– И я этого не ждала, – сказала Фригг, обнимая его левой рукой. – Я не ждала, что ты, не только мудрый царь кочующего народа, не только богатырь, но еще ученик великого и вещего Драгомира, поучавшийся мудрости волхвов сарматских, персидских, иудейских, вавилонских и египетских, учредишь новое идолопоклонство, когда Эллада и Рим старым возмущаются и в богов прадедов своих более не верят.
– То Эллада и Рим, а то готы и квены! – возразил Водан. – Квены в меня и в тебя много веков еще верить будут. И из слияния квенов с готами может образоваться великий народ. И на нашем озере могут вырасти Афины!
– И в этих Афинах отдаленного будущего будут проклинать память выдававшего себя за бога.
– Странная ты женщина! – воскликнул муж. – Не радует тебя моя слава, и для мрачной картины отдаленного будущего ты обращаешься даже к преданиям седой старины.
– Я женщина не странная, – сказала Фригг, – а любящая. Любила я тебя простым воином, любила вождем возвысивших тебя народов и буду тебя любить вечно, живая и мертвая, живого и мертвого. Конечно, сердце мое переполняется горечью, когда я представляю себе, как из тебя сделают посмешище, какое иные греки делают из своего Зевса. Я более тебя ревностно охраняю твою честь. Меня сказки о богах и витязях не увлекают, когда они явно лживы. От тебя слышала я высшее учение! – продолжала Фригг. – Ты ученик вещего Драгомира. Ты имел видения, и тебя посещали пророческие сны. Ты этим дикарям заведомо лжешь. Ты учредил совет лгунов, дротов, ты открыл училище лгуний и поставил во главе его обманщицу Валу, которая неспособна двух слов правды сказать.
– Ты меня к ней ревнуешь? – уязвленно спросил царь.
– Она молода и красива, знает все твои песни и изречения и слагает в стихах и свои! – отвечала спокойно, но не без отголоска почувствованного оскорбления царица. – Но я не ревную. Я своего места жены никому не уступлю. Это правда. Но я так же знаю, что его никто у меня и отнять не может. Вещие девы только твое оружие, чтобы людей морочить. То же и дроты. Если ли между ними хоть один правдивый, добродетельный человек? Отчего нет среди них Зур-Иргака?
– Он даже на празднества не явился, отговариваясь болезнью, так же как и ты, – отвечал Водан.
– Почему? – горячо спросила Фригг. – Потому только, что мы двое тебя искренне любим и ценим твои высокие дарования. По той же дороге, по которой ты отныне пошел, какой ответ дашь ты будущим поколениям? Ведь ты царь и законодатель! Ты меня научил почитанию Всемирного Отца. Ты мне внушил смотреть на народных богов как на послушных вестников и исполнителей Его воли. Теперь же ты их возводишь на ту же высоту, на которую ставят своих богов греки и римляне.
– Все это может быть, но о делах надо судить по их плодам, а плоды мои – сила и слава и основание царства, которое может сделаться могущественным.
– Но сила и слава и могущество уменьшились ли бы, – спросила Фригг, – если бы ты оставался верным учению, которое тебе было преподано в юных твоих годах?
– Его народы Малой Азии, Греции и Рима не в силах понять! – отвечал Водан. – Где же просвещать им квенов.
– Я женщина, – сказала Фригг. – Я умею любить мужа, ласкать детей, держать порядок в доме. Умею, когда надо, сесть и на коня и без страха сражаться с врагами. Но я часто вспоминаю твою беседу со старцами на горе близ Днепра, как ты мне ее передавал.
– Те люди совершенно не от мира сего! – сказал царь. – Они царства не создадут никогда.
– Но им ты впервые рассказал свою басню о Бальдре! Не тогда же ты ее измыслил? Мне хочется твою песню о Бальдре дополнить тем, что тайный голос мне говорит:
На юге слух идет о Бальдре ином;
Сын Девы, от Альфатера он прислан был
В сей мир для объяснения полных тайны рун
Его воинским кликом меж людей был мир,
Любовь была его светящимся мечом,
На шлеме же своем, серебряном носил
Он непорочность, будто голубицу.
Он Смиренно поучал и умер и простил.
– Не тому учила бы я, на месте вещательниц, – произнесла Фригг.
– Поэтому судьба людей и не должна быть в твоих руках![42] – с улыбкой сказал Водан. – Иначе все поселились бы в лесу Драгомира или на горе Днепровских старцев. Один Мимир не пожелал бы тебе подчиниться и принялся бы разбойничать безнаказанно на суше и на море. Народы же от этого весьма не много выиграли. Молись же сама как веруешь, но нас, идущих к цели, не осуждай.
Зур-Иргак несколько дней не показывался на глаза к царю. Наконец он явился. Объяснение с ним вышло гораздо более тяжелое, чем с Фригг.
– Царь, – сказал Зур-Иргак. – Я тебя оставляю. Ты меня отпусти, а со мной и людей, желающих разделить мою судьбу.
– Свой город основывать будете? – спросил царь.
– Деснобор со своими хотят идти на Выспы или на Волин. Мы пойдем с ними, но может быть вернемся в родные степи по рекам Висле да Днепру.
– Значит, в союзе со мной не останетесь? – спросил царь.
– Не останемся! – отвечал Зур-Иргак. – Мы все не желаем присоединиться к отступничеству твоему от того, чему тебя учили люди мудрые и благочестивые, и не желаем преклоняться перед твоим истуканом готского Тора.
– Послушай, Зур-Иргак, – сказал Водан, обнимая волхва. – Ты человек мудрый, Я на тебя надеялся. Я хотел тебя сделать первым после себя лицом в стране. Ты против меня возбуждаешь людей, ты даже восстановил царицу.
– Она женским сердцем многое понимает лучше, чем ты своим высоким умом, – отвечал Зур-Иргак. – Разговор я с ней имел и этого не скрываю. Так же люди, идущие со мной, от меня познали истину, хоть и не всю, но веруют, что идолопоклонство есть мерзость, а лжеучение твое нечестиво. За правду, царь, на меня не сердись.
– А Деснобор по-прежнему поклоняется золоченому мечу? – насмешливо спросил Водан.
– Мечу он не поклонялся, – отвечал Зур-Иргак, – а молится Тому, кто управляет и мечами, и руками, держащими эти мечи. Я молюсь, обращаясь к небу, к восходящему и заходящему солнцу, но ты знаешь, что ни солнцу, ни синему своду небесному я не молюсь. Ты уже завел истукана, жрецов, прорицательниц, словом все, чем тяготятся Греция и Рим. И это совершил не я, степной дикарь, а ты, мудрый Водан. На войне ты храбр, на суде справедлив. Бог тебе все дал. И что же? Ты учреждаешь идолопоклонство в своей стране. Сознайся сам, что это недостойно тебя, ученика вещего Драгомира. Давно я знаю твою мысль, что добро на земле умерло, а царит одно зло.
– Ты не прав! – воскликнул Водан. – Враги богов – великаны, злобный Локи и чудовища его дети. Мое идолопоклонство не возвеличивает ни злобы, как чудское, ни разврата, как греко-римское, – сказал царь.
– Ты сеешь все-таки ложные верования, – воскликнул Зур-Иргак. – Опомнись, царь. Как далеки твои измышления от того, чему нас учили.
– Нас учили сделаться мудрыми волхвами. Народ этому не научишь! – отвечал Водан.
– Ты, великий царь, теперь делай, что тебе подскажет твоя совесть, – сказал печально Зур-Иргак. – Я же пойду по велениям своей совести. Прощай, царь, мы с тобой больше в этой жизни не увидимся. Суди нас обоих Единый Всемогущий.
Водан отпустил его, не скрывая своего неудовольствия.
Зур-Иргак со своими единомышленниками и Деснобор с сарматами, не желавшими поклоняться готскому Тору, сели на выспянский корабль, отправляющийся в Винету. Водан из своих царских палат видел их отбытие. Фригг была подле него.
– Вот еще люди тебя покидают за твое упрямство, – сказала она. – У царя Савромата уживаются люди всяких верований.
– И я никого не преследую! – заявил Водан. – Но в Сигтуне я желаю, чтобы воссияла звезда моей веры. Попросили бы они у меня, я бы им за городом отвел рощу, а если бы захотели, то могли бы и храм построить, хотя они предпочитают поклоняться небу под сводом небесным. Упрям не я, а Зур-Иргак. Он и мимо храма Тора, кажется, ходить не хотел.
Недовольный, царь ушел в свою спальню и лег, раздумывая о том, что краеугольный камень его здания, введение веры, обещавшей ему славу и силу над народами, отвергался именно людьми, которых он считал наиболее близкими к себе, и на которых надеялся, как на ближайших своих помощников.
Над ложем царя сели прилетевшие со двора оба ворона Драгомира. Давно не приходилось им летать в дальние страны. Светлое облако наполнило весь покой. Когда оно рассеялось, среди него стояли обнявшись, Богучар с Драгомиром. Вороны отлетели прочь от царя и сели на пол у ног того и другого призраков. Богучар заговорил первый:
– Я подсказал душе жены твоей слова о Бальдре с юга, который поучал и умер и простил. Он и воскрес, и торжествует, и завоюет скоро весь мир. О нем тебе говорили и Днепровские старцы. Она сердцем своим ищет истину, и ты не даешь ей возможности придти к ней. Ты сеешь ложь и взамен старой создаешь еще новую.
Драгомир продолжал:
