самом скором времени сделается врагом их отцов. При этом в нем была какая-то невинность. Горе, злость, ненависть проходили мимо, не касаясь его. На нее пахнуло запахом чистого пота, и Агариста позавидовала сыну. А он улыбнулся, купаясь в ее любви.
– Отец сказал, что Фемистокл организовал что-то вроде досмотра вещей на набережной в Пирее. Ищут какую-то чашу, пропавшую из храма Афины. Аристид ответил, что он ни о какой чаше не слышал, и отец сказал, что его это нисколько не удивляет и что те ценности, которые обнаружены при досмотре, стоят дороже тысячи чаш. И еще что все это конфисковано и пойдет на выплаты гребцам.
Перикл наконец заметил, что мать морщится и машет рукой, и шепотом добавил:
– Потом он заговорил о спартанцах, но они увидели меня и прогнали.
– Так что там насчет чашки? – поинтересовалась Елена.
Агариста раздраженно покачала головой. Люди с нетерпением ждут новостей. Каких угодно. Они готовы все слушать и всему верить. Очень даже возможно, что разлитое в воздухе негодование объясняется отчасти тем, что кое у кого отобрали на набережной семейные ценности. Знай она, что Перикл будет говорить так громко, притянула бы его ближе и пусть бы он нашептал ей на ухо. В этом тоже проявилась его невинность.
Перикл устроился на циновке и уже был готов повторить. Агариста и Елена наклонились к нему. Арифрон тоже подтянулся, но присоединиться к ним не спешил, не желая поступаться достоинством и разрываясь между долгом и любопытством. Ему не терпелось услышать, что происходит, но дисциплина победила, и он остался стоять, повернувшись лицом к тем, кто слишком близко подобрался к его семье.
Фемистокл придирчиво посмотрел на человека, чьим именем будет отмечен этот год, – на архонта Ксантиппа. Вернув его из изгнания, Фемистокл еще ни разу не пожалел о своем решении. Ксантипп был идеальным стратегом, рожденным руководить в условиях войны. Некоторые считали, что власть – это чуть больше, чем зычный голос и знатный род. Фемистокл мог бы бросить камень и попасть в дюжину таких. В отличие от них, Ксантипп не только понимал, как командовать другими, но и отдавал правильные приказы. Такие таланты редкость, и именно поэтому Афины на время войны назначали только десять стратегов, во главе которых стоял полемарх. Собрание – удивительное изобретение, которое не должно было работать и вполовину так хорошо, как работало. Но в сражении как на суше, так и на море люди обязаны исполнять приказы и доверять тем, кто их отдает. Война – время для тирании.
Фемистокл сознавал, что его особый талант заключается в выборе правильных людей. Благодаря этому он мог держать в поле зрения весь город, смотреть вперед и планировать. Фемистокл был любимцем богов, это не вызывало никаких сомнений. Или, возможно, они благословили его, наделив большой трудоспособностью и живым умом. Так или иначе – не важно. Он не раз спасал Афины. И сделал бы это снова, если бы только смог убедить стоящих перед ним людей нарушить данные ими клятвы и поступиться честью.
Он еще раз посмотрел на Ксантиппа, вспоминая, как тот командовал в битве при Марафоне одиннадцать лет назад. Аристид и Кимон нетерпеливо переминались на новых деревянных причалах, построенных за рекордное время. Вокруг них собралось несколько десятков мужчин, усталых и небритых, но определенно состоятельных. Здесь же был эпистат, афинянин по имени Кекропис. Во время войны, как бы ни складывались обстоятельства, собрание созывалось регулярно – это была незыблемая истина. Фемистокл вздохнул и задумался.
– Так дальше продолжаться не может, – сказал он. – Надеюсь, вы с этим согласны? Они снова сожгут все, и я не уверен, что людям достанет сил и воли восстановить город во второй раз. Мы за один день уже срубили все деревья!
– Итак, мы вывозим их на два или три дня… – сказал Аристид.
– И что? – возразил Фемистокл. – Наше единственное преимущество – флот, но, как вы знаете, у персов тоже есть корабли, которые ушли с царем. Предпримет ли он что-то? Кто знает! Если они вернутся, мы можем не успеть вывезти наших людей в безопасное место. Мы нанесли персам жестокий удар в Саламинском проливе. Но вдруг они вернутся с флотом весной? Мы окажемся там, где были, когда все это началось! Нет, нам нужно уничтожить эту волчью стаю. Безжалостно и решительно.
– Не думаю… – начал Кимон и сразу же замолчал, когда Ксантипп поднял руку.
Фемистокл удивленно хмыкнул. Дерзкий юнец научился уважению. Ну конечно. Если бы идея отправить в Спарту их двоих принадлежала не ему самому, он, наверное, с подозрением отнесся бы к союзу, заключенному без его одобрения. Поскольку все решилось с его подачи, оставалось только поздравить себя с правильным выбором.
– Давай послушаем Фемистокла, – предложил Ксантипп.
Кимон кивнул, и Фемистокл, глядя на их серьезные лица, продолжил:
– Мы сыграем по самым высоким ставкам. Не только на нашу жизнь и свободу, но и на все, что мы есть… все, чем можем стать. Если мы не сумеем остановить их, мы потеряем Афины, Грецию, весь наш народ. Мы исчезнем. И хотя я скажу кое-что, вовсе не значит, что мне это далось легко.
– Тогда почему ты так странно улыбаешься? – спросил Аристид.
– Нервы и усталость, – с резкой ноткой ответил Фемистокл. – Признаться в этом вам троим – немного чересчур даже для меня.
Он взял паузу и растянул ее до того, что по крайней мере один из них уже был готов схватить его за горло и заставить продолжить.
– Итак, нам нужно вступить в переговоры о мире с Персией, – сказал наконец Фемистокл почти со вздохом.
– Клянусь, мне следовало бы вырвать тебе язык, – огрызнулся Аристид. – Для собственного спокойствия. Если бы ты не был нам нужен… Думаешь, у меня есть время на глупости? Клянусь богами, я…
– Выслушаем его, – твердо сказал Кимон.
Аристид моргнул, изумленный тем, что ему указывает юнец. Фемистокл тоже удивился, получив поддержку с неожиданной стороны. Интересно, не в том ли причина, что он провел утро, присосавшись к меху с вином?
Увидев, что все смотрят на него, Кимон пожал плечами:
– Что? Разве не Фемистокл убедил Ксеркса разделить флот, а затем бежать? Если у него есть еще одна идея вроде тех, значит его стоит выслушать. Если нет – много времени не потеряем.
– Я вижу в тебе твоего отца, – сказал Фемистокл. – И Кимон, конечно, прав. Я не раз спасал Грецию. И могу сделать это снова. О, не фыркай, Аристид! Ты выступал за то, чтобы новое серебро из Лавриона шло людям, а не на флот,
