Не выдержав, я спросил его в перерыве:
— Тебе тоже поручили записывать?
— Да, друг мой. Оказалось, хе-хе, я не так искусен в историографии, как мне думалось ещё совсем недавно.
— Но зачем тогда ты пишешь? Разве кто-то будет править твои записи?
Он внимательно посмотрел на меня и тихо засмеялся:
— Разумеется, любезный Афонсо. И мои, и твои. Только это будет не правка, а использование наших жалких писулек для серьёзного исторического труда.
— Но кто же его напишет?
— Известный лангобардский книжник, Павел Диакон. Теперь он — официальный историограф короля.
Я даже почувствовал гордость. Писать вместе с таким прославленным учёным — большая честь, даже если работать анонимно. Но, похоже, Эйнхарда это не радовало. Роль подмастерья не соответствовала его амбициям. Что ж, ему же хуже!
После Собора состоялся смотр войска. Франкские мечи и доспехи, как всегда, произвели фурор своим устрашающим блеском. Но я знал — воины получили строгое предписание при передвижениях не приближаться к лесу, чтобы оградить праздник от возможного нападения саксов.
Не успели мы с Эйнхардом отдохнуть от этих важных мероприятий, как король срочно вызвал нас снова. В Падерборне ожидалось иностранное посольство, да не какое-нибудь, а сарацинское, из далёкой Испании.
— Афонсо, — спросил король, — как твой греческий?
Я в этот момент как раз задумался про своё греческое происхождение, оттого вздрогнув, ответил слишком бодро:
— Хорошо, Ваше Величество.
— Отлично. Будешь переводить сарацинов.
И король быстро вышел делать новые распоряжения, оставив меня в глубоком смущении.
— Ты воистину смел, друг мой, — заметил Эйнхард, листая толстую книгу на греческом. — Я бы не решился столь уверенно заявить о своих знаниях.
Мне захотелось придушить коротышку, хотя тот не имел в виду ничего плохого. Просто в своём знании греческого я был совсем не уверен, но куда теперь деваться?
— Послушай, Эйнхард, а почему арабы будут говорить по-гречески? Может, здесь какая-нибудь ошибка?
— Ни в коем случае, любезный Афонсо. Они будут говорить по-гречески, чтобы облегчить понимание, ведь арабского языка никто из нас не знает. А греческий им знаком — за несколько веков они собрали в своих хранилищах всю эллинскую науку.
Наконец посольство прибыло. Ни мы, ни саксы не видели ничего подобного. Сарацины носили одежду ярких расцветок с диковинным рисунком. Головы они обмотали полотном, отчего те стали похожи на тыквы. На поясах у всех висели кривые сабли. Над делегацией веял аромат пряностей, которые они привезли в подарок королю.
Гостей провели в пиршественную залу Падерборнского замка. Франки тоже принарядились. Король, вопреки обычной скромности, надел рубаху, расшитую золотом, подпоясанную поясом, украшенным самоцветами, на голову нацепил обе короны — франкскую и лангобардскую. И Борнгард, и Герольд, и другие военачальники оделись весьма богато.
Сарацины долго кланялись. Потом уселись. Не на скамью, а прямо на шкуры, которыми был устлан пол в зале. Позже, когда подали угощение, им всё же пришлось пересесть, и было видно, что сидеть по-нашему для них крайне непривычно. Я весь обратился во внимание, чтобы не осрамиться при переводе, но переводить мне не довелось. На первую же их греческую фразу король ответил быстрее, чем я успел раскрыть рот. Мне оставалось утешаться тем, что я всё же понимаю общий смысл разговора. Разговор же оказался весьма удивительным.
— Мы прибыли в эту далёкую северную страну, сопровождая мудрейшего из мудрых Сулеймана-аль-Араби, да продлит Аллах его дни. Сулейман-аль-Араби хотел бы узнать: как здоровье твоё, о могущественный король, да продлит твой Бог твои дни?
— Благодарение Богу, он не оставляет своего слугу.
— О всемогущий владыка, средоточие вселенной, как здоровье твоей луноликой жены, да продлит ваш Бог её дни?
— Благодарение Богу, её здоровье в порядке.
— О, великий повелитель, дозволено ли нам узнать, как здоровье твоей матери, этой несомненно достойнейшей из женщин?..
...Со здоровья матери они перешли на здоровье детей, друзей и военачальников. Не забыли даже королевского жеребца. Потом так же подробно и витиевато они начали интересоваться делами вышеупомянутых. Мы с Эйнхардом переглядывались. Король, однако, и не думал выражать удивление или нетерпение. На нескончаемые вопросы он отвечал с безграничной приветливостью. Я же начал засыпать от однообразия и бессмысленности разговора, и чуть не пропустил резкий переход с арабских скакунов и несравненных танцовщиц эмира Кордовы, нехорошего человека, да поразит язва его плешь, на пожелание, высказанное как бы между прочим. Оно выражалось в том, что неплохо было бы нашему — всемогущему, несравненному, мудрейшему из мудрых — королю взять пару испанских городов. К примеру, ту же Кордову или Барселону, или Герону. А уж несравненный Сулейман-аль-Араби не забудет столь искренней дружбы.
Интересно, как же Карл отреагирует на такое странное предложение?
Он, чуть прищурившись, оглядел арабских гостей. Весёлая искорка плясала в глубине его карих глаз.
— Мы верим, что всё в руках Господа, — сказал он, — а пути Его неисповедимы.
— Велик Аллах над нами, — согласились гости.
После чего сарацинское посольство, непрестанно кланяясь и пятясь задом, удалилось.
Король обвёл взглядом своих верных вассалов. В глазах его светилось вдохновение:
— Ну что же, братья? Выступим на запад? Я верю, Бог поможет нам!
Те, однако, молчали. Наконец Герольд неохотно произнёс:
— Я, верно, что-то не понимаю, Ваше Величество. Почему Бог должен помогать тем, кто занимается сарацинскими делами?
Король усмехнулся:
— А ты что скажешь, Борнгард?
— Прошу меня простить, Ваше Величество, мне кажется: недостойно франкским воинам служить наёмниками у мусульман.
Тут Карл громко расхохотался:
— Разумеется! Таких воинов нужно было бы немедленно казнить за измену. Но здесь дело совсем в другом. В Испании проживает немало христиан, терпящих притеснения со стороны сарацин. До сей поры мы не могли найти повода вступиться за них, и вот удача сама идёт к нам в руки. К тому же, зацепившись в Испании, мы укрепим свои позиции на юго-западе. А то в Бретани неспокойно, мятежные настроения могут перекинуться на Аквитанию и Гасконь. Жаль, что Роланд пока не с нами, он хорошо знает те края... о, да вот и он!
Действительно, по залу, поигрывая Дюрандалем, неторопливо шествовал Роланд. Кожа на его лице сильно обветрела, кудри выгорели на солнце, но выглядел он довольным.
— Слава Христу! — поздоровался он со всеми.
— Слава вовеки! — ответил король. — Ну, как там ваши знаменитые бретонские волнения.
— Никаких волнений. Полное спокойствие, Ваше Величество. — Он с вожделением глянул на кувшин с вином.
— Садись, наливай, — разрешил Карл. — Что ты сделал со своими соотечественниками, что они вдруг замирились? Оглушил их Олифаном или замучил игрой на лютне?
— Обижаете, Ваше Величество. Я же всё-таки гордый паладин, а не какой-то менестрель. А бретонцам я напомнил, что жить в союзе с сильным королём им выгоднее, чем самим искать место под солнцем. Вот только силу королевскую неплохо бы им показать, а то уж больно далеко они, только слухами и живут.
— Сейчас ты услышишь нечто, дорогой Роланд. Нечто такое, что ты и вообразить не мог! — Король заговорщицки оглядел своих военачальников. — Мы отправляемся в Испанию спасать наших братьев-христиан от сарацинских притеснений. Бог даст — возьмём Барселону и Герону.
— Вы шутите, мой король?! — воскликнул бретонец.
Я мечтал о подобном подвиге всю жизнь! Но почему не видно восторга на лицах? Борнгард, Герольд, разве ваша душа не жаждет подвига?..
— Подвиг хорошее дело, — сдержанно ответил Борнгард, — но как бы нас не заманили в ловушку. Не верю я сарацинам.
— Никто и не предлагает им верить, — возразил Карл, — верить нужно только Богу. Эта вера ещё ни разу не подвела нас. А ты что скажешь, Герольд?
— Я промолчу, пожалуй. Вон Ансельм хочет сказать.
Ансельм, знатный паладин из австразийских земель, сильно приблизившийся к королю в последнее время, встал с места:
— Ваше Величество! На мой взгляд, это авантюра. Мы знаем о тех краях только со слов сарацин, а они не заслуживают доверия. Прибыв туда, мы можем обнаружить совсем иную картину взаимоотношений между тамошними народами.
Роланд ударил кулаком по столу так, что кувшин подпрыгнул и вино выплеснулось:
— Это речь старухи, берегущей свои кости от простуды, но не воина! Наше дело — не смотреть на картины, а самим рисовать их своей славой! И если вы все так трясётесь за свои шкуры, я сам с моей скаррой поеду и возьму эту несчастную Барселону!
— Решать вам, Ваше Величество, — тихо сказал Борнгард.
