Прибылов не смотрел на Боуринга, но чувствовал, что всесильный игирису[59] внимательно слушает и читает иероглифы. Сам сэр Джон на его выступлении! Не только разрешил, но и сам приехал!
Китайцы спрашивали докладчика очень искренне и действительно всем интересовались, как добрые соседи. Они же очень вежливо умеют задать оскорбительные вопросы. В этом не уступают японцам – потомкам богини Аматерасу. Но нельзя и вида подать, что неприятно выслушивать.
Точибан и прежде знал, что китайская философия – огромное здание, построенное за тысячи лет неустанной работы мысли. Все, что он учил когда-то как нечто отвлеченное, тут жило; тут все было определено, все обдумано. Законы нравственного развития семьи и общества крепко установлены и, видимо, неуклонно соблюдались. О них часто и умело упоминали. Выказывали быстроту суждений, сыпали терминами. При этом Точибан помнил про необычайную ловкость дельцов, про торговые обороты, про опиум – жизнь тут кипит. Голова кружится у скромного японца. Философия сама по себе, а компрадоры сами по себе, но все это одно и то же, все это единая великая жизнь, основанная на высших идеях. Идеи и игральные кости! Как говорит О-сё-фу-сан: «Ханьские люди, мой свет!» Банковка! Хунди-хайди – азартные игры, растление! Опиокурилки! Все изучают нравственные законы и тут же дают курить. И всюду восстания против богатых. Однако здесь что-то было старшее для японца в этом обществе.
Духота, у всех веера, все потные, и нет потолка... Отлично отделанные балки держат крышу над головами. Так же крепко стоят на конфуцианских устоях учреждения и общества. Кажется, они решили показать островитянину свои большие континентальные мысли? Точибан показывает, что японские мозги не тупеют. Он не спешил с ответами и отвечал с достоинством – так он познавал здешнюю жизнь в новом свете. Она заманчива, хотя бы сочетанием высокого развития и изобилием дешевых пороков. Это Китай на английский лад. Оживленней, чем у самих англичан! У тех, судя по Стирлингу и его эскадре, сухая скаредность и очень устойчивое высокомерие...
Не зря Кавадзи, всесильный чиновник Кавадзи, учил: познавать! Каждый познающий принесет пользу. Предложил посылать молодых людей в чужие страны! Для полного изучения эбису[60]. Но законы это запрещают. Точибана пришлось посылать по способу «горелое мясо».
И вот Точибан, японец, ставший русским, в плену у англичан скитается по китайским приемам и опиокурильням.
Еще вопрос: «Имеют ли острова, на которых расселился ваш народ, какие-нибудь собственные названия?» Подразумевается, что основные и коренные названия китайские...
А он сам – горелое мясо! Притворяется бежавшим от пыток из своей страны. Это расплата. Его не казнили, а приговорили: быть «горелым мясом» от имени государства. Приходится терпеть и учиться. Такова расплата за грехи, за стремление к власти, за неудачи в политических интригах! Другие оказались ловчей, хотя совершили преступления. А Точибану стать опиокурилыциком по-китайски? Алкоголиком по-английски?
– Ваше превосходительство губернатор и пэр королевы Великобритании и колоний, сэр Джон Боуринг, – с восторженной горячностью заговорил Джолли Вунг, когда доклад закончился. – Ваше высокое превосходительство командующий флотом и славный адмирал и пэр нашей королевы сэр Майкл Сеймур! Китайский банкет! Общество приглашает вас!
В соседнее зало открылись входы, широкие как ворота. Одной стены не стало, и там луна сияла над черным тропическим садом. Вспыхнуло множество свечей на столах и в фонариках. Помещение проветривалось ночной морской прохладой через открытую стену, словно подняли витрины в большом магазине.
Множество слуг в голубых кофтах. Необычайное новшество: юные китаянки с цветами в прическах скромно подносят гостям букеты и делают европейские реверансы.
Стол под белоснежными скатертями ломится от множества китайских блюд...
Вунг мог бы удружить дорогим хозяевам жизни и смерти... После банкета – редкие, иначе говоря – запретные, удовольствия!
Но оба английских джентльмена так строго приличны, так чисты и благородны их нездоровые белокожие лица, так они походят на благочестивых англиканских пасторов, что им нельзя предложить ничего подобного.
– Я вам это как англичанин говорю! – кричал за высоким банкетным столом, обращаясь к сидевшим вокруг джентльменам-китайцам, выпивший лишнего японец Джон Джонс. – И вы не смеете мне противоречить. Да, да, – добавил он и покачал пальцем перед носом соседа, а другой рукой поправлял галстук.
...Во вторник в мраморном особняке Джордина, в прохладной комнате при библиотеке, сборище почтенных джентльменов в усах и пышных бакенбардах выслушивало невероятно интересное сообщение синолога и япониста русского посольства. Не задавалось никаких вопросов о дипломатических отношениях России с Японией или Китаем. Гошкевич не сообщал никаких служебных сведений. Он показывал чучела. Демонстрируется прекрасная коллекция набивных птиц и зверей. Задается много вопросов о японских собаках. И о лошадях. О тех самых пришлось рассказывать, которых наш друг Ябадоо, или Сугуро, разводил в горах для продажи, а двух ежегодно отводил князю Мидзуно в подарок – отцу прелестнейшей барышни, за которой ухаживал Григорьев.
Боже, цепь воспоминаний о чужой стране! Как она живуча! Как милы воспоминания! О-сё-фу-сан! – так ведь там все звали Гошкевича! Или: «Человек в мундире цвета хурмы», и еще: «Человек из породы хромоногих»...
Но подлинную сенсацию произвел Точибан Коосай.
В черном сюртуке и в галстуке, как замечал Осип Антонович, у него было одно из тех лиц, какие попадаются и у нас в петербургском чиновничестве и даже во дворянстве.
Сегодня Точибан отвечал блестяще: кратко и скромно, сурово и почтительно. Потом, в гостиной, он пил кофе, сидя среди англичан, и довольно хорошо разговаривал по-английски и держался так, словно всю жизнь провел в европейском обществе.
Джордин, дружески разговорясь с Точибаном, предложил посмотреть книги, увел в библиотеку. Разглядывали корешки, обложки, иллюстрации. Кое-что Прибылов мог прочесть. Присели за небольшим столиком между шкафов, закурили сигары.
– Все, что я вижу, меня очень восхищает.
– Вам бы хотелось побывать в Англии? – спросил Джордин.
– Да.
– Вы хотели бы жить в Англии? – осведомился всесильный негоциант.
Нахал Джон, который служил переводчиком у Стерлинга, никуда не годен. Носит английское платье и объявляет всем черт знает что.
– Да... – печально добавил Точибан. – Но... это... о... очень трудно...
– Почему же трудно? Можно сделать все. Нужно только ваше согласие.
– Да, – согласился, твердо кивнув головой, Точибан и добавил: – Но... я еще не могу.
– Почему же? Скажите прямо!
– Я... очень... больной...
– Чем же? Легкие?
– Нет. Это-о... Хуже... Мне стыдно признаться.
«Сифилитик! – отпрянул мистер Джордин. – За моим столом! Ел из нашей семейной посуды?»
...К Точибану не впервые приставали с предложением, чтобы он перешел на службу. Он понимал: им тут нужен образованный японец.
Ах боги, и так больно и горько, да еще приходится наговаривать на себя, сочинять небылицы, чтобы не завербовали в разведку, чтобы довести до конца и честно исполнить указания родины, данные «горелому мясу».
– Вы знаете, ваше превосходительство... кроме того... я – очень тяжелый... запойный... алкоголик... Поэтому я бежал из Японии, совершив преступление.
Джордин молчал, ошеломленный.
Коосай помолчал и опустил голову, как на суде.
– Я убил беременную женщину, свою любовницу... Я много убивал... женщин...
Он говорил бесстрастно, пряча глаза. Потом поднял их. Глаза холодны, как черный лед. Он смотрел не мигая.
– Поэтому я решил бежать с русскими. Они не хотели меня брать с собой... Я их упросил, скрыв, что я совершил убийство... Я, конечно, был еще... болен... но не так, как вы подумали... Но... Спасибо, спасибо вам!
Казалось, Точибан очень тронут.
...В тот вечер сэр Джон Боуринг также сидел с гостем в своей библиотеке, и на обширном столе перед ними были груды книг о Китае и Индии и многочисленные старые и новые карты.
Адмиралу Майклу Сеймуру говорил о французском маршале Бюжо. Командуя экспедиционным колониальным корпусом в Алжире, в сороковых годах, Бюжо сменил в своих войсках кивера на кепи. Первый полк тюркосов сформирован им в 41 году. Но чалма была оставлена офицерам и солдатам туземных войск во всем Алжире, и покорение успешно закончилось. Император предупредил пруссаков и баварцев, что в случае их нападения он приведет тюркосов на Рейн... Наш sepoy[61], который сражался в Пенджабе, также носит чалму.
Да, всем известно, что сипаи справились с пенджабцами и завоевали для Англии их страну. И это после того, как белые войска британской короны испытали в Пенджабе некоторые неудачи. Бенгальцы теперь преувеличенного мнения о своей доблести. Европейских войск в Индии мало, не хватает. В Индии брожение... Впрочем, как всегда.
