Кто-же он был, столь много обласканный гр. Брюсом и Рылеевым?
Гр. Брюс просил кого-то из прибывших тогда в Париж российских бояр-гастрономов приискать там для него искуснейшаго повара, согласить приехать в Россию к нему, гр. Брюсу, кормить его; chef de cuisine du ministre disgracié, M-r de Vergenne, решился за 6,000 p. с. в год d'aller voir ce pays des barbares, где, как знаем, приняли его vraiment à la barbare.
Двойной оклад договорной цены, т. е. 12,000 рублей, преклонили M-r le chef de cuisine à condition qu'on garde éternellement sur ce qui est arrivé le plus inviolable secret, забыть оскорбление, нанесенное его французской чести, уврачевав на теле его язвы, и остаться у графа Брюса кормить его сиятельство вкусными, французской стряпни, явствами.
Брюс и Рылеев не знали как изъявить благодарность их Медиатору примирения, правителю канцелярии, восхищались благополучным окончанием происшествий; но, как для Брюса, равно для Рылеева, оставалось затруднительнейшим—как доложить о всем случившемся матушке-государыне? а доложить было необходимо должно, — горе будет обоим, если императрице будет о происшествии доложено прежде их донесения.
[Так в издании. Очевидно, часть страниц изъята, возможно цензурное вмешательство, тем более, что следует красочный рассказ об извечной глупости полиции]
Государыня много и долго изволила поучать Брюса в кабинете; Брюс падал на колени, просил помилования. Но поле обеденнаго стола Екатерина, в том же кабинете, генерал-адъютанту своему (в то время, помнится, в случае был Мамонов), разсказывая происшествие avec le chef de cuisine de Monseigneur de Vergenne, смеялась от всей души.
В 1796 году я своими глазами читал приказ с.-петерб. обер-полиц. Рылеева следующего содержания:
— „Объявить всем хозяевам домов с подпискою, чтобы они заблаговременно, и именно за три дня, извещали полицию, у кого в доме имеет быть пожар".
Вам угодно слушать было разсказ мой, вы благосклонно обитали быть снисходительными ко всем недостаткам повести. Я разсказываю о том, что видел своими глазами, о чем узнал от достовернейших людей и о виденном, и о слышанном; припоминая, разсуждал по прошествии 30 лет, ибо в это время только понемногу под черепом моим начало водворяться разсуждение. Чистосердечно признаюсь вам, что я, крутясь в вихре событий обще с прочими, не имел времени ни думать, ни разсуждать, или я был очень глуп. Умственная способность во мне медленно и с затруднительностью развертывалась, подобно тонкой вощинке, с трудом отстающей в свертке, когда его раскатывают. Я чувствую, что я еще глуп, и довольно глуп, однако-же, скажу без гордости и самолюбия, чувствую, и чувствую то в полной мере, что я ныне гораздо менее глуп, нежели как был 30 лет тому назад.
Я имел случай, будучи инспекторским адъютантом фельдмаршала графа Салтыкова, главнокомандовавшаго в Москве, читать переписку мартинистов, взятую у них во время, бывшаго главнокомандующего в Москве, князя Александра Александровича Прозоровскаго. Читал не один раз, с большим вниманием, и ничего не нашел в переписке мартинистов, чтобы клонилось, располагало умы, вело к предприятию переворота, низвержению самодержавия! Сколько я мог уразуметь, читая писания членов сего общества, мне показалось, что они были все мечтатели, съумасброды, или умные из них кружили головы глупым (Значительная часть этой переписки в 1874 году поступила в собрание бумаг ред. „Русской Старины". Некоторые из секретно вскрытых и перлюстрированных для Екатерины II писем мартинистов были напечатаны в нашем журнале, см. изд. 1874 г., том IX стр. 57—72, 258—276, 465—472: "Русские вольнодумцы в царствование Екатерины II, 1790—1795 гг.". Ред.)
В числе членов мартинистскаго общества было очень много дураков, много бездельников, небольшой круг чисто честных, добросовестных людей. Первые и последние, т. е. дураки и добросовестные, верили, от всей души и всего помышления, наитиям, вдохновениям, видениям, гласам и золотой бабе. Вторые или средние между ними, т. е. бездельники, смеялись внутренно легковерности одураченных ими и извлекали собственныя выгоды. Впрочем, заключение мое, может быть, ошибочно; может быть я не понимал того, что читал, но скажу, что видел много добраго и полезнаго, обществом мартинистов сделаннаго.
Мартинисты устроили большую и хорошо всеми потребностями снабженную аптеку, которая отпускала бедным людям все, по предписаниям врачей, лекарства безденежно.
Многия полезныя книги для нравственнаго образования попечением мартинистов переложены на русский язык и на иждивение их напечатаны.
Мартинисты раздавали многим пенсии, пропитывали бедныя семейства, помогали ремесленникам.
Неужели это можно назвать преступлением, замыслом о произведении переворота в правлении? Если есть в этом преступление, то каждый грош, поданный протянувшему руку, можно также почесть преступлением. Согласен в том, что правительство признало за благо разрушить общество мартинистов, что в уничтожении общества заключалась государственная польза. Хорошо, да на что же было разрушать все полезныя заведения мартинистов и брать капиталы и имущество их?
Масонския ложи и общество мартинистов существовали долгое время в России, пользовались совершенною свободою и покровительством правительства. Масоны в ложи, мартинисты в беседы собирались не тайком, всем были известны дни собраний их и никто им не препятствовал; почему же вдруг те и другие впали в подозрение у правительства и навлекли себе гонение?
Директор Российской академии наук, Катерина Романовна Дашкова,—баба гордая, честолюбивая, искательница славы, исполненная завистию, передавшаяся на сторону Екатерины в заговоре 1762 г. единственно по зависти сестре своей, Елизавете Воронцовой, на которой Петр хотел жениться,—получила от императрицы Екатерины II препоручение напечатать поскорее поднесенную Ея Величеству книгу бывшим придворным актером, а потом Правительствующаго Сената обер-секретарем Михаилом Петровичем Чулковым, под названием „Географический словарь государства Российскаго о внутренней торговле".
Дашкова долго убеждала Чулкова уступить ей составленный им словарь, в намерении поднесть его от имени своего государыне, на что Чулков не согласился.
Прошло три года от числа, в которое Екатерина II Дашковой повелела книгу поскорей напечатать, но трех листов не было еще отпечатано.
Чулков, видев недоброжелательство себе Дашковой, потерял терпение и надежду видеть когда-либо книгу свою напечатанною; взял на два месяца от сената отпуск, приехал в Москву, предложил Николаю Ивановичу Новикову отпечатать книгу его, и чрез шесть недель, возвратясь в Петербург, имел счастие поднесть ея величеству несколько экземпляров словаря.
Государыня милостивейше изволила принять поднесение, пожаловала Чулкову, в знак высочайшаго к нему благоволения, золотую с бриллиантами и наполненную червонцами табакерку, изволила сказать ему:
— Спасибо, Чулков, мы посмеемся над директором академии.
Приказала камердинеру пригласить тот день кн. Дашкову к обеду.
Перед обедом, когда подавали государыне маленькую рюмку венгерскаго вина и кусок чернаго ржанаго хлеба, императрица, обратясь к княгине Дашковой, изволила спросить ее:
— A propos, директор академии, скоро-ли будет отпечатан словарь Чулкова?
— Надеюсь, ваше величество, месяцев через шесть иметь счастие представить вашему величеству.
— Захар (камердинер), сказала государыня, подай из кабинета книги, что на столе у меня лежат.
Камердинер принес книги; государыня, взявши 1-й том, подала его Дашковой, сказала:
— Дарю вас, Катерина Романовна; Новиков исправнее нас, в шесть недель то напечатал, о чем мы три года хлопочем.
Дашкова посоловела в лице.
Государыня, заметив смущение ея, сказала:
— Княгиня, сердиться не за что, мы должны быть благодарны Новикову.
Вот истинная причина возникшаго гонения на мартинистов.
Княгиня Е. Р. Дашкова передала весть кн. Прозоровскому о желании своем отмстить Новикову за дерзость; просила князя употребить на то содействие его: по званию и должности Прозоровскаго, он мог много сделать неприятнаго Новикову. Между тем княгиня Дашкова и Прозоровский ломали себе голову, придумывая обвинение Новикову.
При дворе пало подозрение на кондитера француза, что он был подкуплен революционною партиею в Париже отравить ядом императрицу.
Дашкова воспользовалась случаем и наговорила подозрение в соучастии сего злодеяния на мартинистов.
Шишковский был послан в Москву.
Новиков взят в тайную канцелярию, где Степан Иванович и Чередин общими силами истязали и мучили несчастнаго страдальца, человека благонамереннейшаго и добрейшаго. До восшествия императора Павла на трон, Николай Иванович Новиков сидел в тюрьме в суздальском монастыре; освобожден императором Павлом (из Шлиссельбургской крепости?) и возвратился в Москву изнуренным в здравии и силах.
