— Слышьте, молодцы, надо бы мне князя вашего увидеть.
— Князя?.. — Никитка с подозрением уставился на Гордея. — А на что он тебе?
— Вельми надо, молодцы, — просяще молвил тот и, не желая еще раз испытывать упрямый характер парня, торопливо добавил: — Задумали мы дело знатное: тарусских людей из ордынского полона в дворцовом селе освободить. Вот и хочу переговорить с ним. Может, он тож пойдет, а то опасаюсь, что сами одни не управимся… Говоришь, много татар в селе?
— Много! — подтвердил Никитка.
— Тогда поехали с нами! — предложил Алешка. — Только ночь на дворе… — замялся он.
— А что, и в ночи сыщем княжий стан! — уверенно бросил Никитка.
— Добро! Василько и Федор с нами поедут. Только и впрямь не в ночь поедем, а с рассветом.
Ранним утром, едва взошло солнце, пятеро всадников тронулись в путь. Впереди, показывая дорогу, ехали Никитка и Алешка, лишь изредка перебрасываясь между собой словом-другим. Остальные молчали. В лесу по-осеннему негромко перекликались птицы, шелестели пожелтевшей листвой деревья, где-то в отдалении трубил лось. Узкую дорожку, протоптанную зверьем, ходившим на водопой, по которой ехали конники, поодаль от них безбоязненно пересекали зайцы, косули, олени. С обеих сторон тропы глухой стеной тянулись кусты орешника-лещины и волчьего лыка, по обочинам буйно разрослись поздние белые, желтые, голубые, красные цветы. Лошади шли гуськом, широким, резвым шагом, то поднимаясь, то опускаясь по петлявшей на холмистой равнине дороге. День выдался теплым, солнечным, тускло синело осеннее небо, плыли серебристые нити паутины, воздух благоухал пряным духом листьев и трав. Вокруг было спокойно, и, если бы не настороженные, сосредоточенные лица людей, со стороны могло показаться, что они направляются куда-то по своим обычным, житейским делам.
На одной из лесных проталин Гордей, ехавший следом за Никиткой и Алешкой, остановив коня, подождал, пока подъедут Федор и Василько. Он был строг и встревожен, от его вчерашнего оживления не осталось и следа. Василько, взглянув на атамана, не удержался, спросил:
— Ты с чего, Гордей, такой невеселый? Аль не так что — привиделось, может?
— Привиделось не привиделось… — пробурчал в ответ тот. И, понизив голос, чтобы не услышали молодые кмети, которые, с удивлением поглядывая на лесовиков, тоже остановились, угрюмо сказал: — По совести ежели молвить, засомневался я, молодцы. Может, понапрасну затеяли мы это. Завсегда не лежала у меня душа к князям и боярам. Вот и ныне вдруг стало не по себе. Думал я, думал всю дорогу… Вишь как он, Володимир, учинил: увел дружину из сечи, горожан и сирот один на один с бессчетной ордой оставил. Без жалости под конские копыта и татарские сабли бросил!.. А что, ежели и с нами такое сделает? Как мыслите вы, а?
Федор, насупившись, молчал, но Василько, не соглашаясь, отрицательно затряс головой.
— Володимир поможет, не подведет! — поспешил он успокоить атамана, который в задумчивости сжал в кулаке свою иссиня-черную бороду.
— А в сече-то подвел! — отпарировал Гордей.
— Не знаю, как там в сече было, ан, видать, не мог он иначе. Не думаю, чтобы побоялся, не из таких. Не в пример сродникам своим, отцу и братьям, душевный он, нет в нем гордыни.
— А ты что скажешь, Федор?
— Поздно рядиться о том. Да и выхода у нас нет иного — не управимся сами, коль много в селе ордынцев.
Гордей, сдаваясь, только махнул рукой.
— Ладно, поглядим на месте. — И тронул коня.
Когда добрались наконец до княжьего стана, там уже все было готово к походу. Кони оседланы, воины в шлемах и кольчугах. Дружина ждала приказа к выступлению, но Владимир все медлил, не торопился его отдавать — он еще надеялся, что Никитка и Алешка вернутся. Князь привязался к юнцам, которые первые пошли за ним, хотел сделать их своими стремянными, да и каждый воин в его небольшом отряде был на счету. Владимир в полном боевом облачении нетерпеливо прохаживался по лесной поляне, бросая по сторонам хмурые взгляды… «Может, в ночи сбились с дороги!.. — вначале с надеждой думал он. — Но время шло, и мысль, что с Никиткой и Алешкой что-то случилось, все больше овладевала им. Эх, надо было кого постарше да поумелей послать!..»
Наконец князь смирился с тем, что больше ждать парней бесполезно. Он уже готов был отдать наказ к выступлению, как вдруг на другом конце стана послышались громкие, возбужденные голоса.
«Что там случилось — может, пригнали все ж?» Владимир поспешил туда. Увидев бежавшего ему навстречу десятника княжеской дружины, крикнул:
— Эй, Гаврила, что там?
— Приехали наконец, черти окаянные! Да не одни, с ними еще трое!
— Кто такие?
— Одного признали: начальный над порубежниками был, когда Ольгу Федоровну от татар вызволяли. Других раньше никто не видел, но, должно, тоже кмети — в шлемах, при мечах.
Князь сразу повеселел, ускорил шаги, за ним едва поспевал десятник. Не обращая внимания на остальных, он подошел к Никитке и Алешке, нахмурившись, грозно спросил:
— Где вас, сукины дети, нечистая носила? Почему не вернулись вовремя?! — И, обращаясь к десятнику, приказал: — Всыпать им, Гаврилко, кнутов!
Парни побледнели, потупились, чтобы князь не увидел, как загорелись гневом их глаза. Гордей, зло сплюнув, молча переглянулся с Васильком и Федором. Лицо последнего, однако, осталось бесстрастным, а тарусский порубежник только осуждающе покачал головой. Чтобы успокоиться, атаман крепко, до боли в руке, сжал рукоятку меча. Но, когда по знаку десятника к молодым кметям подошли дружинники, громко выкрикнул:
— Погодь, княже! Ты поначалу выслушай их, а наказать всегда успеешь.
Князь оторопел, с изумлением уставился на чернобородого пришельца, осмелившегося поучать его. Голубые глаза Владимира потемнели, еще недолго, и быть беде!..
Василько поспешил к нему, сказал что-то. Князь, теперь уже поспокойнее, с хмурым любопытством взглянул на Гордея, но приказал отпустить парней.
— Говори! — кивнул он Никитке. Но тот, мрачный, взволнованный, молчал — его приязнь к молодому князю куда и делась. Тогда заговорил незлобивый, отходчивый Алешка. В нескольких словах поведал о том, что с ними приключилось…
Взгляд Владимира и вовсе смягчился. Ненадолго наступило молчание. Но вот князь снова повернулся к Гордею, строго прищурившись, спросил:
— А ты-то зачем сюда пожаловал? Кто таков, какого роду-племени?
Тот выдержал его недоверчивый взгляд, в сердцах блеснули его жгучие глаза; ответил твердо:
— Из лесных людей я. Пришел я к тебе за помощью, дабы вместе с тобой люд тарусский из ордынской неволи освободить!..
«И впрямь конец света — душегубцы за Тарусу поднялись!» — мелькнуло в голове у Владимира, но рассказ атамана, который последовал дальше, выслушал внимательно. Когда тот умолк, князь, еще не до конца веря ему, задумчиво обронил:
— Значит, на село мое дворцовое хотите напасть, полон отбить… Так ли сие, Василько? — обратился он за подтверждением к порубежнику.
— Так, все так, княже! — ответил тот.
— Что ж, истинно замыслили вы дело знатное! Пойдем и мы с вами! — решил Владимир.
Было уже за полночь, когда лесовики и дружинники князя тарусского вышли к окраине села. Дул холодный, пронизывающий ветер. В призрачном свете клонящейся к закату луны дивными казались очертания полуразрушенных изб — ордынцы разбирали их на дрова для костров. Чуть в стороне виднелись многочисленные татарские юрты.
— Где полон? — спросил атаман у Клепы.
— Вон, гляди! Видишь: две избы цельных, а за ними загон большой, где раньше свиней держали. Теперь там пленники. Свиней ордынцы в амбар загнали и сожгли…
Рядились недолго. Первыми, направляясь в обход села, скрылись в лесу дружинники Владимира. Одновременно исчез в темноте Клепа с тарусскими крестьянами. Остальные во главе с Гордеем и порубежниками стали пробираться к избам. Едва они добрались до них, как ночную тишину прорезали громкие крики, конский топот, свист, и тотчас послышались вопли, звон оружия, ржание лошадей.
Сунув меч под мышку, атаман заложил пальцы в рот, оглушительно свистнул и бросился вперед. Следом, стараясь поспеть за вожаком, с возгласами «Слава! Слава!..» бежали станичники.
С вечера Епишка и трое других воров, служившие поводырями у ордынцев, бражничали в уцелевшей избе на дальней окраине села. Попивая белый и красный мед и крепкую брагу, истово хвалились друг перед дружкой. Сказывали, сколько ясыря обнаружили, вытряхивали из мешков награбленное и пожалованное татарскими десятниками добро: сермяжные зипуны и овчины, медные чарки и ковши, оловянные тарелки и ложки. День выдался для предателей на редкость удачным. Чуть ли не сотню тарусских мужиков, баб, ребятишек постарше привели благодаря им крымцы в дворцовое село.
