- Когда пешие вой станут подкоп рыть, будут ли татары сидеть сложа руки? Они почнут метать с крепостных стен камни да стрелы летучие, лить смолу горючую. Всех воев твоих могут перебить.
Федя вновь задумался.
- Что ж ты про наряд-то огневой запамятовал?
- Верно, деда, нужно выкатить вперёд пушки. Они к-а-а-к вдарят! Татары-то со стен горохом посыплются. Да и стены крепостные рухнут. Тогда я на коне вместе с конной и пешей ратью въеду в город. Вот так! - Малыш вскочил верхом на деда. - Но, но, лошадка!
В это время дверь распахнулась, и в горницу вошли Иван с Василием Тучковым.
- Тятька, тятька пришёл! - радостно закричал Федя и, оставив деда, повис на отце. Тот высоко его подбросил, отчего малыш радостно взвизгнул.
Горница ходуном заходила, когда отец с сыном затеяли резвые игры. Василий с улыбкой наблюдал за ними. Он любил бывать в этом доме, где жили красивые, жизнерадостные люди, полные здоровья и особой доброты, свойственной натурам сильным и независимым.
- Ну довольно, Федька, - натешившись, проговорил Иван, - ступай к дяде Василию, развесели его, а то вишь, он какой печальный сидит.
Мальчик доверчиво забрался к гостю на руки.
- Дядя Василий, рассказать тебе байку?
- Расскажи.
- «Телеш, телеш,
Куда бредёшь?» -
«В лес волков есть».
- «Смотри, телеш,
Тебя допрежь!»
Федя так забавно изобразил храброго телёнка, что все весело рассмеялись. Иван присел рядом с другом, заботливо заглянул в глаза.
- Вижу, печаль твоя ещё не растаяла, хочешь, прокатимся на конях за город? Денёк-то нынче вон какой славный!
Василий развёл руками.
- Одёжка моя не для конной езды.
- Одёжку свою, в коей ты на церковном соборе был, оставь здесь. Ты, Вася, не стесняйся, смело разболокайся[119], тут мужики одни.
Княжич разделся, оставшись в белой сорочке и чёрных портах, заправленных в чёрные же сапожки. Иван повёл его в конюшню.
- Какой конь приглянется, того и бери.
Василий выбрал крупного жеребца с белой звёздочкой на лбу, показавшегося ему более спокойным. Конюхи поспешно оседлали лошадей.
- Ну что, друже, поехали? - Иван Овчина ловко вскочил на коня палевой масти и лукаво посмотрел на друга.
- Поехали, Ваня, только не очень шибко гони, не задавить бы кого.
Всадники спустились к Москве-реке, по мосту перебрались в Замоскворечье и устремились сначала по Ордынке, а затем по Серпуховской дороге. Солнце клонилось за Воробьёвы горы, тёплый воздух нежно ласкал лица всадников.
Едва кончились пределы Москвы, Иван, лихо гикнув, пустил коня вскачь. Жеребец Василия без всякого понукания со стороны седока также прибавил ходу. Княжич, вцепившись в луку седла, с трудом выносил дикую скачку. Белая рубаха пузырилась на спине Ивана. Ловко повернувшись в седле задом наперёд, он закричал:
- Что же ты, Васенька, еле ползёшь? Да ты огрей своего олуха плёткой, пусть пошустрее переставляет ноги!
«Куда там шустрее, - озабоченно подумал Василий, - и так стрелой мчит, не задавить бы кого, да и самому из седла не выпасть бы…»
- Не пора ли нам повернуть назад?
- Да мы ещё не приехали куда нужно.
«Куда это ему нужно? Ночь скоро наступит…»
Всадники миновали поворот в сторону Коломенского и продолжали бешеную скачку по Серпуховской дороге. Повернули направо. Впереди показались избы села Ясенево. Иван не спеша поехал вдоль опушки леса. Казалось, он прислушивается к чему-то. Вот кони встали, и до Василия откуда-то издалека донеслось согласное пение девушек.
- Приехали, - тихо промолвил Иван, загадочно улыбаясь, - повеселимся малость.
Он тронул коня, и тот по едва заметной тропинке шагнул под сень деревьев. Голоса девушек звучали всё громче и громче. Вскоре сквозь поредевшую листву Василий увидел поляну, посреди которой стоял Перун. Недалеко от деревянного божества юные берёзки образовали нарядную бело-зелёную дугу, девушки связали их верхушки разноцветными платками и лентами. Под берёзками на разостланных платках лежала кукушка, сплетённая из побегов ласа[120]. Девушки попарно ходили вокруг берёзок навстречу друг другу и задушевными голосами пели:
Ты, кукушка ряба,
Ты кому же кума?
Покумимся, кумушка,
Покумимся, голубушка,
Чтобы жить нам, не браниться,
Чтоб друг с дружкой не свариться.
Когда девушки прекратили пение и стали попарно целоваться, Иван, лихо свистнув, выметнулся на коне на середину поляны. Перепуганные кумушки бросились врассыпную, но, признав всадника, весело затараторили:
- Гля-кось, Яр-Хмель заявился!
- Да ныне он не один, с ним ещё какой-то молодец!
- Давненько ты, Яр-Хмель, к нам не наведывался. - К Ивану приблизилась стройная большеглазая девушка с длинной косой, перекинутой через плечо. - Мы уж думали-гадали, совсем нас забыл.
- Да разве забудешь таких красуль? Лучше вас во всем белом свете нет, вот ей-ей!
Кумушкам пришлась по душе похвала молодого воеводы.
- А не сыграть ли нам в горелки?
- Как не сыграть! Сыграем…
Укромная лесная поляна, охраняемая забытым и не почитаемым почти Перуном, наполнилась весёлым смехом, шумом, беготнёй.
- Приметил ли себе красулю? - пробегая мимо Василия, тихо спросил Иван.
Княжичу пришлась по душе девушка, которая первая обратилась к его другу. Движения у неё плавные, неторопливые, так что казалось, будто белая лебёдушка скользит по поверхности озера, наполненного зелёной травой. А дивный грудной голос, звучавший то в одном, то в другом конце поляны, вызывал в душе какое-то особое приятное волнение.
Внимание княжича не осталось незамеченным. Когда ему случалось быть недалеко от обладательницы пленительного голоса, он чувствовал на себе её изучающий взгляд.
Между тем на поляне становилось всё темнее. Вечерняя заря, похожая на янтарные соты, догорала за деревьями. Как-то незаметно прекратилась игра. Где-то за кустами зазвучала задушевная девичья песня.
Василий растерянно осмотрелся по сторонам: Иван бесследно исчез.
- Ты никак кого-то ищешь, добрый молодец? Княжич вздрогнул, заслышав взволновавший его голос.
Большеглазая девушка смотрела лукаво, но руки, теребившие пышную косу, выдавали её волнение.
- Да, ищу, - неожиданно для самого себя смело ответил Василий.
- Кого же?
- Тебя!
Девушка стояла совсем близко, поэтому вечерние сумерки не могли скрыть, как малиновым цветом зарделись её щёки.
- Как тебя звать?
- Любашей кличут.
Волосы девушки пахли цветами. Этот запах одурманивал, пьянил. Горячей рукой Василий коснулся руки, теребившей косу. Любаша не отстранилась.
Ах, какие короткие ночи бывают в конце июня! Едва вечерняя заря ушла на покой, а уж утренняя заря занялась над лесом, в клочья разрывая задремавший на полянах туман. Василий лежал поверх вороха свежескошенной травы. Всё тело болело от дикой скачки, от резвых игр.
- Жив ли, друже? - послышался весёлый голос.
- Жив пока. - Василий приподнялся.
- Пора нам в Москву возвращаться.
Из кустов, едва различимых в тумане, показался сначала сам Иван, а затем две лошадиные головы. Василий Тучков с трудом забрался на своего жеребца и оглянулся. Любаша провожала его грустным взглядом. Он махнул ей рукой, тронул коня. Прохладный утренний воздух легко и свободно вливался в грудь. Вокруг становилось всё светлее и светлее.
Всадники спешились во дворе Оболенских. Иван сбросил рубаху и, вытащив из колодца бадью воды, опрокинул на голову. Василий зябко поёжился.
- Замёрз, Васюшка? Сейчас тебе жарко станет! - Сильными руками Иван обхватил друга, легко оторвал от земли. Мелкие капли, запутавшиеся в усах и кучерявой бородке, переливались на солнце всеми цветами радуги. - Хочешь помериться силушкой?
- Упаси меня Бог бороться с тобой! Да разве кто тебя одолеет?
Иван весело рассмеялся.
- Видать, ясеневские девки все силы у тебя отняли. А ведь всё равно, поди, доволен поездкой?
Василий смущённо потупился.
- Грешно так-то, Ваня.
- Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - в рай не попадёшь. - Иван весело глянул в глаза друга. - Вижу, забыл ты о перепалке святых старцев.
В это время дверь дома распахнулась, на пороге показалась сестра Ивана Аграфена Челяднина. Красивая, полнотелая, с чистым ясным лицом, она очень походила на брата. Увидев друзей, Аграфена сначала удивилась, потом расхохоталась:
- Ого, кого видят глаза мои в эдакую рань? Никак добры молодцы в Петрову ночь[121] с девками весну провожали.-
