — Не хватало еще, чтобы нас посадили в яму, как преступников. Можете рассказывать, — миролюбиво крикнул он русам. — Мы ничего не нарушили. Нас трое. А Мичура — он не наш, он из старой дружины. Он вообще может делать, что хочет.
Русы переглянулись. Потом один, посообразительнее, проворчал:
— Нечего мне зубы заговаривать. Мичура в старую дружину не вернулся и меча у князя не попросил. Так что он ваш. Красиво поступил, только глупо…
— Тебя забыл спросить, — рявкнул Мичура. Но Бельд бесцеремонно хлопнул его по плечу.
— Тише, тише… Об этом-то мы и не подумали! — заорал он руссам. — Нам и в голову не пришло, что мы поступаем против воли воеводы Хавра.
— Воевода Хавр печется единственно об интересах князя Волховца, — хмуро ответил рус.
— Уходим! Быстро! — подтолкнул друзей Бельд.
Русы проводили их подозрительными взглядами до самых городских ворот.
— Значит так, — вполголоса сказал Бельд. — Рисковать больше не будем. Пусть нас вместе видят как можно реже. Займитесь какими-нибудь делами, по девкам что ли сходите. Особенно тебя, Волх, прошу: держи себя в руках. Помни: все, что Хавр делает или говорит, сам или через своих людей, все это — чтобы тебя разозлить. Не буди лихо. А я тем временем поговорю с людьми, послушаю, что они думают и какие у них настроения.
— Ишь! — усмехнулся Мичура, одобрительно глядя Бельду вслед. Тот шел, слегка сутулясь, широко ставя голенастые, журавлиные ноги. — Толковый у тебя сакс, Волх Словенич. Ну, да и я, старик, на что-нибудь сгожусь. Попробую-ка я и в самом деле князю поклониться. Пусть примет обратно в дружину! Глядишь — одним мечом и разживемся.
Вечером, повинуясь странной тяге, Волх снова явился в библиотеку. Там было пусто, грек уже ушел спать. Волх зажег свечи и неуверенно оглядел полки с рукописями. Сколько их… Листы пергамента, сшитые вместе и сплюснутые тяжелыми деревянными крышками, обтянутыми кожей или дорогой тканью. Свитки из хрупкого, коричневатого материала, до которых страшно было дотронуться. Неужели Словен все это читал? Тут ведь и жизни не хватит.
На миг Волх пожалел об отсутствии Спиридона. Грек бы нашел для него еще что-нибудь про древних правителей. Но идти за Спиридоном было лень. И Волх наугад вытащил за корешок толстую книгу из самой середины. У лежащего поверх нее коричневого свитка тут же раскрошился край, и Волх торопливо стряхнул крошево ладонью на пол.
Грек Спиридон был плохим библиотекарем. Он только делал вид, что много понимает в рукописях. На самом деле он понятия не имел, как сохранить их в суровом и влажном климате северных лесов. Папирусы гибли один за другим, да и пергаментам приходилось трудно. От книги, которую выбрал Волх, пахло плесенью. Золотой шнурок, служивший обвязкой, утратил блеск, кожа на обложке облезла. Но внутри книга еще неплохо сохранилась. По крайней мере, Волх был поражен открывшейся ему роскошью. Так вот что имел в виду Спиридон, когда говорил, что книги — дорогой товар!
Страницы были тонкие, красивого фиолетового цвета, ровно обрезанные по краям. Чернила для записи использовались не обычные, а золотые. Это было очень красиво.
Водя пальцами поверх строчек — к золотым буквам страшно было прикасаться, — Волх разобрал, что ему достались труды очередного грека по имени Каллисфен. Вроде бы это сочинение называется «Эллиника», а записал его некто Николай из Константинополя в подарок знатному вельможе Димитрию.
На первых страницах Волх увяз в словах и буквах. Пойманная случайно ясность снова куда-то улетучилась. Наверно, ему попалась неудачная книга, но расставаться с ней не хотелось. Волх пролистал ее вперед и с детским восторгом наткнулся на картинки.
На одной был изображен голоногий воин в ярко-алом плаще и с причудливым шлемом. Художник не пожалел золотой краски, она отпечаталась даже на соседней странице. Волх прочитал, что это царь Леонид из Спарты, сын Анаксандрида, потомка самого Геракла.
Про Геракла Волх в детстве слышал от Спиридона. Тот был никудышный рассказчик, и все равно фантастические подвиги древнего богатыря произвели на мальчика впечатление. Интересно, чем же прославился его потомок?
Он стал читать дальше. И постепенно история Леонида захватила его так, что он почти позабыл о трудностях чтения. Он угадывал значение слова, едва взглянув на него. В его голове загорались видения древней битвы, где триста встали против многотысячного войска врага. Он словно сам оказался там, в ущелье со странным названием Фермопилы — или у стен горящего Новгорода, где падали и падали замертво его друзья…
Волх читал не как мальчишка — замирая сердцем от зависти к чужой славе. Он был на равных с этими воинами и их царем. Он все это пережил. Он тоже знал, как свистят стрелы над головой и с каким звуком втыкаются в человеческое тело. Из трехсот воинов выжил только один — по имени Аристодем. И Волх понимал его мучительную ярость, когда год спустя он бился с персами, как иступленный, потому что считал себя виноватым перед павшими.
До Леонида жили тысячи царей, — рассказывала книга. — Многие из них давно позабыты. Но не Леонид, который был настоящим царем, то есть самым сильным, самым смелым и самым благородным из всех своих сограждан… Странник, поведай спартанцам, что мы полегли в этом месте, верность храня до конца воле сограждан своих… Эта надпись на надгробном камне, под которым лежат герои, — словно голос мертвых из глубины веков: помните о нас…
